Ответственность с легкостью может выродиться в доминирование и собственничество, если отсутствует третий компонент любви – уважение. Уважение – это не опасение и не благоговение; оно предполагает (в соответствии с происхождением слова: respect – от лат. respicere, «смотреть на») способность видеть человека таким, каков он есть, осознавать уникальность его личности. Уважение означает озабоченность тем, чтобы другой человек мог развиваться, сохраняя верность себе. Уважение исключает использование одного человека в целях другого. Я хочу, чтобы тот, кого я люблю, имел возможность развиваться по-своему, а не ради того, чтобы служить мне. Если я люблю другого человека, я чувствую свое единение с ним как с таковым, каков он есть, а не с тем, кто нужен мне как объект, которым я пользуюсь. Ясно, что уважение возможно только в том случае, если я сам достиг независимости; если я могу стоять и идти без костылей, без необходимости использовать или эксплуатировать кого-то еще. Уважение существует только на основе свободы, а не подчинения или господства; как поется в старой французской песне – «Pamour est Penfant de la liberte» («любовь – дитя свободы»).
Уважение исключает использование одного человека в целях другого.
Уважать человека невозможно, не понимая его; забота и ответственность слепы, когда нет понимания, а понимание невозможно, когда нет искренней заботы. Существует много уровней понимания; понимание, которого требует любовь, не бывает поверхностным, оно проникает в самую суть. Такое возможно, когда я выхожу за пределы озабоченности собой и ясно вижу другого человека во всех его проявлениях. Я могу знать, например, что человек сердится, даже если он этого не показывает; однако я могу понимать его и глубже – увидеть, что он чем-то взволнован и обеспокоен, что он чувствует себя одиноким и испытывает чувство вины. Тогда мне становится понятно, что его раздражение – проявление чего-то более глубокого и скрытого, что он не столько сердится, сколько страдает.
Понимание обладает еще одной, более фундаментальной связью с проблемой любви. Основополагающая потребность в слиянии с другим человеком, чтобы вырваться из тюрьмы собственной обособленности, тесно связана с другим специфически человеческим желанием – желанием узнать «секрет человека». Если жизнь даже в своих чисто биологических аспектах – чудо и тайна, то человек в его человеческом аспекте – тем более представляет собой неразгаданный секрет для себя и других людей. Мы знаем себя и все же, несмотря на все усилия, себя не знаем. Мы знаем также других людей, и их тоже не знаем, потому что я – не вещь, и другой человек тоже не вещь. Чем глубже мы заглядываем в себя или в кого-то другого, тем больше от нас ускользает задача познания. Однако мы не можем удержаться от желания проникнуть в загадку души человека, в самое сокровенное ядро, которое и есть личность.
Чем глубже мы заглядываем в себя или в кого-то другого, тем больше от нас ускользает задача познания.
Существует один отчаянный способ выведать ее секрет: обрести полную власть над другим человеком; власть, которая заставит его делать то, чего мы хотим, чувствовать то, чего мы хотим, думать так, как мы хотим, по сути – превратить его в вещь, в нашу собственность. Крайняя степень такого «способа познания» заключается в экстремальном садизме, желании и способности заставить человеческое существо страдать, пытками и мучениями вынудить его выдать нам свой секрет. В этой жажде проникновения в тайну человека – тем самым и в нашу собственную – кроется основополагающая мотивация крайней жестокости и страсти разрушения. В самом лаконичном виде эта идея была выражена Исааком Бабелем. Он приводит высказывание бойца времен Гражданской войны в Советской России, который перед тем до смерти замучил своего прежнего барина: «Стрельбой, – я так выскажу, – от человека только отделаться можно: стрельба – это ему помилование, а себе гнусная легкость, стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть»[6].
Аналогичный способ получения знаний часто и совершенно откровенно используют дети. Ребенок что-нибудь разбирает или ломает, чтобы узнать, что внутри; также он может поступить и с живым существом, например, жестоко оторвать крылья у бабочки, чтобы постичь, что это и зачем. Подобная жестокость мотивирована чем-то более глубоким: желанием узнать секрет устройства вещей и тайну жизни.
Мне известен лишь один способ познания тайны жизни, доступный человеку, и он состоит в переживании единства; это не то знание, которое может дать мысль.
Совершенно другой способ познать тайну – это любовь. Любовь – деятельное проникновение в сущность другого человека, в котором жажда познания утоляется в акте слияния. В слиянии я познаю тебя, познаю себя и познаю всех, но это не есть знание в привычном смысле. Мне известен лишь один способ познания тайны жизни, доступный человеку, и он состоит в переживании единства; это не то знание, которое может дать мысль. Садизм мотивируется желанием узнать секрет, но садист остается столь же невежественным, как и раньше. Он разорвал другое существо на части, но все, что ему удалось, это уничтожить его. Любовь – единственный способ познания, который в процессе соединения дает ответ на поставленный вопрос. Только любя, отдавая себя, проникая в другого человека, я нахожу себя, открываю себя и нас обоих, открываю человека.
Только зная человека достаточно объективно, я способен в акте любви познать его истинную сущность.
Жажда познания себя и познания другого человека выражена в словах Дельфийского оракула: «Познай самого себя». Это главная движущая сила всей психологии. Однако наше желание узнать все о человеке, раскрыть его сокровенный секрет никогда не может быть удовлетворено обычным способом – путем размышлений. Даже если бы мы знали о себе в тысячу раз больше, мы все равно не исчерпали бы всего. Мы сами, как и другие люди, все равно оставались бы загадкой. Единственный путь к пол ному знанию заключается в акте любви, выходящем за пределы мысли и пределы слова. Это – смелый прыжок в переживание единения. Однако интеллектуальные усилия и психологические знания – одно из условий полноты познания опыта любви. Я должен смотреть на себя и другого человека объективно, чтобы понять, каковы мы на самом деле, или хотя бы избавиться от иллюзий, искаженных представлений, имеющихся у меня. Только зная человека достаточно объективно, я способен в акте любви познать его истинную сущность[7].
Проблема познания человека соотносится с проблемой познания Бога. В традиционной западной теологии делается попытка познания Бога с помощью мысли, чтобы вывести умозаключение о нем. Предполагается, что мы можем познать Бога путем размышления. В мистицизме, который порожден монотеизмом (на чем я остановлюсь позднее), от такой попытки отказываются, а вместо нее используется опыт слияния с Богом, в котором нет места – и нет надобности – в знании о Боге.
Опыт слияния с человеком или же, в религиозном смысле, с Богом ни в коей мере не является иррациональным. Напротив, как показал Альберт Швейцер, это наиболее смелое и радикальное следствие рационализма. Оно основывается на нашем знании фундаментальных, а не случайных ограничений нашего знания. Это знание того, что нам никогда не постичь тайны человека и вселенной, которую тем не менее мы можем познать в акте любви. Психология как наука имеет собственные ограничения; как логическим выводом и следствием теологии является мистицизм, так окончательным выводом из психологии является любовь.
… как логическим выводом и следствием теологии является мистицизм, так окончательным выводом из психологии является любовь.
Забота, ответственность, уважение и знание взаимно независимы. Они представляют собой комплекс установок, которые обнаруживаются у зрелой личности – личности, плодотворно развивающей свои способности, желающей иметь то, ради чего она трудится, отказавшейся от нарциссических мечтаний о всеведении и всемогуществе, обретшей смирение, основанное на внутренней силе, которую может даровать только истинно созидательная активность.
До сих пор я говорил о любви как о преодолении человеческой разобщенности, как об удовлетворении жажды единения. Однако помимо универсальной, экзистенциальной потребности в единении возникает и более специфическая, биологическая нужда: стремление к соединению мужского и женского полюсов. Идея такой поляризации наиболее ярко выражена в мифе о том, что изначально мужчина и женщина были единым целым, что это единое существо было рассечено пополам, и с тех пор каждая мужская половина ищет утраченную женскую, чтобы вновь с ней воссоединиться. (Та же идея исходного единства полов содержится в библейской истории о том, что Ева была создана из ребра Адама, хотя женщина в ней, в духе патриархата, рассматривается как нечто вторичное по сравнению с мужчиной.) Значение этого мифа совершенно ясно. Поляризация полов заставляет мужчину искать единства специфическим образом – а именно в виде союза с представительницей другого пола. Полярность между мужским и женским началами существует и внутри каждого мужчины и каждой женщины. Как мужчина, так и женщина физиологически обладают гормонами противоположного пола; они двуполы и в психологическом смысле. Они несут в себе принцип получения и проникновения, материи и духа. Мужчина и женщина обретают цельность только в соединении с противоположным полом. Поэтому полярность – основа всякого творчества.
Мужчина и женщина обретают цельность только в соединении с противоположным полом. Поэтому полярность – основа всякого творчества.