Какой-то мужчина лет сорока принес мне напиток.
– Джин с тоником, – сказал он. – Похоже, у вас в горле пересохло.
– Да? – с благодарностью отпила я глоток. – Спасибо, очень вкусный.
– Я и сам с трудом выдерживаю такие сборища, – протянул мне руку спаситель: – Александр Барбер, графский племянник. С моей сестрой вы уже познакомились.
Я пожала руку. У моего нового знакомого были такие же темные, густые и непослушные волосы и крепкое, мускулистое тело пловца на длинные дистанции (как у моего бойфренда в средней школе).
– Оливия Шоу.
Александр ухмыльнулся, и его лицо приняло мальчишеское выражение:
– Да, я так и полагал. Вы ведь американка, верно? Чем занимаетесь там, в Америке?
До сих пор ни один человек не поинтересовался у меня об этом. И в этот миг я осознала, насколько мы разнились ментально.
– Я – редактор журнала. Кулинарного журнала «Яйцо и курица».
– Да что вы? И сами пишете?
– Да. В основном, эссе, иногда репортажи. Сейчас вот – оказавшись здесь – задумала серию статей о британской кухне и традициях. Мы можем предложить миру гораздо больше, чем он думает.
– Я тоже так считаю, – Александр был довольно привлекательным мужчиной, с резко очерченными чертами лица и сильно загорелой кожей. – Надо же какое совпадение! Я ведь также сочиняю и редактирую. Я – пишущий редактор журнала «Путешествия и приключения». Осенью выходит моя книга о лучших туристических маршрутах в мире.
– Ну и ну! Это же здорово! – джин уже проник в мою кровь, напряжение спало, и я сделала еще пару глотков. – А какой маршрут у вас самый любимый?
– Это зависит от многх факторов. Если речь о доступном и не слишком долгом путешествии, то ничто не сравнится с поездкой по Англии, от побережья до побережья. А любителям активного отдыха я бы посоветовал Лангтанг в Гималаях. Не слишком экстремально, не так много туристов и множество культурных памятников.
– Ах, я, пожалуй, предпочла бы первый маршрут.
К нам присоединились еще три гостьи. Они мне представились, но было видно, что их больше интересовал Александр, нежели моя персона. Махнув на прощание рукой, я поспешила уйти. Дворецкий послал за водителем Робертом, и, пока я поджидала его на переднем крыльце, разглядывая ухоженное поместье, в моей голове завертелись вопросы: смогу ли я жить в Англии? Получится ли у меня найти себе место в этом новом мире? И главное – хотелось ли мне этого? А если оставаться, то как быть с визой? Это мне тоже следовало выяснить.
Все это смущало и обескураживало меня.
Но чего я совсем не ожидала – так это того, что во мне вдруг взыграет чувство долга, ответственности за Розмер. Однако граф умудрился посеять во мне нечто такое, что побудило меня взглянуть на саму себя по-новому. И мне следовало определиться: где мое истинное место – в поместье, родовом гнезде, или же в Сан-Франциско, в кипучем творческом мире?
Пока я этого еще не понимала.
Когда я вернулась в гостиницу, паб уже гудел, что меня порядком удивило – ведь воскресный вечер только зачинался. Было всего четыре часа. Большое объявление у двери рекламировало «воскресное жаркое со всеми традиционными приправами». На обесцвеченном фото были запечатлены тарелка с ростбифом, жареный картофель, морковь и йоркширский пудинг. Вид у них был совершенно не аппетитным, а громкий гул голосов вызвал только раздражение.
Даже в номере я продолжала их слышать. И это было не пение караоке, а волны мужских выкриков, смеха и визгливых женских комментариев. Наверное, по телевизору транслировались какие-то спортивные соревнования.
Неугомонная, я переоделась в джинсы и легкую футболку с длинными рукавами. От долгого стояния нога разболелась; и я поспешила сесть вместе с грелкой, купленной в аптеке. Немного выдохнув, проверила электронную почту.
Первое письмо было от Гранта. В строке «Тема» я прочитала: «Ты скрываешься от меня?»
Черт! Я забыла послать ему свой новый номер. А, уж если начистоту, то я действительно – подсознательно – скрывалась от него. Но это было нечестно с моей стороны. Я открыла письмо.
«Я пытался связаться с тобой несколько дней. Все ли у тебя в порядке? Нэнси ничего мне не рассказывает о продаже дома. Я хотел получить хоть какую-то информацию о картинах твоей матери в галерее, но они тоже отказались мне что-либо говорить. Я в недоумении и растерянности, Оливия. Что с тобой происходит? Что бы это ни было, мы не должны иметь друг от друга тайны. Лучше все обсудить. Я люблю тебя, и я на все готов ради тебя».
Чувство вины резануло мне по сердцу острым ножом. Что бы ни случилось, Грант заслуживал быть в курсе. Но, если начистоту, то я не ощутила ничего, читая его трогательное послание. Его образ уже поблек в моей памяти, стал мутно-серым, невыразительным. А сам Грант уже не вызывал у меня никаких эмоций. Любовник, о котором я еще недавно пеклась…
Все прошло?
Но что мне было написать ему в ответ? Я не раз имела возможность убедиться: чем больше выжидаешь, чем больше тянешь, тем труднее потом объясняться. Я заварила чашку чая, включила камин, подсчитала разницу во времени и набрала его номер.
Грант ответил сразу:
– Оливия! Я уже извелся от беспокойства! У тебя все нормально?
– Да. Да, извини меня, Грант. Я тут завертелась как белка в колесе. Столько вопросов необходимо уладить. И я купила себе новый телефон. Только забыла сообщить тебе номер.
– Забыла?
– Знаю-знаю… Мне очень жаль…
– А старый мобильник… Ты его что – потеряла? Зачем тебе понадобился новый телефон?
– У меня здесь очень много дел. Придется задержаться. И купить новый мобильник было дешевле, чем пользоваться старым.
– Что ты такое говоришь? Ты не можешь там оставаться! Мы должны продать дом твоей матери. Билл и Хоакин ждут нашего ответа – будем ли мы покупать эту квартиру или нет. Им ведь надо знать, выставлять ли ее на продажу. Я тут, как могу, от них отбиваюсь, а ты – вне доступа! Что, черт возьми, происходит? Почему я не могу получить информацию ни от Нэнси, ни в галерее? – возмущенный Грант замолк, чтобы перевести дыхание, а я представила, как он хлопнул себя по колену огромной ручищей, заляпанной пятнами краски. – Ты не можешь так долго торчать в этой Англии!
– Оказывается, могу. Я здесь, в Англии, – командирский тон Гранта становился чересчур напористым, что я осознала лишь в последние несколько недель. Смысла продолжать игру в кошки-мышки больше не было. – Грант, я не знаю, как тебе это сказать по-другому. Так что скажу прямо: ты не можешь получить информацию, потому что я сказала им обсуждать все вопросы только со мной, – я сделала глубокий вдох: – Я больше не хочу быть с тобою.
Мои слова встретила мертвая тишина. А потом я услышала:
– Ох, солнышко! Ты просто все еще скорбишь по маме. Из-за переживаний тебе все видится в ложном свете. Не нужно доводить ситуацию до абсурда. Мы с тобой – одна, единая команда.
– Да неужели, Грант? Что-то мы не были командой, когда я девять дней пролежала в больнице, а ты заскакивал ко мне на часок. И то не каждый день! Разве мы были с тобою командой, когда мне пришлось переехать в старый мамин дом, потому что вашему величеству было недосуг ухаживать за мной после больницы в нашей квартире?
– Ты не справедлива, Оливия! Я же заканчивал картину к выставке, когда все случилось. И ты это знаешь! Я старался как лучше!
– Нет. «Как лучше» было бы, если бы ты находился рядом со мной, – выплеснула я, наконец, затаенную обиду. – Я же чуть не умерла, Грант!
– Я понимаю. Я тебя подвел. Но я был страшно напуган. Я потерялся!
– А каково было мне, как ты думаешь?
– Прости! Я люблю тебя, Оливия. Ты это знаешь, – Грант на пару секунд замолчал, но у меня не нашлось слов, чтобы заполнить возникшую паузу. – Послушай, Оливия! Возможно, дело не в утрате и не в тоске. Но разве ты забыла, что говорили врачи? В таком состоянии не стоит принимать важных решений. Пускай хотя бы год пройдет после смерти родного человека. Возвращайся домой, и мы спокойно все обсудим.
На какой-то леденящий, пугающий миг мне подумалось: а, может Грант прав? Может, у меня такая реакция на все происшедшее?
Но я снова вспомнила одиночество, снедавшее меня в больнице, ощущение брошенности в мамином доме и помотала головой:
– Близость между нами исчезла еще до аварии. Я просто не желала отказываться от жизни, к которой привыкла. Я не хотела этого признавать, но… все кончено.
– Подожди, Оливия? А как же квартира? И все твои вещи?
– Мне все равно. Мне нужны лишь мамины картины и рисунки. А больше в ней нет ничего, без чего я не могла бы обойтись.
– Ты говоришь серьезно?
– Да. Мне жаль…
– Но это сумасшествие, Оливия! Мы были вместе восемь лет! Восемь!
– Я помню. Но лучше разбежаться сейчас, чем после свадьбы.
– Но мы приложили столько усилий, чтобы до нее дошло. И вот теперь, когда появилась надежда на лучшую жизнь… Дом твоей матери… Квартира… Ты же любишь эту жизнь! И ты обязательно пожалеешь, что отказалась от нее, когда переживешь всю эту драму.
– Драму? Моя мама умерла, Грант.
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Обстоятельство заставляют тебя сомневаться во всем. Но ты любишь меня, любишь нашу жизнь. И ты это знаешь!
– Любила. Теперь уже нет, – произнесла я редакторским тоном, прямо и четко. – Я расстаюсь с тобой, Грант. И это не обсуждается. Давай вести себя, как взрослые.
– А-а, вот как ты заговорила? Поняла, что скоро получишь денежки за материн дом, и решила от меня отделаться? После всего, что я…
– Я не собираюсь все это выслушивать, – перебила я Гранта. – Мне нужны мамины картины. Ты можешь позвонить в галерею.
– Я оставлю эти картины себе. Они послужат мне компенсацией, раз ты решила не делиться со мной прибылью от продажи дома.
– Грант, пожалуйста! Мы можем обойтись без лишних дрязг? Ни дом, ни картины тебе не принадлежат.
– Ну… Подай тогда на меня в суд.