– В суд? Быстро же ты пошел на эскалацию…
– Это ты слишком быстро пошла на разрыв. Мы прожили вместе шесть лет. И все, что мы за это время заимели, будет считаться совместно нажитым имуществом.
– Это же абсурд, Грант…
– Я больше не желаю разговаривать, – произнес он и отключился.
Потрясенная, я долго пялилась на телефон, потом принялась исступленно нажимать на кнопку повторного вызова. И лишь через минуту, осознав бесперспективность этого занятия, прекратила.
Мое дыхание стало прерывистым, и я встала, чтобы унять разбушевавшийся гнев. Какой урод! Я, конечно, получила бы обратно картины. Никто бы не присвоил ему столь личное имущество. Но меня не на шутку разъярило то, что Гранту вздумалось на него притязать. Мне нужно было позвонить маминому агенту и выяснить законность его гнусных поползновений. «А что, если он попытается продать картины?» – пронеслось у меня в голове. Ярость сменилась легкой паникой.
Но вместе с тем я испытала глубокое облегчение, осознав, что поступала правильно, не рассказывая Гранту об остальном: усадьбе, поместье, своем новом титуле.
И еще я ощутила облегчение от того, что, наконец, освободилась от него. До этого разговора я все-таки не понимала, как злило меня его дезертирство, насколько преданной я себя чувствовала, лежа на больничной койке. Снова ощутив это глубокое, болезненное одиночество, я потерла колено. Что меня удерживало от разрыва с Грантом так долго?
Переполненная эмоциями, негодуя и радуясь одновременно, я натянула свитер, надела на голову кепку и вышла на улицу. Солнце еще висело над холмами достаточно высоко, и в моем распоряжении оставалась пара часов для прогулки при дневном свете. После долгой и темной зимы поворот к лету уже казался очевидным и необратимым. Я двинулась вниз по главной улице.
Пешеходный поток меня удивил. Когда я только начала летать в Англию – в основном, по работе – найти хоть какие-то открытые заведения в воскресенья и после пяти вечера в будние дни было невозможно. А здесь магазины работали немногие, а вот кафе и рестораны – практически все. Я притормаживала около каждого, чтобы прочитать меню и заглянуть внутрь. Поначалу я хотела лишь прогуляться. «Может быть, поужинать заодно?» – заколебалась я. Но «Кориандр» оказался закрытым; столы белели свежими скатертями, уже приготовленные к новой смене. А табличка в окне оповестила меня, что ресторан не работает по воскресеньям и понедельникам.
Пройдя дальше, я обогнула церковь и поискала глазами тропку, что, по словам Самира, должна была привести меня к Розмеру. Довольно быстро я увидела ее. Тропинка вилась по полю, мимо маленького пруда, а потом вдоль шеренги высоких кустов, которые я приняла за рододендроны. Я направила по ней свои шаги. Пересекла ручей по крошечному старинному мостику и остановилась полюбоваться на густые заросли. Ответвлявшаяся от тропинки узкая стежка привела меня к верхней части деревни. Замерев, я оглянулась в недоумении: как же я проскочила нужный поворот? Но оказалось иное: я просто-напросто пошла в другом направлении. Розмер виднелся вдали – безмолвный, величественный, прекрасный. Все бреши, трещины и изъяны с такого расстояния были невидны.
На мгновение я представила себе, как могла выглядеть усадьба, когда в чистые окна струился солнечный свет, коридоры и лестницы оглашал топот бегущих вниз или вверх ног, а в комнатах звенели голоса людей.
Я все же поднялась на вершину холма и оказалась на уже поросшей травкой поляне, с которой открывался вид на лес и небольшое озеро. Не оно ли дало название поместью? «mere» ведь значило на староанглийском «озеро, болото, топь». А еще моим глазам предстала вся деревня – в своей причудливой хаотичности, с дорогами, стекавшимися к центральной площади со всех сторон. Когда-то они, наверное, были грунтовыми просеками, проторенными телегами сельчан и копытами животных.
При мысли об этом ощущение истории и бесконечного времени снова захлестнуло меня. Сейчас я стояла на этом холме. А сколько людей стояло тут до меня? И сколько еще будет останавливаться здесь после меня?
У меня даже дух захватило! Я почувствовала себя такой маленькой, пылинкой в человеческой истории. И в то же время я испытала странное умиротворение. Моя жизнь имела значение, хоть и была короткой вспышкой в вечности.
Немного вспотевшая, но заметно взбодренная свежим воздухом и прогулкой, ставшей отличной тренировкой для ног, я спустилась с холма вниз и пошагала по узкой улочке. В глаза бросилась беспорядочная застройка. Старые, уже ветшавшие сельские домики с соломенными крышами соседствовали с трехэтажным особняком в викторианском стиле, а рядом с ним стояли современная, «практичная» коробка из пятидесятых годов и пара типовых коттеджей. Но независимо от стиля построек, все палисадники пестрели буйством весенних красок – яркими тюльпанами любых сортов и видов, пастельными россыпями гиацинтов, живописными кизилами и свидинами. Какая-то женщина, наклонившись и выдергивая сорняки, напевала песенку, не обращая внимания на то, что ее голос из-за сбитого дыхания, то и дело прерывался.
«А что могло бы цвести в садах Розмера? – задумалась я, абсолютно не сведущая в садоводстве. – А ну, как мне не понравится копаться в земле и сражаться с сорняками?» Мама была одержима цветами, но из этого не вытекало, что ее страсть передалась мне.
Из-за угла коттеджа вышел мужчина с тачкой, полной рассады. Я не сразу выделила его из общей картины. А лишь когда он вскинул на меня глаза, и его лицо осветилось неподдельной радостью:
– Оливия! Вы пришли повидаться со мной?
Это был Самир – в заляпанных грязью джинсах, в садовых перчатках на своих большущих руках и с волосами, пуще обычного выбившимися из-под контроля.
– Нет… То есть, я могла бы… Но я просто гуляла, – замолкла я, любуясь палисадником, расцвеченным тюльпанами, нарциссами и гиацинтами, которые росли и в других садах, но почему-то именно здесь были самыми пышными и эффектными. А еще – какими-то стелющимися растениями с нежными зелеными листочками и яркими трубчатыми цветками. – Это ваш цветник?
– Да, – уперев руки в бедра, Самир покосился назад через плечо. – Должен признаться, что не я это сажал, но я поклялся ухаживать за ним в соответствии с условиями аренды. Красиво, правда?
Я кивнула:
– Повезло вам.
– Хотите чаю? Или кофе? – склонил голову к двери Самир. На его подбородке вокруг бороды небритой щетиной наметились баки, а грациозный изгиб шеи вызвал у меня в груди странный трепет. Мне захотелось посмотреть, как он жил. Посидеть рядом с ним.
– Да, – ответила я и позволила себе зайти в калитку. Слегка взволнованная, я указала на цветы у забора: – Как они называются?
– Примулы.
– Очень веселые.
– Они такие, – усмехнулся Самир. – А тюльпаны довольно кичливые. Мнят себя лучше остальных цветов.
– Но они действительно очень нарядные. Я словно свернула с дороги на аллею Тюльпанов.
– Садоводство в этих краях – соревновательный спорт.
– Да, я уже это поняла. Джокаста предупредила, что мне придется освоить технику выращивания плодовых и цветочных культур.
– Значит, вы ей позвонили?
– Да. Мы встретились во вторник, и она заверила меня, что хочет снять программу об усадьбе.
– Это же здорово! – Самир тряхнул головой, чтобы смахнуть с лица кудри, потом стянул с рук перчатки и бросил их в тачку. – Заходите!
Он придержал дверь, и я проскользнула мимо парня в дом, призывая себя не терять головы. Внутри солнечный свет, проникавший в широкое панорамное окно, заливал комнату, показавшуюся мне одновременно очень «мужской» и очень уютной. Под окном стоял диван, обтянутый тканью, похожей на твид; с подлокотников свисало яркое, цветастое покрывало. Все полки были заставлены книгами. Стопки томов грудились также на стульях и вдоль стены. Огромный сиамский кот, нежившийся в лужице солнца, приподнял голову при нашем появлении и приветственно мяукнул.
– Какой милый! – растрогалась я и, протянув руку, погладила его по кремовой спинке с рыжевато-коричневыми полосками.
Самир, наклонившись, почесал коту брюшко.
– Это Билли. Он как тряпичная кукла. Мое единственное ценное приобретение от брака.
– Брака? – в ушах немного зашумело. – Вы выглядите слишком молодым для человека, уже успевшего жениться и развестись.
– Брак оказался несчастливым, – пожал плечами Самир. – Но я, на самом деле, не такой молодой, – его длинные пальцы подтолкнули подбородок кота вверх. – И мне сказали, что я стар душой.
– Вы? – я все ласкала кота, ощущая под ладонью тихое, довольное урчанье. – А я иногда чувствую себя белой вороной.
Самир покачал головой:
– Нет, вы – птица редкая. Ясноглазая и прозорливая.
– Ха! Спасибо…
Воздух между нами снова заискрил; по коже словно пробежал электрический заряд. Мне захотелось посмотреть на его губы.
Но вместо этого я отвела взгляд на книги.
– Вы, похоже, большой чтец, – «Что я несу?» – Извините, глупость ляпнула. Язык мой – враг мой: прежде ума говорит.
Самир тихо рассмеялся:
– Все нормально. Проходите на кухню. Будем пить чай. Он поможет.
«Чем? – озадачилась я. – Вернет мне достоинство? Или благоразумие?»
Кухонька была крошеной, но распахнутая дверь выходила в задний сад, и Самир жестом указал на него:
– Полюбуйтесь пока, а я поставлю чайник.
– Хорошо, – я поспешила выйти в сад, чтобы снова не выставить себя идиоткой. И, выйдя на воздух, поспешила сделать глубокий вдох. Нос уловил ароматную прохладу, повеявшую от едва зеленоватых теней. Задний сад оказался таким же красивым, как и палисадник. Гармония присутствовала во всем – и в композициях растений, и в их подборе по высоте. В дальнем углу стояла небольшая теплица, а за забором холм круто уходил вниз, открывая вид на поля с одной стороны и причудливую мозаику из крыш, крытых одинаковой красно-коричневой черепицей, с другой.
Как только я уселась за маленький стол, кот медленно подкрался ко мне и мяукнул. Я похлопала по коленке: