– Залезай, я не против.
Тушка весом в пятнадцать фунтов тут же запрыгнула и распласталась у меня на коленях.
– Спасибо тебе, – тихо поблагодарила я кота, поглаживая мягкую пушистую шерстку на брюшке. – Мне сегодня так необходима чья-то бескорыстная любовь, – Билли щелкнул по моей руке хвостом. – Все-то у меня пошло кувырком, а поговорить не с кем. Ни мамы, ни собаки у меня больше нет. И я чувствую себя немного растерянной. Не знаю, как дальше жить…
Кот замурлыкал, повернул голову и посмотрел на меня – прищурив голубые глаза (мне кто-то говорил, что это признак доверия).
– Ты такой душка, правда?
Билли моргнул, и я подмигнула ему в ответ – похоже, коту тоже хотелось любви. И мне стало легче. На дереве поблизости защебетала какая-то птаха, вдали зашумела косилка. Над рядком неизвестных мне белых цветочков закружилась пчела, и я, еще раз погладив кота, позволила себе испустить долго сдерживаемый вздох.
– Он всегда так действует на людей, – сказал Самир, поставив на столик поднос с заварочным чайником, чашками и блюдечком с печеньем. – К сожалению, мне больше нечем вас угостить. Ко мне не часто захаживают гости.
– Мне очень нравится английское печенье.
Лицо Самира осветила улыбка; он налил чай в чашки:
– А что, в Америке печенья разве нет?
– Такого нет.
– Что значит «такого»? – хмыкнул парень.
– В рецептуре английских бисквитов идеально соблюдены пропорции. Умеренность и сдержанность во всем.
– Это присуще всем англичанам, – еще шире улыбнулся Самир. – Сахар? Молоко?
– И то, и другое, пожалуйста.
Самир добавил в мой чай сахар и молоко, размешал и поставил чашку у моей правой руки. А потом передал мне на бумажной салфетке пару печений:
– Не будем беспокоить Билли, да?
– Конечно, не будем, – снова заскользила я рукой по нежной шерстке, находя в этом движении успокоение. Мне опять задышалось легко. Моя жизнь была чересчур ненормальной последние месяцы. – Сколько ему лет?
– Сказать по правде, не знаю. Он однажды заявился в задний сад – как к себе домой. Да так и остался.
– А кто-то, быть может, по нему скучает!
– Я пытался разыскать хозяина, объездил всех местных ветеринаров и кошачьи приюты. Но так никого и не нашел.
– Значит, этот кот был сужен вам, – подняла я глаза на Самира.
Парень кивнул – с легкой грустинкой. И я подумала: «Он появился мне помочь перенести разрыв». Самир потрепал Билли за ухом, и кот тихо, довольно мяукнул.
– А у вас есть домашние питомцы?
– Была. Собака… Она умерла несколько месяцев назад.
Самир не отвернулся, как частенько поступают люди, когда ты признаешься им в своих невзгодах и горестях. А продолжая глядеть мне прямо в глаза, сказал:
– Значит, вы всего за несколько месяцев сломали ногу, потеряли собаку, похоронили мать и унаследовали титул, о котором даже не подозревали?
Мои брови взметнулись вверх:
– В вашем изложении звучит ужасно. Как будто я пережила то, что человеку не по силам вынести.
– Но так оно и есть.
– С ногой и собакой все случилось в одну ночь, – я отпила еще глоток чая; мне показалось, что он придал мне крепости духа. – Стрела была старой, под шестнадцать лет. Но все произошло неожиданно – она просто начала задыхаться. Я повезла ее в ветеринарную лечебницу, но спасти Стрелу не удалось, – я прокашлялась. – В ту ночь шел сильный дождь, а я была не в себе, когда поехала домой. И разбила машину, – в ушах снова зазвенело бившееся стекло, перед глазами замелькали проблесковые огни мигалок и встревоженное лицо врача, осматривавшей меня. – Все случилось в один миг, но я сломала правую голень, повредила легкое и провела в больнице девять дней.
– Оливия! – наклонившись вперед, Самир сжал рукой мое предплечье – почти что повторив жест сестры, которым та меня уже однажды успокаивала. – Может, вам добавить в чай бренди?
Я рассмеялась:
– Билли и бисквиты утешают лучше…
Я отвернулась от доброты его взгляда, ощутив и смущение из-за того, что раскрылась Самиру, и странное успокоение. Как будто поделившись с ним, я облегчила – пусть и ненамного – то тяжкое и тягостное бремя ужаса, что надо мной довлело.
Когда молчание затянулось, я виновато посмотрела на парня:
– Простите… Наверное, я чересчур вас нагрузила…
Самир расслабил руку, но уже через секунду его пальцы обхватили мое запястье:
– Вовсе нет. Я просто искал верные слова. Чтобы они не показались вам дежурными. Мне, правда, очень жаль, что вам все это пришлось пережить.
Река эмоций, клокотавшая в моей груди, уже готова была выплеснуться наружу слезами, и я поспешила кивнуть:
– Спасибо.
Словно прочувствовав мое состояние, Самир выпрямился:
– Хотите посмотреть мои книги?
– Да.
– Я всегда любил читать, а, вернувшись в деревню, я целый год ничего не делал. Только читал. За что бы я тогда ни брался, мне ничего не удавалось. И с людьми я общаться не мог. В итоге я арендовал у маминого приятеля этот коттедж, мы с Билли изолировались от мира. И я погрузился в чтение.
– Этим закончился ваш брак?
Самир кивнул, скривив лицо в кислой мине:
– Она – архитектор в Лондоне. И хотела, чтобы я стал тем, кем быть не мог, – вздохнул парень.
Мне захотелось засыпать его вопросами, но я вовремя осознала: в такой тихий вечер это было бы неуместно. И в ожидании принялась грызть печенье. Смахнув с лица кудри, Самир задержал руки на голове. Словно окунулся мысленно в недавнее прошлое.
– Наш брак продлился недолго. Всего два года.
– Ох, простите, – приложила я руку к сердцу.
– Мне не следовало жениться. Я понимал, что у нас ничего не получится. Но… – вздохнув опять, парень выгнул уголок рта: – Она стояла на своем, а я не пожелал сдаваться. Семейная жизнь обернулась скоротечной драмой, – покачал головою Самир.
Мне вспомнилась песня Тейлор Свифт, и я пропела строчку:
– Я клянусь привнести в нашу жизнь много драмы…
– Да-да, – рассмеялся Самир.
– Пави мне сказала, что вы оба учились в Лондоне. Вы бросили учебу, чтобы стать кровельщиком?
– Нет. В университете я изучал литературу. Получил диплом преподавателя, – Самир подобрал с блюдца отломившийся кусочек печенья. – А потом заделался писателем.
– Правда? А что вы писали?
– Романы. Но вы их не читали, я уверен. Они остались незамеченными в литературных кругах.
– Подождите. Вы написали романы? И не один?
Я заметила, как напряглись его плечи.
– Нет, не один. Целых три. Но все, кроме первого, потерпели полный провал. А я усвоил урок.
С минуту я переваривала услышанное – как сладкий, долгоиграющий леденец. Признание Самира объяснило мне многое в его характере и поведении – его внимание к деталям и мелочам, хорошую память, энциклопедические познания об усадьбе, деревне, данной местности и стране. Его интеллект и сообразительность.
– Хм-м, – глотнув чаю, выдохнула я; кот спрыгнул вниз, и я уселась поудобнее. – Не могу в это поверить!
– Во что?
– В то, что вы усвоили урок, а под ним вы, вероятно, подразумевали полный отказ от писательства. Неужели вы сдались? Почему? Книги терпят неудачу по множеству причин, не зависящих от автора. И вы тоже это знаете, – я выдержала паузу. – Вы писали не те книги?
Самир вздернул вверх густую бровь – совсем как отец:
– Не знаю… Когда я оглядываюсь назад, мне все кажется каким-то временным помешательством – эти вечеринки и литературные кружки, студенты и сочинительство. Именно тогда я познакомился с Тапаси, на вечере, посвященном выходу в свет первой книги, – Самир потряс головой и повторил: – Помешательство.
– Поверьте: мне знакомо это чувство, – горько усмехнулась я и, подавшись вперед, водрузила на стол локти: – Я сегодня порвала со своим бойфрендом.
– Сегодня… – эхом отозвался Самир, потупив глаза.
– Да. Вот почему я отправилась на прогулку. Мы были вместе восемь лет. Восемь…
– Вы в порядке?
– Это давно пора было сделать, – покачала я головой. – Когда мне потребовалось отвезти Стрелу к ветеринару, потому что она начала задыхаться, Грант не счел нужным поехать со мной. Ему, видите ли, не до того было! Он писал свою чертову картину… – осекшись, я покосилась на Самира: – Ой, простите.
– Я уже это слышал, – слабо улыбнулся он.
Мой гнев – раскаленный и текучий, как магма, месяцами клокотавший где-то в глубине моего тела, – прорвался фонтаном наружу:
– Когда я лежала в отделении интенсивной терапии, он заглядывал ко мне раз в день, и то на пять минут. И даже не подумал подготовить квартиру к моей выписке. Ему было без разницы, как я справляюсь – в гипсе и на костылях. И мне пришлось переехать к маме. Как оказалось – к лучшему. Потому что я была при ней до последнего ее вздоха. И все же я не понимаю, почему… – я посмотрела на Самира: не надоели ли ему мои излияния? Но он все так же внимательно слушал. – Почему я не рассталась с ним тогда? Как могла не замечать его подлой натуры? Он урод. Большой жирный урод…
– Но вы все-таки расстались с ним, – Самир поднял ладонь. Мы ударили по рукам.
И я, подняв чашку, озвучила тост:
– За окончание плохих отношений!
– Да будет так! – залпом допив чай, Самир взял чайник и наполнил обе наши чашки. – Вам понравился прием у графа?
– Как вам сказать? В принципе, да. Точнее, не сам прием и все те люди… Честно говоря, я даже не знала, что им говорить. А вот граф – замечательный человек! Такой почтенный, умудренный жизненным опытом старец. И он знал мою маму и бабушку.
– Я рад. А то мне показалось, что вы очень нервничали из-за него.
– А мне показалось, что вы отреагировали на него враждебно, – эти слова вырвались у меня прежде, чем я прикусила язык.
Самир кинул на меня оценивающий взгляд. Отпил глоток чая, а затем откинулся назад:
– Допустим… В этой стране очень развит классизм. И никто ни на миг не забывает об этом, – парень сцепил пальцы, и в этом жесте я разглядела преподавателя, которым он когда-то являлся. – Классовость присутствует везде и во всем, во всех суждениях и оценках.