– Оставьте нас одних, – велела мужу и сыну миссис Малакар.
Я поняла, что они вышли, но поднять головы не смогла. И перестать плакать тоже. Я оплакивала мамино несчастье и свое – наверное, несостоявшееся – счастье. С губ слетел горестный вопль.
Рука миссис Малакар опустилась мне на спину.
– Мне так ее не достает…
– Она всегда с вами. Мать никогда не оставляет свое дитя.
Не в силах подавить внезапную икоту, я еще ниже опустила голову.
– Простите меня, – пробормотала я. – Я не знаю… почему… я просто не могу… остановиться.
– Время смеяться и время плакать… – невозмутимо заметила миссис Малакар. А ее рука медленно закружила между моими лопатками.
Да, пришло время плакать. И я плакала по бабушке и Нандини; по Санви, погибшей и пропавшей такой молодой; и по маме, которая всю жизнь несла такое тяжелое бремя, но ни словом не обмолвилась о нем.
Наконец, я подняла голову:
– Она уехала в Америку и была там счастлива. Она оставила все это позади и стала другой…
Миссис Малакар подала мне тканевую салфетку, и я вытерла лицо.
– Это было смело. Я не знала эту историю. Только чувствовала, что между мужем и вашей матерью что-то было. Я думала, они были любовниками, – покачав головой, миссис Малакар убрала с моего лица волосы. – За преступления мужчин всегда расплачиваются женщины.
– Я даже старше, чем полагала, – кисло усмехнулась я.
Миссис Малакар сцепила руки на коленях. И кивнула:
– Вам следует сказать это Самиру. Но я не думаю, что для него это имеет значение. Он самонадеян и своенравен как лорд, – мать Самира прикоснулась к браслету на моем запястье, браслету Нандини: – И, пожалуй, в свете всех этих событий, это не так уж и важно.
Я кивнула.
– Спасибо вам за все, – сказала я и, сделав глубокий вдох, добавила: – Мне нужно кое-что сделать.
Самир с Харшадом ждали внизу, в уже закрытом ресторане.
– Мне жаль, что все так вышло с вашей матерью и сестрой, – сказала я.
– Спасибо вам. Мне тоже очень жаль вашу мать.
Я кивнула и вдруг осознала, что на кухне царила полнейшая тишина.
– А где Пави?
– Она закрыла ресторан. А куда ушла, я не знаю.
– Вы не попросите ее позвонить мне, когда она вернется? – Когда мистер Малакар кивнул, я повернулась к его сыну: – Самир, ты отвезешь меня домой? Мне нужно кое-что сделать.
Лицо Самира озарилось нежностью, и все пространство между нами заполнили слова, сказанные нами друг другу утром.
– Отвезу.
В машине Самир сказал:
– Тебе все же следует освоить левостороннее вождение. Если ты решишь остаться, конечно…
Я была настолько истощена усталостью и эмоциями, что смогла лишь кивнуть и откинуть голову на подголовник:
– Мне нужен перерыв в делах, на пару дней. Я так устала…
– Если ты устала, – резонно рассудил Самир, – Тебе надо выспаться.
– М-мм, – я погрузилась в полудрему еще до того, как мы выехали с парковки.
По прибытии на место Самир проводил меня до двери:
– Ничего не делай. Ложись сразу спать!
Я кивнула и, пошатываясь, направилась в свою новую спальню.
Было утро, когда я проснулась – с пересохшим ртом и легким головокружением от того, что накануне толком не поела. Но, поспешив в ванную, я осознала, что в голове у меня прояснилось: туман рассеялся. Приняв душ и вымыв волосы, я приготовила себе на завтрак яичницу с беконом и тостами, а в новеньком френч-прессе заварила кофе, добавив в него настоящий сахар и сливки. Так, как я любила!
При всем своем праведном негодовании, я не удержалась и заглянула в конверт Алекса. Его предложение, действительно, было солидным. Все равно, что сорвать джек-пот в лотерее. Мне никогда бы не пришлось работать. Я смогла бы купить себе большой дом на море, рисовать и путешествовать, куда бы ни пожелала.
Я зажила бы лучше, чем в самых смелых мечтаниях.
А на другой чаше весов находилась усадьба. Поместье. Земля и люди. Мама прошла через столько мытарств и тягот, чтобы увезти меня сначала из Розмера, а потом вернуть. И я все еще не вполне понимала, почему. Почему она хотела, чтобы я сюда вернулась? Почему не дала старым развалинам сравняться с землей?
И еще этот пожар… Я еще не оценила его последствий.
Перед тем, как что-либо решить, мне следовало разобраться во всем – в том, что случилось в Розмере прошлой ночью, что происходило в нем две недели, десятки, сотни лет назад. А единственным способом это сделать было набраться смелости и осмотреть усадьбу. Самой!
Ход с кухни оказался заблокирован. Я заглянула в окно. Дымовые пятна не позволили рассмотреть все тщательно, но повреждения получили и стены, и потолок.
Обходя дом, я дотрагивалась до камней, заставлявших его сверкать; под ногами хрустели сосновые иголки и листья, к аромату которых примешивался душок увядания и тлена. Окна первого этажа тянулись над моей головой, и в попытке понять, пострадали ли они от огня, я то и дело поднимала глаза вверх. Но с земли окна казались целыми.
Наконец, мне открылся передний фасад. На первом этаже окна уцелели, на втором остались без стекол, а на третьем даже рамы кое-где перекосило. Я нахмурилась. Могла ли комната, когда-то занявшаяся огнем первой, стать эпицентром пожара и в этот раз? Прошлой ночью мне показалось, что им была кухня.
При мысли о той комнате меня бросило в дрожь.
Из кустов выскочил кот и мяукнул.
– Мяу-Мяу! – воскликнула я. – Ты не пострадал?
Кот выглядел хорошо. Разве что помрачней, чем обычно. И когда я нагнулась, чтобы взять его на руки, он не стал противиться, а положил голову мне на плечо и что-то замурлыкал на ухо.
– Прости меня! Ты, наверное, такого ужаса натерпелся. Тебе было очень страшно?
В ответ прозвучало хриплое «Мяу». Я погладила кота по длинной, наэлектризованной шерсти.
– Давай покончим с этим раз и навсегда, – попыталась я унести кота с собой. Но его тело вдруг сильно напряглось. И когда я подошла к передней двери, кот вырвался из моих рук и соскочил наземь. К моему большому разочарованию. – Пойдешь со мной? – спросила я, открыв дверь.
Кот сел, обвив лапы пушистым хвостом.
Осознав, что дождь прекратился, я оглянулась на деревню. Она сверкала в дымчатой дали, соломенные крыши сливались в причудливый узор на фоне грифельного неба. Здесь ли было мое место? Должна ли я была «присягнуть на верность» этому краю? Да и вообще – нуждались ли его жители в сохранении поместья в наше время?
Дверь слегка залипла, я толкнула ее посильнее и ввалилась в главный холл. Вот она – величественная елизаветинская лестница! На дереве темнели пятна копоти, но явных повреждений я не увидела. Но только в этот момент поняла, как сильно я надеялась на это. Окно вроде бы тоже осталось цело.
А вот в гостиной ущерб от пожара был очевидным; в потолке зияли дыры и трещины, почерневшие балки свисали вниз. Двигаться в этом направлении было слишком опасно, и, обойдя лестницу с другой стороны, я заглянула в библиотеку, примыкавшую к бальному залу, и без того пострадавшему от времени и обрушившейся под напором ливней крыши. Но именно здесь велись основные работы, и прогресс был налицо. В воздухе витал приятный запах свежей древесины, полы были зачищены. Новые полки ждали новые книги, а, может быть, и старые. С сиденья под окном была содрана старая обивка, а рядом лежал рулон новой материи. Маленькой девочке во мне захотелось взять книжку, присесть под окном и полюбоваться из него на деревню. В стекле словно застыло отражение чьей-то фигуры. «Мамы, наверное, – подумала я. – Похоже, она тоже любила здесь читать».
Я понимала, что это желание моему скорбящему сердцу навязывает воображение. Но все равно не могла избавиться от ощущения, что мама неотступно следовала за мной, пока я обходила комнаты для слуг и кладовку, поврежденную огнем. Мама вместе со мной поднялась по главной лестнице и прошла по длинному коридору до комнаты Виолетты, которая меня никогда не пугала. Закрыв глаза, я постояла немного в ее тишине. Если бы я поселилась в усадьбе, то свою спальню обустроила именно в этой комнате.
Стряхнув мечтательность, я заставила себя обойти остальные помещения в доме – те, в которые я никогда прежде не заходила. Они страшили до мурашек по телу. С предельной осторожностью я обходила конструкции, казавшиеся ненадежными и опасными. Но таких в северной части усадьбы осталось очень мало.
Я поднялась на третий этаж. И тоже заглянула во все комнаты, в которые смогла попасть. Я шла все дальше и дальше, мысленно приветствуя своих предков и бестелесных духов детей, слуг, домашних собак. Я вслушивалась в тишину дома, позволяя ему поведать мне о пережитых трагедиях. Я прошла по галерее и помирилась с девушкой, ради любви выбросившейся из окна. А потом поднялась на самый верх башни и обвела глазами поместье.
Землю. Такой огромный участок земли – плодородной, урожайной, необыкновенно красивой.
И теперь защищенной.
Мною.
Мое сердце расширилось, словно желая вобрать в себя все, что я видела – холмы, коттеджи, деревья, овец. Взгляд выхватил оранжерею: старые, потрескавшиеся стекла уже были вынуты, рамы ждали остекления новыми. По тропинке к саду шествовала парочка павлинов. А по прояснявшемуся небу над ними фланировали три птахи.
Внезапно – словно по мановению волшебной палочки в маминой руке – из-за облаков выглянула радуга. Ее конец вонзился в поле золотистого рапса.
Радуги, радуги… Радуги! Я поняла, где ответ.
Мы с Самиром приехали по адресу в северном пригороде Лондона, в промышленной зоне. Последнюю подсказку в охоте за сокровищами я нашла, сопоставив гипотетические императивы радуг. Мне нужна была картина с радугой, которую мама нарисовала для меня. Когда я была еще совсем маленькой девочкой. Эта картина висела в моей спальне. Но ее вывезли вместе с остальными вещами из дома в Менло-Парке, когда его пришлось освободить для продажи. И Мадлен потребовалось время, чтобы ее отыскать. Но на тыльной стороне картины был указан адрес.