Есть класс средневековых мучеников, например считающийся первым епископом города Парижа святой Дионисий, которые были обезглавлены. И после того, как они были обезглавлены, происходит чудо, например, Дионисий берет собственную голову и отправляется в путь. И в определенном месте под Парижем он падает, и там со временем будет основана церковь, которая станет основой монастыря Сен Дени, где потом возникнет королевский некрополь. Так вот, изображается святой Дионисий с собственной головой. А как изобразить нимб? Где нимб? Нимб там, где была голова? Или нимб там, где стала голова? В данном случае в его руках. И здесь, как и в случае с нимбом Иуды, есть несколько опций, которые, понятно, не регламентировались никаким церковным преданием. Это явно было поле визуальных поисков самих мастеров. Один вариант – изобразить нимб там, где голова была, над пустотой. Второй вариант состоит в том, чтобы изобразить этот нимб там, где она стала, только в руках, потому что голова. И наконец, третья возможность – совместить два нимба – там, где была, и там, где исчезла.
Политкорректное решение. Выбери понравившееся.
Выбери понравившееся. Опции любые.
Надо ли расшифровывать изображения?
Мои первые знакомства с картинами великих художников начались еще в дошкольном возрасте, когда родители начали привозить мне художественные альбомы из-за границы. Так я увидел Босха. Я не имел ни малейшего представления, что изображено на его картинах, но они вызывали у меня восторг. А как вы считаете, расшифровка изображения помогает эстетическому восприятию? Может быть, мешает, а может быть, существует просто параллельно?
Мне кажется, что эстетическое восприятие может жить независимо от понимания того, что изображено. Например, когда мы приходим в музей и видим, скажем, африканское или японское искусство, мы можем не понимать, что изображено, но испытывать восхищение. Но в случае Босха, даже восхищаясь теми формами, которые он создает, монстрами, которых он конструирует, всегда хочется понять, что это означает. А меня эстетическое удовольствие интересует намного меньше, чем расшифровка, поэтому я, скорей, по этой части, чем по той.
Босх – это такое создание, о котором за последние сто лет историки искусства сломали гигантское количество копий. И интересен он тем, что, в отличие от большинства его современников, его иконография настолько выбивается из какого-то стандарта, настолько часто странна, что, сопоставляя его с теми, кто творил до него и чуть-чуть после, мы не можем понять, что он имел в виду. Я хочу просто привести всего лишь один пример. Причем самый, может быть, простой. Есть у Босха в Музее Прадо огромный триптих «Сад земных наслаждений», заполненных нагими фигурами, странными людьми, катающимися на странных животных. И тут количество интерпретаций того, что это значит, вообще не поддается подсчету. А есть намного более стандартные сюжеты, которые вполне вписываются в какую-то норму его времени, и все равно мы с трудом понимаем, что он хотел сказать.
Например, тоже в Музее Прадо «Поклонение волхвов». Типичный, тысячи раз изображавшийся христианский сюжет, где, как рассказывается в Евангелии от Матфея, когда родился Младенец Иисус в Вифлееме, туда явились с Востока некие мудрецы, волхвы, для того чтобы принести ему дары. В христианской традиции это явление интерпретировалось как признание язычниками божественности Христа. И такое предвозвестие обращения язычников всего мира. Возникло представление о том, хотя в Евангелии ничего не сказано, сколько их было, какого они были возраста, откуда они пришли, во что были одеты. Ничего этого нет. Все это наполняется с веками деталями, и возникает, например, представление о том, что они были представителями трех частей света. И соответственно, один из них был чернокожий. И вот Босх изображает волхвов. Волхв в белом, чернокожий, третий. Самый старый, первый волхв, в красном, стоящий перед Младенцем Христом. И средних лет второй волхв. Есть волхвы, есть такая хижина, изображающая ясли. Есть Дева Мария с Младенцем. Есть пастухи. Есть все-все-все, и даже на окраине такой одиноко выселенный за пределы дома Иосиф, который сидит у костра и греет пеленки не своего сына.
Это один из самых потрясающих вообще моментов этой картины.
Скромный. Обернувшийся вот так к нам, непонятно, что этим взглядом говорящий зрителю. Но такой отселенный, уж точно. Но если бы на этом все закончилось, то никакой загадки бы не было. Младенец, дары, там, все-все-все. Но если посмотреть на дверной проем этой хижины, мы увидим, что там стоит некий странный персонаж. Нагой, бледный, бородатый, в красном плаще, со странной шапкой, на которой переплетены почему-то тернии, словно он в терновом венце Христа. С какими-то золотыми цепочками, со странной раной на ноге, которая почему-то запихана в стеклянную колбу. Кто это? Почему это?
Может быть, это сам Христос? Ведь на одной картине, возможно, были изображения разных ипостасей и разных периодов, которые прошел изображенный здесь персонаж.
Если это Христос, то это Христос какой-то дьявольский, странный и антихристовский. Нет, естественно, это не он. Он может, конечно, повторяться, один персонаж, несколько раз. Но здесь он все-таки изображен единожды, как младенец на коленях у матери. А это некая, очевидно, зловещая фигура, вокруг которой тоже была выдвинута масса гипотез о том, кто это. Была идея, что это царь Ирод. Тот самый, который взревновал, узнав, что родился царь иудейский. Он царь иудейский. И отправил волхвов, чтоб они выяснили, где он. Потом приказал избить вифлеемских младенцев. И по одному из средневековых преданий, не имеющему отношения к тому, что написано в Новом Завете, он сам отправился, шпионя, за ними и, соответственно, мог подглядывать, как вот здесь изображено, в вифлеемской хижине. По другой популярной версии, на самом деле это персонаж, повествующий не столько о первом пришествии Христа, его рождении, сколько о последних временах. Это антихрист. И вот если присмотреться к деталям этой фигуры, я хочу обратить внимание только на две.
С одной стороны, его странная шапка. Шапка с трениями. Тернии, кажется, отсылают к терновому венцу Христа, но, так как было представление о том, что антихрист – это своего рода дьявол, обезьяна Бога, антихрист – обезьяна Христа, подражающая ему во всем, чтобы скрыть свою подлинную сущность. И возможно, этот терновый венец, который надет не на голову, не кровав, не доставляет ему никаких ран, а надет безопасно на шлем, это своего рода пародия на терновый венец Христа.
И вторая деталь – странная рана на ноге. О ней тоже много чего писали. Есть идея, что эта рана указывает на то, что этот персонаж прокаженный. А проказа – это не только болезнь физическая, вокруг нее была масса ассоциаций, как язвы духовные, указание на греховного персонажа, но не очень похоже. Есть идея, что он сифилитик, но сифилис только в конце пятнадцатого века появился.
А кто он?
Неизвестно.
Некий персонаж.
Условно – Ирод, условно – антихрист. Что это указание на сифилис, который только что пришел в Европу из Америки, в 1493 году, но это создано в 1490-х годах где-то.
А баночка-то зачем?
Эта баночка – не просто баночка. Эта баночка очень похожа на реликварий. На прозрачный сосуд, в котором помещались либо мощи святых, либо какие-то другие реликвии. И больше всего похоже на то, что называлось «манстранца». То есть стеклянный сосуд, в который помещали гостию – пресный кусочек хлеба, который по католическому представлению пресуществляется во время таинства Евхаристии в тело Христово. И вот эта странная кругленькая штучка на самом деле – это один в один изображение гостии. И в позднее Средневековье существовало огромное количество описания чудес, когда, доказывая доктрину пресуществления, то есть присутствия тела Христова во святых дарах, когда кто-то из еретиков, иноверцев, сомневающихся, атаковал гостию, например, втыкал в нее нож, кидал ее в огонь, пытался ее сварить и прочее, она начинала кровоточить, как тело Христово. И здесь мы видим на самом деле то же самое – странный кружок, из-под кружка стекает кровь. И этот кружок, словно святая реликвия, помещен в реликварий. И потому, скорее всего, это точно так же, как с терновым венцом, который такой антитерновый венец, своего рода, вероятно, антиреликвия. Антигостия. Антитело Христово. И потому идея, что вот этот наш загадочный старец, подглядывающий за Младенцем, антихрист, она выглядит более или менее убедительной, но на этом все не заканчивается.
Я вижу еще одно лицо в форточке, если можно так сказать.
В форточке, да, есть даже не одно лицо, и все они более или менее зловещие. И потому это либо слуги Ирода, которые вместе с ним пошли шпионить за конкурентом, либо это прислужники антихристовы, которые стоят за своим повелителем. Но на самом деле, если бы все исчерпывалось одной, скорее всего, негативной фигурой, то это было бы все относительно просто. Проблема в том, что и сами волхвы, которые, в общем-то, в христианской традиции интерпретируются как персонажи-язычники, но они пришли признать истинность Мессии. Они были провозглашены святыми, им поклонялись. Был культ святых волхвов. Но они тоже изображены несколько странновато. Если взглянуть на их дары, стоящие на земле перед Младенцем Христом, или на странный шар, который чернокожий волхв держит в руках, мы увидим, что они тоже достаточно необычны.
Старый волхв стоит на коленях, и он подарил изображение. Как вы думаете, что это может быть вот тут?
Несущий хворост и побиваемый кем-то с мечом в руке. Вот такое ставят обычно в богатых кабинетах на письменные столы. Некое украшение. Да, какая-то никому не нужная штучка.
Но тут очень нужная.
Да? Что это?
Тут это же изображение, что приношение Авраама. Есть Авраам, человек с мечом. Есть его сын Исаак, которого ему было велено принести в жертву. Сын Исаак несет хворост для того, чтобы его тело было потом сожжено. Есть ангел, который в последний момент останавливает меч. И эта сцена в христианской традиции интерпретировалась, как предвозвестие будущего распятия Христа.