Можно взять обычную вывеску какой-то лавки бакалейной, хлеб, овощи, фрукты и так далее и сравнить с картинами Ларионова. Ларионов был одним из первых, кто оценил художественную ценность этих народных произведений. И надо сказать, что он был не один, отдадим должное другим мастерам, Кандинский, например, тоже ценил эти народные вещи. Известно, что он ходил по рынкам, когда бывал в России, собирал всякие народные картинки. Он же жил первую часть своей жизни в Германии. И Ларионов тоже был коллекционер. Но вот вывеску он особенно высоко ценил. На картинах Ларионова иногда даже не отличишь, где, собственно, вывеска, а где Ларионов.
А вот Машков с Кончаловским страшно увлекались подносами. Они обожали эти большие черные подносы, с черным фоном, с цветами какими-нибудь яркими, регулярно выложенными товарами. Они все время их включали в свои натюрморты. А вот Ларионов по вывескам специализировался.
Другой источник его творчества тоже русский – это лубок. В 1913 году прошла первая выставка лубка. Тогда уже художники, и даже не только художники, собирали лубок. У Ларионова была коллекция русского, китайского, у его друзей были коллекции европейского – немецкого, французского лубка. Это вообще целый пласт культуры особой.
При том Ларионов сопроводил выставку лубка. Он показывал, какая это ценность художественная. Что тоже для тех времен было совершенно новым словом. На картинах Ларионов как бы заимствовал движение какое-то примитивное несколько из этой народной картинки.
Вот ранняя его вещь «Франт». Он тут иронизирует над, молодым человеком в цилиндре и в смокинге. А вот пишет такую смешную вывеску «Шляпы». Это все написано в Тирасполе, где он родился, жил и после часто туда приезжал летом на этюды. Он любил поиздеваться над местной публикой.
Например, целую серию он написал в парикмахерских и сделал из этого произведение искусства. И это было нарочито некрасиво, нарочито примитивно. Это была его позиция. Надо сказать, что эту серию сейчас мы называем неопримитивизмом, он очень сильно укоренился в русском авангарде. И он остался в русском искусстве всего ХХ века.
У Ларионова было какое-то академическое образование? Он рисовал, да?
Да, он учился в Училище живописи, ваяния и зодчества, диплом не получил в результате. Он учился классическому рисованию. И надо сказать, что он был первым русским авангардистом, работы которого купила Третьяковская галерея в 1906 или в 1908 году. Да, это была закупка. И эти работы до сих пор в Третьяковке.
Надо сказать, что Ларионов в своих каких-то манифестах, заявлениях все время отмежевывался от французской живописи. Он говорил, что французы нам не учителя. Мы должны учиться у народного искусства, у примитивов, у детей и так далее. Но если копнуть чуть глубже, мы видим очевидные примеры его не подражания, но как бы влияния французов на него.
А он уже бывал в Париже или видел репродукции?
Да, он бывал в Париже. Он мог видеть все работы французских художников в Париже. Мало того, в России были коллекции у Щукина и Морозова, где были французы представлены так, как во Франции не представлены. Эти коллекции были доступны для осмотра.
Ларионов этого времени как бы играет с предыдущими эпохами, с предыдущими стилями.
Да, это тоже новое слово абсолютно для тех времен. Кому из академиков придет в голову пошутить над своим каким-то мэтром? Никому абсолютно. А этот – свободный человек. Он свободно мыслит абсолютно. Вот что хочет, то и делает. Притом делает это очень красиво. Например, его знаменитая картина «Парижское кафе», которая была куплена Морозовым и хранилась в России. И он его видел, конечно. И вот как бы к этому «Парижскому кафе» он нарисовал некую такую сцену – «Солдатское кафе». Ну со своим уже отдельным сюжетом. Но общая композиция, все как-то очень близко друг другу. Эта картина была очень знаменита. И в России очень ценили. Она, к сожалению, в 1930-е годы, когда были продажи многих ценных вещей из музеев, была продана в Америку и теперь хранится в Йельском университете, а когда-то ее купил Щукин.
С другой стороны, Ларионов очень любил Гогена. Гоген вообще для русского искусства был образцом в какой-то момент. Можно сравнить свиней Гогена на Таити и свиней Ларионова в Тирасполе. То есть какая-то параллель очевидная абсолютно. Гоген нашел свой примитивный рай на острове Таити. А Ларионов нашел у себя в Тирасполе, на своей родине. Откуда он уехал, но куда он регулярно возвращался. Но он над этим раем тоже иронизировал.
Или красивые силуэты таитянок, которые сидят у Гогена, можно сравнить с полотном Ларионова «Деревенские купальщицы». Название, наверное, не авторское. Он доводит до полного предела некрасивости. Но в этой некрасивости какая-то новая красота появляется. И это тоже совершенно новое слово, когда некрасивое становится объектом эстетики. Никому в голову до этого не приходило.
Красивое переходит в разряд красивости отчасти, может быть.
Да, становится кичем, занимает место красоты. Что, в общем, соответствует эпохе, наверное. Это накануне Первой мировой войны. Разруха какая-то грядет, революция будет потом. Он все это ощущал и чувствовал конечно каким-то нутром.
Или посмотреть на работу Гогена «Ты ревнуешь». А у Ларионова цыганка какая-то бредет по тираспольскому двору, где бегают собачки, свинюшки, какой-то ребеночек.
Роберт Фальк
Можно не обладать очень большим художественным опытом, чтобы в залах картинной галереи, даже издали, безошибочно определять авторство некоторых художников. Один из таких живописцев Роберт Фальк. Он, с одной стороны, художник неброский и не кричащий о себе, но при этом уникальный.
Да, его ни с кем не перепутаешь, хотя он очень разный. Ранний Фальк и поздний Фальк – это серьезная разница, это большая эволюция художественная. Он вообще прожил довольно долгую жизнь. И начинал он как авангардист. Судьба у него была вначале совершенно авангардная. В детстве, как пишут биографы, он любил рисовать. Но кто в детстве не любил рисовать, вообще-то говоря? Если у ребенка есть бумага и карандаш, он обязательно рисует что-нибудь, и это не значит, что он будет художником.
А вот почему рисовать?
Потому, что это способ самовыражения, говорить еще трудно, а рисовать уже можешь. Но Фальк, между прочим, когда ему было 16 лет, готовился поступить в консерваторию, но как-то все-таки судьба его увлекла в искусство. И у него такая стандартная довольно была схема обучения. Классическая по тем временам. Школа Юона, Училище живописи, ваяния и зодчества, которое он закончил. Он учился у Серова и Коровина. И вот там он познакомился с этими хулиганами, бубнововалетцами будущими, – Кончаловский, Машков и так далее. И вот в училище была атмосфера феноменальная совершенно, бурлящая. Вот Бурлюк, кстати, там тоже бурлил, Маяковский. В общем, там было очень весело. И как раз в 1910 году Фальк был участником и одним из основателей «Бубнового валета».
Значит, он тоже, наверное, мог заходить в гости к Щукину и видеть коллекцию.
Несомненно, конечно. Он вообще боготворил французов, как и все они. Даже Ларионов, который призывал к народному искусству вернуться, все равно любил французов тоже. Так что французов любили все русские художники. И вот Фальк участвовал, в общем, во всех выставках «Бубнового валета». Но все равно он был всегда тихим человеком. Хулиганили Кончаловский с Машковым, а Фальк никогда ни в каких хулиганских действиях или эпатажных каких-то всяких делах не участвовал. Он прошел очень серьезную эволюцию от импрессионистического, как его называли, но в стиле Ван Гога. Его ранние этюды начала 1900-х годов совершенно сделаны в вангоговской манере, таким мазочком все нарисовано.
А потом начинается такой натюрморт, который был показан на выставке «Бубнового валета». То есть он уже двинулся от Ван Гога куда-то. Тут, кстати говоря, влияние Ларионова несомненное. Вот «Пейзаж со свиньями». Вообще, свинья для еврейского мальчика, если он в традициях религиозных воспитан, – это табу. Но Фальк был вне этого, вне иудаизма, конечно. Ларионов обожал изображать свиней. Это был такой символ русского быта, русской деревни, русского провинциального города. И Фальк увлекся тоже этим.
В 1915–1916 годах он приезжает в Крым. И там он находит ту самую обстановку, атмосферу, цвет, свет. Вот что его интересовало, все как бы концентрируется в его работах. Он вообще пишет в самых разных жанрах. И тут, конечно, влияние Машкова тоже очевидно. И тут характеристики сезанновской манеры, тут и цвет переходящий один в другой. Хотя сам сюжет совершенно не сезановский. И свое уже что-то найдено, несомненно. Он пишет замечательный автопортрет. Это, может быть, самая эпатажная работа Фалька. Потому что зеленое с каким-то голубым отливом лицо, он более авангардным никогда и не был. Это 1917 год. Вызов, но к революции, честно говоря, не имеет абсолютно никакого отношения. Вот как вы думаете, какого он был роста?
Мне кажется, очень небольшого.
Да, мне тоже всегда казалось. Он был высокого роста. Такой немножко сгорбленный. Очень любил женщин. Много раз был женат. Вторая жена – Кира Алексеева, дочка Станиславского. Она тоже училась у него, он вообще женился на ученицах в основном.
И вот к 1920-м годам он становится поклонником красного цвета. «Красная мебель» – одна из самых его знаменитых, конечно, работ. Фальк, как никто, пожалуй, в русской живописи, в натюрморте умеет передать какое-то взаимодействие вещей. Это разговор каких-то кресел друг с другом. Тут диван сидит важный. Бутылки разговаривают. Тут все как-то разговаривает. Вот это поразительно, как он умел это. Это редчайшая способность.
Знаменитая «Обнаженная Валька». Это история с Хрущевым, когда генсек пришел на выставку в Манеже в 1962 году, Фальк умер за четыре года до этого. Но Хрущева натравили на авангард, и он кричал: «Где тут обнаженная Валька?» Имелась в виду «Обнаженная» художника Фалька, естественно. В общем, она подверглась критике.