Поскольку мы знаем, чем закончилась сицилийская кампания, мы, естественно, с подозрением относимся к аргументам Алкивиада. К тому же сегодня немногие люди отважились бы вести себя настолько дерзко, чтобы назвать себя «победителями», а всех остальных – «проигравшими», как это сделал Алкивиад. (Ладно, может быть, парочка и стала бы!) Тем не менее это фундаментальное различие между Алкивиадом, с одной стороны, и Периклом и Никием – с другой, до сих пор является сутью разделения, лежащего в самом сердце нашей риторики. Даже сегодня существует раскол между теми, кто верит в то, что личная выгода превыше всего, и теми, кто, напротив, склонен неявно подчёркивать и ставить во главу угла коллективное целое.
Мы нечасто думаем о спорах и дебатах в таком ключе, потому что не всегда добираемся до сути вопроса. По этой причине мы не замечаем, что некоторые из самых спорных аргументов происходят из глубоко укоренившейся веры в превосходство индивидуализма над коллективизмом или наоборот, особенно если нам кажется, что они никак не связаны ни с первым, ни со вторым.
Эта разнонаправленная ориентация определяет различия во мнениях по огромному количеству вопросов, включая, например, экономику. Тот, кто твёрдо верит в индивидуализм, предпочитает экономическую политику, обеспечивающую человеку максимальную личную свободу, – будто невидимая рука взаимной выгоды не только оправдывает, но и делает предпочтительной более видимую руку собственного интереса. И наоборот, человек с сильной верой в коллективное целое ставит превыше всего экономическую политику, которая приносит пользу группе, а не индивидууму, считая, что собственный интерес противоречит общему благу: в то время как первый может прийти сам собой, второй требует сознательной работы, дисциплины и регулирования. Процветает ли экономика, когда богатство достаётся тем, кто лучше способен реализовать собственные интересы, или же прилив, так сказать, поднимает все лодки? Подобное разделение аналогичным образом определяет различные реакции на внешних противников, международные конфликты и государственную политику. Тот, кто ставит во главу угла индивидуальное, а не коллективное, считает личных врагов более значимой угрозой, чем национальных, или же он не проводит различий между ними. Тот, кто верит в коллективизм, напротив, утверждает, что, несмотря на многочисленные внутренние разногласия, мы всё равно одна нация и должны демонстрировать национальное единство перед лицом общего (а не личного) противника. Индивидуализм и коллективизм формируют различное понимание патриотизма. Патриотизм служит для защиты частных интересов или национальной безопасности? Есть разница между индивидуалистом, который, например, говорит: «Всё, что меня волнует, – это судьба моей страны, потому что у меня четверо детей, которые живут здесь», и коллективистом, который заявляет: «Наша страна – это содружество множества разнообразных наций. В этом её исключительность» или «Вместе мы должны демонстрировать национальную мощь»[121].
Вера в собственную индивидуальную автономию естественна для каждого из нас. Поскольку мы воспринимаем мир как индивидуальное «я», отдельное и отличное от других «я», вполне естественно, что у нас развивается интуитивная вера в собственную индивидуальную автономию. Но в XX в. возникла теория, которая радикально изменила наши укоренившиеся представления об индивидуальной автономии. Эта теория стала известна как структурализм. Основная идея структурализма заключается в том, что нам лишь кажется, что мы осознанно мыслим, совершаем преднамеренные действия и принимаем решения по собственной воле, на самом деле это лишь верхушка айсберга восприятия. Под поверхностью незаметно для нас действуют более крупные структуры, которые неизбежно определяют, что мы думаем, что говорим и как поступаем.
В предыдущей главе вы уже познакомились с прекрасным примером, как это работает на практике. Мы считаем, что язык – это инструмент, с помощью которого мы передаём реальность, но это не так. Бо́льшую часть времени мы пользуемся языком «на автопилоте». Когда мы говорим, мы не создаём сознательно и специально то, что произносим слово за словом. Язык действует самостоятельно. Так, если во время обыденного разговора я сравниваю время с деньгами, страну с бизнесом или описываю социальное положение человека, используя пространственные прилагательные «низкий» и «высокий», я делаю это не задумываясь. Языковая структура символов уже содержит эти сравнения ещё до того, как я произношу слова. Язык функционирует как большая система или сеть значений, которые мы используем в виде готовых единиц. Не мы решаем говорить о времени сквозь призму денег. Система готовых формулировок предопределила наше решение. Не мы выбираем говорить и думать историями. Сеть значений непринуждённо направила нас в накатанную колею. Язык – это нечто, что воплощается через наше посредство, а не наш осознанный выбор того, что сказать и как сказать. Мы подчиняемся структуре языке, и скорее она управляет нами, чем мы ею. Именно это имел в виду швейцарский лингвист XX в. (и отец структурализма) Фердинанд де Соссюр, когда говорил, что язык «ускользает от нашей воли»[122]. Язык за рулём, а мы на пассажирском сиденье.
Другими словами, мы используем язык под влиянием неявных и неочевидных правил и систем. Мы унаследовали их готовыми и не наблюдали за их созданием. И всё же мы, безусловно, руководствуемся и ограничиваемся ими. Мы не можем просто сказать или сделать. Наша речь и поступки формируются под влиянием всеохватывающей сети правил, норм и символических значений, которые, как говорил Соссюр, ускользают от контроля нашей воли. И это факт, хотя каждый из нас считает себя автономным и независимым.
Я часто провожу один эксперимент на занятиях со своими студентами, чтобы проиллюстрировать эту идею. В определённый день, зайдя в аудиторию, я прошу учащихся поставить парты по кругу. После того как они рассаживаются за стоящие по кругу парты, я спрашиваю их, почему они охотно подчинились моей просьбе. Как правило, студенты отвечают: вы преподаватель, вы главная, вы ставите оценки и т. д. Если копнуть глубже, можно понять, что за их послушанием стоит более массивная структура, и осознать, что эта структура всецело подчинила их жизни. Дело не только в том, что я их преподаватель, но и в том, что они были учениками, сколько себя помнят. Значит, они по въевшейся привычке подчиняются преподавателю. Они являются частью обширной социальной структуры, в которой принято подчиняться преподавателям, родителям и другим авторитетным фигурам. Кроме того, большинство хотят получать хорошие оценки, чтобы успешно окончить учебное заведение, защитить диплом и найти высокооплачиваемую работу. Они считают классную комнату или университетскую аудиторию одним из этапов процесса завоевания лучшего места в экономической системе и не хотят упустить свой шанс на успех, вызвав недовольство тех, кто может сделать этот успех достижимым. Не только мой авторитет или университетская иерархия определяют их реакцию. Её предопределяет более масштабная экономическая система за пределами университета, незримо влияющая на простое единичное решение переставить парты. Возможно, в тот момент, когда они встали, чтобы передвинуть парты, они чувствовали себя автономными субъектами действия, но к концу занятия уже не воспринимали себя таковыми.
В двух словах это и есть структурализм. Делаем ли мы сознательный выбор и принимаем решения, руководствуясь рациональными мыслями и практической мудростью? Или же мы руководствуемся системой смыслов, которые пассивно впитывает наша психика, не осознавая этого в полной мере? Считаем ли мы вещи крутыми, смешными, красивыми, возвышенными, священными, странными, уместными, правильными и т. д. в силу наших сознательно культивируемых предпочтений? Или это происходит, потому что всеохватывающая сеть культурных символов пропитывает наше восприятие своими нормами и ценностями, а мы этого даже не замечаем? Творим ли мы нашу судьбу самостоятельно? Или наш выбор всегда предопределён? Структурализм утверждает, что мы обладаем гораздо меньшим контролем и автономией, чем нам кажется.
Это не значит, что мы не сможем лучше понимать, как работает эта глобальная система смыслов, или что мы не сможем сознательно делать выбор, который изменит то, как мы создаём смыслы или воспринимаем мир. (В следующих главах мы предлагаем некоторые эффективные инструменты для анализа этих скрытых структур!) Но мы никогда не будем полностью независимыми. Вы – это не только вы. Как сказал философ Алан Уотс: «Вы – это совокупность действий всего мира».
Микрофон в руках разгневанных родителей
Возможно, в 2021 г. вам не посчастливилось посмотреть многочасовые записи родительских собраний, на которых один за другим разъярённые родители выступали против масочного режима или преподавания критической расовой теории в школах, а мне посчастливилось. Вы услышали бы, как родители перекрикивают друг друга. Вы увидели бы возмущение, гнев, злость и ненависть – люди освистывали и оскорбляли друг друга из-за общих, как они считали, проблем. Вы лицезрели бы бесконечные качели: сторонники свободы выбора против тех, кто считает, что любые действия человека базируются на всеобъемлющих социальных, системных и исторических структурах. Снова и снова в их языке проскальзывали элементы двух глобальных идеологий.
Так, например, одно из заседаний школьного совета, проведённое в округе Сарасота штата Флорида в июле 2021 г., стало хрестоматийным примером сражения индивидуализма и структурализма[123].
На этой встрече один из выступавших решительно возразил против преподавания критической расовой теории:
– Я не согласен. Я считаю, что детей нужно оценивать по их характеру. Значит, преподавание истории расизма – это осуждение отдельных учеников?