При таком подходе антагонистические перепалки в духе «мы – они» на политические темы не имеют никакого отношения к риторике. Они максимально приближены к насилию, а не к риторике, к силе и принуждению, а не к языку, к изоляции, а не к свободе, поскольку не допускают вероятности достижения агонистического согласия. Хотя крики и являются формой языка, они сродни насилию. По этой причине штурм Капитолия[195], который начался как митинг в знак протеста против победы Джо Байдена на президентских выборах 2020 г. и закончился порчей имущества и несколькими смертями, не вызывает удивления. То же самое можно сказать и о марше «Объединённых правых»[196] в августе 2017 г. в Шарлотсвилле, когда Джеймс Алекс Филдс въехал на машине в толпу, убив Хизер Хейер. Протестующие, возможно, отстаивали свою свободу слова, выражая себя через язык и речь, но эта свобода не была сродни свободы древнегреческого демократического общества. Антагонистические лозунги («Евреи нас не заменят!», «К черту Джо Байдена!») имеют своим следствием насилие и изоляцию, а не демократическую свободу. Антагонизм наших аргументов и тенденция пренебрегать важностью агонизма делают подобные вспышки насилия слишком вероятными, даже неизбежными. Когда мы не пытаемся найти общий язык или договориться с нашими собеседниками, наши слова ведут к антагонистическому насилию и мы теряем подлинно демократическую свободу.
Если эти рассуждения вдруг покажутся вам радикальными, то стоит вспомнить, что Арендт, Перельман и Ольбрехт-Титека знали, о чём говорили. Они пережили нацистскую оккупацию, а Арендт и Перельман прошли холокост и участвовали в еврейском сопротивлении. Они воочию видели, как люди прибегают к насилию и принуждению, когда отказываются от риторики и аргументации. Мы не пытаемся применять силу для достижения цели, когда используем язык. Насилие тоталитаризма – это то, к чему приводит отказ от агонизма, поскольку люди «пытаются добиться результата либо с помощью насилия, либо с помощью слов, направленных на создание определённых мнений»[197]. Другими словами, когда мы сталкиваемся с различиями во мнениях или убеждениях (неизбежный аспект человеческого бытия!), у нас есть выбор: либо отвергнуть эти различия, укрывшись в родной стае под названием «мы» и нападая на чужую стаю под названием «они», либо продуктивно встретиться лицом к лицу с этими различиями.
Агонистическая риторика апеллирует к нашей способности поддаваться убеждению и формировать мнение. То есть подразумевается определённая готовность увидеть проблему с точки зрения другого человека и предложить ему посмотреть на эту проблему с нашей точки зрения. Мы не отказываемся от нашего «мы», но и не пытаемся уничтожить их «они» за то, что они не «мы». Всякий раз, принимая эту агонистическую перспективу, мы всё дальше отодвигаемся от насилия и принуждения. Но перекрикивая друг друга и упорно повторяя собственные мнения, при этом не слушая мнения других, мы становимся ближе к насилию.
Мыслить риторически – значит признавать, что мы никогда не сможем договориться обо всём раз и навсегда. Так и не должно быть! Если бы мы соглашались во всём, не было бы ни агонизма, ни взаимного улучшения, ни продуктивных изменений, ни нового роста, ни признания того, что мы, все мы, независимые личности. Разногласия должны существовать! Но должно быть и согласие. Весь фокус заключается в правильном балансе между ними.
Мы утратили этот навык, когда перестали изучать риторику. Риторика сводит все аргументы к установлению баланса между согласием и несогласием. Риторика начинается с согласия, поскольку невозможно заниматься риторическим убеждением и аргументацией, не установив прежде определённого согласованного понимания. Например, начиная спор, мы сперва должны согласиться хотя бы с тем, что о каком-то вопросе стоит спорить, что он важен или заслуживает нашего внимания. Мой отец считал, что тратить кучу денег на готовые пайки Patriot Pantry – хорошая идея, а я думала, что это расточительство с его стороны и мошенничество со стороны компании-производителя, эксплуатирующей страхи пожилых людей, но и он и я, вероятно, согласились бы, что быть экономным и принимать разумные решения о расходах важно. Поэтому нам вполне стоило бы обсудить, является ли покупка готовых пайков Patriot Pantry выгодным расходованием денег (или нет). Только на основе такого начального понимания можно было бы решить наши разногласия.
Цель риторики – достигнуть нового согласия. Это не означает, что в итоге мы договоримся обо всём на свете. Скорее некое первоначальное согласие является отправной точкой риторики, а конечной – достижение нового (дополнительного) согласия. Это возможно при условии, что мы позволяем себе не соглашаться друг с другом, а наши разногласия порождают новое согласие по конкретным аспектам проблемы.
Представьте себе цель риторики как медленно растущий пузырь. Внутри овала, очерченного сплошной линией, находятся вещи, о которых оратор и аудитория договорились ещё до начала разговора.
Мы можем согласиться с тем, что у нас есть общие ценности, например свобода или истина. Мы можем согласиться с тем, что важно упорно трудиться, или с тем, что иногда личная жертва отдельного человека необходима для общего блага. Мы можем считать, что практические решения предпочтительнее идеалистических и т. д. Но есть вещи, которые мы не можем принять, и они лежат за пределами этого пузыря первоначального согласия, как и должно быть! Если бы мы ни с чем не соглашались, не было бы причин использовать риторику и возможности агонистически укрепить наши разногласия. Задача риторики – медленно расширять этот первоначальный пузырь, используя продуктивное разногласие раз за разом, чтобы в конце концов оно приросло ещё одним кусочком с трудом достигнутого согласия. Чтобы это сработало, пузырь не нужно расширять до бесконечности: наши разногласия могут быть бесчисленными, но нет нужны приводить каждое в продуктивное, агонистическое напряжение. Иными словами, мы имеем право не соглашаться, признавая, что наши оппоненты не плохие, а другие и их точка зрения укрепляет нашу так же, как наша укрепляет их точку зрения.
В спорах важно задавать вопросы
Древние риторы, последователи Аспасии, разработали метод, основанный на её технике задавания вопросов, для устранения разногласий и назвали его стасисные вопросы.
В наши дни мы часто говорим, что занимаем определённую позицию по конкретным общественным вопросам, будь то аборты, изменение климата, права сексуальных меньшинств, свободное владение огнестрельным оружием и т. д. Знаете вы это или нет, но традиция заявлять о своей позиции по тем или иным вопросам пришла из риторики. Практика определения собственной позиции была известна в античной риторике как stasis, или стасис, то есть «стоять неподвижно». Сегодня наша позиция часто является отправной точкой: мы начинаем с неё, когда берёмся за рассмотрение какого-либо вопроса, а затем подкрепляем её своими доводами или доказательствами. То есть мы изначально несём в себе какое-то глубокое идеологическое предположение. В отличие от нас, древние риторы использовали стасисные вопросы для того, чтобы прийти к какой-то позиции, а не начать с неё. Они не делали громких заявлений прямо «с порога». Они находили свою позицию так, как это делала Аспасия, задавая вопросы.
Стасисные вопросы, впервые применённые в древнегреческой риторике, со временем превратились в важный аспект юридического образования в Древнем Риме. Умение их задавать помогало юристам определять, какое согласованное понимание они разделяют с противной стороной и в чём именно они не согласны друг с другом. Две противные стороны в судебном деле занимали определённую позицию или заходили в тупик, если их спор оказывался в мёртвой точке. Именно точка их конфликта, или разногласия, определяла, где необходимо скорректировать позицию и аргументы, потому что дальше этой точки они не могли продвинуться. Термин «стасис» использовался и по отношению к военным конфликтам, когда две армии не могли продвинуться дальше, потому что застопоривались в битве с противником, который блокировал их продвижение. В юридическом контексте выяснение того, где находится мёртвая точка разногласия, позволяло с большой точностью определить, куда нужно направить аргументы.
Римский ритор и государственный деятель Цицерон определил четыре места, где такое может произойти, поскольку любой спор затрагивает четыре основных вопроса: «вопрос о факте, об определении, о характеристиках или о мерах»[198]. Установив общее понимание и найдя основную точку разногласий: факт, определение, характеристики или стратегия, – умелые риторы могли направить свои самые убедительные аргументы в эту точку. Они разбирались не со всеми пунктами разногласий, а только с самыми важными. И эту точку разногласий они находили, только убедившись, что между ними есть некое общее первоначальное согласие.
В наши дни мы уделяем мало внимания поиску общего первоначального согласия и тратим мало времени на то, чтобы сузить круг наших разногласий. Мы фокусируемся на самом разногласии, а не на том, почему не согласны или откуда это разногласие взялось. Мы больше заинтересованы в том, чтобы удвоить наши разногласия, чем сократить их. И мы предпочитаем делать заявления или даже кричать, чем задавать вопросы.
Возьмём для примера вопросы, о которых я упоминала несколько абзацев назад: аборты, изменение климата, права сексуальных меньшинств, права на свободное владение огнестрельным оружием. Занимая ту или иную позицию, мы утверждаем, что либо аборт – это убийство и поэтому должен быть незаконным, либо что это личное дело каждого человека и поэтому является его неотъемлемым правом. Или что изменение климата не вызвано деятельностью человека, и поэтому потребление энергии не должно регулироваться, или что оно вызвано человеком и является самой большой угрозой выживанию всех видов на планете, а поэтому потребление энергии должно регулироваться. Или что сексуальность должна вписываться в принятую мораль общества и наши законы не должны защищать действия, которые выходят за рамки этой морали, или что сексуальность не определяется моралью и наши законы должны защищать естественные права человека. Или что автоматическое оружие представляет угрозу общественной и личной безопасности,