Следующим шагом будет дать определение проблеме: что это за проблема? Из уклончивых ответов Лош понятно, каким был бы её ответ. Она сосредоточилась не на оружии, а на человеке, на личности, а не на системе. Николас Круз был, по её словам, «жестоким монстром», «чокнутым», «сумасшедшим», «опасным для себя и для других». Конечно, эти описания не являются клинически верными или приемлемыми в профессиональной психиатрии. Но следуя девизу «Оружие – не проблема, проблема – люди», Лош видит в этой ситуации проблему психического здоровья, а не оружия. Гонсалес определяет проблему иначе: законы недостаточно строгие, и продажа некоторых видов оружия должна быть запрещена. Это юридическая проблема, а не психическая. Гонсалес даёт определение проблеме по инструменту, а не по пользователю, Лош – по пользователю, а не по инструменту.
Определение, таким образом, является тем местом, где споры, скорее всего, застопорятся, потому что это мёртвая точка в разногласиях. Все серьёзные разногласия по поводу законов и политики уходят корнями в более глубинные разногласия, связанные с определением проблемы. Поскольку споры стопорятся в этой точке, именно в ней необходимо заниматься риторикой. Аргументы должны быть направлены на разрешение следующего противоречия: является ли эта проблема проблемой оружия или проблемой стрелков или же это проблема и оружия, и стрелков. Перемесив фокус споров с вопросов о необходимых мерах на вопросы определения проблемы, мы начнём не соглашаться по этому вопросу более агонистично.
Если бы эти споры велись с использованием стаcисных вопросов, аргументы были бы другими: сосредоточенными на определении, а не на мерах. Мы спорили бы о том, являются ли массовые расстрелы результатом психических проблем стрелков. Но целью этих споров было бы определить, что это за проблема, а не прийти к согласию относительно мер, которые необходимо принять. Спорящие задались бы вопросом, скольким стрелкам до инцидента был поставлен диагноз психического расстройства, или изучили бы, насколько вероятно, что психическое расстройство приведёт к совершению насильственных преступлений[208]. Они проанализировали бы связь между законодательным регулированием владения огнестрельным оружием и массовыми расстрелами. Они выяснили бы, существует ли причинно-следственная связь между, скажем, запретом 1994 г., который утратил силу в 2004 г., и увеличением числа массовых расстрелов с 2004 г. Пытаясь разобраться, убивает ли оружие людей, или люди убивают людей, или люди с оружием убивают людей, они спросили бы себя, какая доля убийств в Соединённых Штатах совершается с применением огнестрельного оружия[209]. Но важное отличие заключается в том, что эти аргументы не были бы направлены на продвижение какой-либо одной меры (пока). Их цель – определить, к какой области относится проблема насилия с применением огнестрельного оружия, которая, по их общему мнению, действительно существует в стране.
Гонсалес спросила:
– Считаете ли вы, что следует законодательно усложнить покупку полуавтоматического оружия и модификаций, делающих его автоматическим?
Но что, если бы она спросила:
– Как сделать так, чтобы огнестрельное оружие не попадало в руки тех, кто может представлять опасность для себя и окружающих?
– Какие законы гарантируют, что люди, представляющие опасность для себя и окружающих, не смогут приобрести или получить огнестрельное оружие?
– Какие законы в других странах эффективно предотвращают попадание огнестрельного оружия в руки тех, кто представляет опасность для себя и окружающих?
Эти вопросы не являются заявлениями о необходимых мерах в вопросительной форме. Они направленны на устранение глубинных разногласий по поводу определения проблемы, прежде чем начнётся плодотворное обсуждение мер.
По мнению древнего ритора, задавать вопросы о насущности проблемы (нужно ли решать проблему сейчас или позже?) и мерах (как её решать?) стоит только после достижения предварительных договорённостей о том, существует ли проблема и какого рода. При обсуждении наиболее спорных проблем мы пренебрегаем вопросами фактов и определений. Если древние риторы правы, то у нас будет больше шансов достичь согласия по необходимым мерам, если мы уделим время этим вопросам. Мы не только сможем добиться большего количества предварительного согласия о существовании, природе и серьёзности проблем; мы также лучше поймём, какие меры помогут решить эти проблемы.
Вероятно, мы не найдём идеального комплекса мер, на который согласятся все стороны. Наша главная цель – споры, которые вошли бы в стадию стасиса благодаря тому, что разногласия приобретают более агонистический настрой. Такой подход значительно отличается от вопросов, следует или не следует запрещать штурмовое оружие и магазины повышенной ёмкости, следует или не следует создавать федеральную базу данных владельцев, следует или не следует разрешать скрытое ношение огнестрельного оружия, следует или не следует разрешать учителям иметь при себе оружие в классе и т. д. В отличие от привычного «перетягивания каната», которое не даёт никакого решения проблемы, стасисные вопросы позволяют нам увидеть новые идеи законодательных мер благодаря тому, что мы, достигнув некоего предварительного согласия, начинаем видеть друг в друге не чужих и врагов, а людей, которые помогают нам расти и становиться сильнее в условиях агонистического спора. Именно подобная стратегия, а не говорение вслух всего, что взбредёт в голову, под прикрытием права на свободу слова представлялась древним грекам истинной свободой.
Хотя Аспасия не так известна, не в пример Платону или Сократу, она заняла достойное место в истории благодаря своему умению владеть словом. «Великое искусство и сила» Аспасии были столь же просты, сколь и новы. Она не набрасывалась вербально на собеседников, не повторяла заученно свою точку зрения, не перекрикивала оппонентов и не настаивала. Напротив, она задавала вопросы с целью найти и приумножить точки соприкосновения между спорящими сторонами. Она делала это блестяще, не избегая конфликтов и не отказываясь обсуждать сложные и разделяющие людей вопросы, а подходя к конфликтам вдумчиво и стратегически, с целью обнаружить согласие даже по самым острым, непримиримым и чувствительным вопросам.
Заниматься политикой – значит заниматься разногласиями, поскольку в политику[210] по определению вовлечены разные люди с непохожим происхождением, опытом и точкой зрения. Аспасия как женщина и иностранка, не имеющая политического авторитета, понимала это лучше, чем кто-либо. Её риторика отражала этот фундаментальный факт политики. Задавание вопросов с целью найти и усилить точки, в которых достигается согласие, – это форма риторики, которая наиболее адекватно подходит для непременного многообразия политической жизни. А теперь давайте спросим себя, какого рода политика отражается в нашей общей тенденции высказывать свое мнение, не выясняя чужое, повторять свою точку зрения, не пытаясь понять точку зрения собеседника, и кричать, кричать, кричать. В той же мере, в какой риторика Аспасии отражала многообразие политической жизни, наша риторика, похоже, отражает стремление уничтожить любое многообразие. А значит, уничтожить политику как таковую. Древнегреческому ритору показалось бы, что мы скорее изолированы, чем свободны, и живём частной, но не общественной жизнью.
Хотя почти никто не помнит этого, но именно Аспасия учила риторике философа Сократа. Именно у Аспасии Сократ научился диалектическому методу вопросов и ответов, которым он прославился. Он предпочитал метод Аспасии потому, что «не хотел сам приводить аргументы, а предпочитал получать результат из того материала, который давал ему собеседник, и этот результат оппонент не мог не одобрить, потому что он был основан на его собственных словах»[211]. Сократ считал, что этот метод с большей вероятностью даёт достоверное знание. Он позволяет нам взглянуть на мир с точки зрения другого человека. Рассматривая вещи под отличным от нашей субъективной точки зрения углом, мы приближаемся к понимаю того, что происходит на самом деле. Задавая хорошие вопросы, стимулирующие агонистические разногласия, а не антагонистически излагая и повторяя собственные взгляды, мы открываем для себя возможность увидеть, что мир на самом деле немного иной, чем мы привыкли. Более того, мы оснащаем наш язык средствами контроля над неопределённостью мира. Мы начинаем мыслить по-другому – риторически.
Заключение
Риторически мыслить во времена, раздираемые несогласием
Как вы теперь знаете, Платон был главным врагом софистов. Больше всего на свете Платон хотел дать людям инструменты, позволяющие им избавиться от невежества в вопросах правды и реальности, ведь именно это невежество делало их восприимчивыми ко лжи и неправде софистов.
Известно, что Платон считал невежество пещерой, в которой все мы находимся. Условия в пещере отвратительные. Мы прикованы цепями к земле, а наши головы находятся в таком положении, что мы можем смотреть только на стену, куда свет костра отбрасывает тени. Поскольку всё, что мы видим, это тени, а костёр – наш единственный источник света, мы принимаем эти тени за реальность. Мы проводим всё время, глядя на тени, которые пляшут на стене, обсуждая их и говоря о них так, как будто от них зависит наша жизнь и это единственные вещи в мире, которые имеют значение. Мы даже не подозреваем, что существует целый мир, полный света и красок, освещённый ярким сиянием солнца.
Вход в пещеру открыт и не охраняется, так что теоретически сбежать вполне возможно. Но это не так просто: побег маловероятен, потому что самым большим препятствием на пути к свободе является наша уверенность, будто эта пещера и её тени – всё, что существует на свете. Пещера нашего невежества – единственная реальность, которую мы знаем, и поскольку она нам знакома и привычна, мы выбираем её. По словам Платона, для нас привычная неволя предпочтительнее пугающей неизвестности освобождения, и мы скорее умрём, чем станем свободными. Если бы кто-то вошёл в нашу пещеру и попытался вывести нас во внешний мир, чтобы мы могли почувствовать солнце на своём лице, вдохнуть свежий воздух и узнать правду, мы бы не пошли добровольно. Если нас поставить перед выбором между привычной ложью и незнакомой правдой, мы выберем то, что известно, знакомо и удобно. Даже если это убьёт нас.