консервативная культура, напротив, догматичная, фашистская, иррациональная, расистская, необразованная, деспотичная, сексистская и т. д. Для многих левых консерваторы глупы, воинственно невежественны, деструктивны и закрыты от мира.
На обоих концах спектра существует страх перед остракизмом, связанным с принадлежностью к определённой политической культуре. Он имеет над нами необыкновенную силу. Исследования в области психологии показывают, что страх перед остракизмом делает нас конформными. Конформность позволяет нам чувствовать себя хорошо; несогласие с группой, к которой мы себя причисляем, снижает нашу самооценку и заставляет нас чувствовать себя виноватыми. Людьми, которые поддерживают нормы своей группы, восхищаются; тех, кто не поддерживает, исключают[215]. От нашей принадлежности к той или иной политической культуре зависит очень многое. Некоторым кажется, что правильная политическая идеология вплетена в ткань всей нашей жизни.
Если бы мой отец прочитал моё описание людской потребности принадлежать к своей группе или сообществу и её влияния на политическую идеологию, он бы, вероятно, решил, что оно к нему не относится. Он считал вполне способным отстаивать взгляды, отличные от тех, которых придерживались люди из его группы или сообщества, и защищать позиции, которые не были широко приняты в его группе или сообществе. Он не боялся оскорбить своих товарищей по консервативному сообществу, энергично отстаивая самые ультраправые взгляды, например запрет абортов даже в случаях изнасилования, кровосмешения или угрозы жизни матери, или мнение, что женщинам не следовало давать право голоса, или идею, что гомосексуальность должна караться смертью. Многие его коллеги-консерваторы считали эти идеи из ряда вон выходящими, но мой отец был очень предан тому, что считал правдой, и как и многие из нас, он был склонен думать, что его преданность не является следствием его принадлежности к определённой группе или потребности принадлежать к ней.
Но на самом деле существует множество свидетельств того, что готовность моего отца отдалиться от некоторых членов своей группы ради своих взглядов на самом деле была ещё одним проявлением его глубокой привязанности к общей политической идеологии этой группы.
Автор и её отец: первая ссора
Одним из проявлений принадлежности к идеологически однородной группе неизбежно является усиление интенсивности этой идеологии среди членов группы. Другими словами, когда мы окружаем себя единомышленниками, наши общие взгляды становятся более радикальными (а в некоторых случаях даже экстремистскими), они не могут оставаться умеренными. Мой отец считал, что его твёрдая приверженность взглядам, которые он считал правильными, является результатом его готовности мыслить независимо от «стада»; исследования же говорят об обратном. Именно его принадлежность к однородному «стаду» объясняла радикализацию его взглядов[216]. И не стоит забывать, что с годами он нашёл в интернете множество единомышленников, которые придерживались более радикальных идей. Как и многие другие, мой отец не только не отдалился от своей группы, но и подкрепил своё положение за счёт её более активных членов, которые наделяли «чужих» более смелыми характеристиками как совершенно чудовищных, развращённых, злобных и порочных людей. Как только мы оказываемся запертыми в своей пещере, мы, как правило, уходим всё глубже в её недра, вместо того чтобы двигаться к свету.
А что насчёт меня? Оказывает ли на меня влияние потребность принадлежать, если я покинула культурную группу, в которой меня воспитывали? Хотя мне хотелось бы утверждать, что академический идеал свободного и независимого образа мышления лежит в основе всех моих убеждений, я обманула бы себя, если бы не признала, что мир, в котором я живу сейчас, моя академическая среда, отдаёт предпочтение более либеральным точкам зрения. Не так рьяно, как утверждают люди вроде Джордана Питерсона[217] (не забывайте, что он тоже был университетским преподавателем; если бы всё было так плохо, как он предполагает, он бы не занял эту должность!), но на самом деле академическая среда либеральна в той степени, в какой повышение уровня образования склоняет к либерализму[218]. Следовательно, если бы я публично придерживалась консервативных взглядов на социальные вопросы, я могла бы чувствовать себя профессионально изолированной. Мне не грозила бы потеря работы, но я ожидала бы, что многие мои коллеги будут меня недолюбливать. Я могла бы стать предметом сплетен на кафедре и, вероятно, получала бы меньше удовольствия на работе. Некоторые студенты не захотели бы посещать мои занятия, их отзывы обо мне как о преподавателе были бы негативными, аспиранты, вероятно, не выбрали бы меня в качестве их научного руководителя и т. д.
Это не означает, что мы тайно придерживаемся неких политических взглядов, которые боимся высказать вслух. На самом деле принадлежность к конкретному сообществу изначально делает определенные способы мышления социально неприемлемыми. Некоторые точки зрения просто запрещены. Если изменение мышления равносильно смене культуры, если мы становимся аутсайдерами там, где когда-то были «своими», то кто из нас отважится критически оценить свои политические взгляды?
Это ставит нас в затруднительное положение. По мере того как наши политические и культурные группы становятся всё более однородными, а мы окружаем себя только теми, кто с нами согласен, мы, как общество, сильнее обособляемся, разделяемся и становимся неспособными обсуждать проблемы, стоящие перед нами. Как никогда ранее, мы с недоверием относимся к тем, кто не находится на нашей стороне политической шкалы, даже если это члены нашей семьи и близкие люди, и отдаём предпочтение словам идеологов и экспертов, точнее, теням, которые они отбрасывают на стену нашей пещеры, просто на том основании, что они подтверждают то, во что мы уже верим. Мы говорим и ведём себя так, будто нам неинтересно слушать людей, придерживающихся точки зрения, отличной от нашей. Наши слова и поступки говорят о том, что нам важнее идеология, чем правда. Мы, кажется, хотим избежать любого задействования наших критических способностей, если это может заставить нас увидеть наши ошибки. В процессе написания этой книги состояние сегодняшнего общественного дискурса несколько раз склоняло меня к тому, чтобы сдаться.
Я не сдаюсь по одной простой причине: риторика изменила мою жизнь. Она помогла мне понять, почему вещи, которые я когда-то считала правдой, были настолько убедительными, и дала мне возможность проверить и критически оценить свои убеждения. Из года в год я наблюдаю, как то же самое происходит для моих учеников. Я живу ради моментов просветления, когда глаза ученика расширяются, а челюсть отвисает, потому что он понял, как работает язык. В конечном счёте, я надеюсь, что риторика сделает это для всех. Она научит нас быть более критичными, в хорошем смысле этого слова, и менее поспешными при принятии той или иной точки зрения. Благодаря ей мы выработаем новые способы осмысления проблем и откроем для себя новые пути для размышлений и новые направления для дискуссий.
Как изменился бы мир, если бы в нём было больше риторических критиков и меньше доктринёров? Очевидно, что это не решило бы всех проблем, с которыми наше общество сталкивается. Но, возможно, мы оказались бы менее разобщёнными, озлобленными, подверженными иррациональным импульсам и ошибочному мышлению «мы против них», стали бы видеть нюансы там, где раньше видели только чёрное и белое, и прилагать согласованные усилия, которые ведут к продуктивным, практичным и позитивным коллективным действиям. Возможно, это звучит идеалистично, но если, прочитав эту книгу, вы начнёте уделять больше внимания не только тому, что говорят, но и тому, как это говорят и как словам придают убедительность, то вы сделаете первый важный шаг. Со временем вы обнаружите, что мыслите более риторически. А когда это произойдёт, вы заметите и другие изменения.
Чёрно-белое мышление. Первое и самое очевидное изменение заключается в том, что вы станете меньше впадать в крайности. Чёрно-белое мышление – это тенденция рассматривать, интерпретировать или понимать проблему двумя противоположными способами, то есть какая-либо идея может быть правильной или неправильной, хорошей или плохой, истинной или ложной, левой или правой, либеральной или консервативной. Для многих из нас это самая сложная интеллектуальная колея, из которой трудно выбраться, потому что она стала частью западной интеллектуальной традиции или даже нашего тела: наш мозг имеет два полушария, у нас есть правая и левая стороны и т. д. Риторы Древней Греции не застревали в ловушке чёрно-белого мышления, как мы сегодня. В главе 3 софист Протагор утверждал, что противоречие одновременно невозможно и неизбежно, потому что любой позиции всегда может быть противопоставлена другая позиция, но полное и абсолютное отрицание позиции никогда не может быть окончательным или абсолютным. Противная позиция также может быть опровергнута, как и опровержение этой позиции, и т. д. и т. п. Ни по одному вопросу не может быть только двух мнений. Противоречия множатся. С ростом числа противоречий увеличивается и число точек зрения.
Изучая, как риторы используют навыки и приёмы убеждения, мы формируем новую точку зрения и свежий взгляд на рассматриваемый вопрос, которые не сводятся к «за» или «против». Мы больше не обязаны либо соглашаться, либо не соглашаться. Мы можем занять третью, четвертую, пятую или даже шестую позицию, которая критикует как согласие, так и несогласие. Возможностей для размышлений теперь не две, а множество.
Охлаждаем накал страстей. Ещё одно важное изменение заключается в том, что теперь ваша позиция и взгляд гораздо меньше продиктованы гневом. Замечали ли вы, что многие вещи, которые раньше считались пороками, теперь воспринимаются как добродетели? Жадность, гордость, обжорство и гнев когда-то считались смертными грехами. В наши дни более или менее приемлемо накапливать богатство, смотреть на себя исключительно в положительном свете и потреблять больше, чем нужно. Кроме того, мы часто склонны занимать позицию по социальным и гражданским вопросам из чувства гнева, страха и возмущения. И есть множество софистов, готовых и желающих раздуть этот бушующий огонь, чтобы продвинуть собственные интересы и добиться влияния, власти и прежде всего богатства. Каков годовой доход тех экспертов на телевидении и в интернете, которые изощряются в том, чтобы разозлить нас и заставить подозревать друг друга? Если они зарабатывают больше, чем мы, именно благодаря умению вызывать наш гнев и ярость, то есть все основания усомниться в том, что в наших интересах позволять им руководить нашим мышлением.