«Вчера ты был ужасным пуританином, такой строгий Воротничок», – объявлял один из персонажей популярного спектакля. Ладно, хорошо, это был не «официальный» театральный спектакль, а жига – короткое комическое музыкальное представление с пением, танцами и буффонадой. Эта анонимная пьеса называлась «Воротник, манжеты и лента» (Ruff, Cuff and Band): целое действо, основанное на игре слов и социальных стереотипов, связанных с шейной одеждой. Написали ее явно примерно в то же время, что и «Во славу чистого льна» Джона Тейлора (1630), когда в моде были одновременно несколько форм жабо, а также гладкая льняная «лента». В этой пьесе насмехались над воротниками солдат, щеголей, священников, судей и даже пуритан. «Ты такой женственный, Воротничок, ибо так хорошо сложен». (Фраза «хорошо сложен» («well set») относилась и к характерным складкам жабо, и к хорошо натренированному, сексуальному телу.) Те, кто носит жабо, либо дерзкие выскочки, хвастающие своей сексуальностью, либо же унылые пуритане в «строгих» и чистых воротниках. Это либо люди, облеченные властью, авторитетом и достоинством, либо же женственные молодые лодыри, у которых «воротнички небрежны, как мы сами» («Во славу чистого льна»). Подобный экспрессивный предмет одежды, который можно было истолковать такими разными способами и который стоил не очень дорого, стал настоящим подарком для тех, кто хотел произвести впечатление – хорошее или плохое.
Общество тюдоровской и стюартовской Англии делало намного больший акцент на обеспечение и укрепление общественного порядка и гармонии с помощью ежедневных визуальных средств вроде одежды и поведения, чем наше общество XXI века. В отличие от нас, чьи шкафы буквально ломятся от одежды, которую мы, может быть, за все время наденем всего два раза, у людей той эпохи, даже самых богатых, одежды было очень мало – от силы два-три костюма, которые они носили постоянно, оставляя лучший на воскресную службу. Соответственно, одежда и личность были связаны между собою намного теснее. Люди знали вас, узнавали вас на улице по одежде, которую вы носили, и каждый новый предмет вашего гардероба тут же подвергался анализу со стороны друзей и соседей.
Формальный контроль и финансовые ограничения вводили дополнительные тонкости. Сумптуарные законы, например, ограничивали применение некоторых роскошных тканей за пределами тщательно очерченных социальных групп, так что ваша одежда сама по себе уже много говорила о вашем общественном положении. Граф не должен был одеваться с такой же пышностью, как герцог, подмастерью нельзя было носить такой же плащ, как мастеру, и горе той служанке, которую перепутают с хозяйкой! Дети не были «миниатюрными взрослыми», как утверждает популярный современный миф: на них надевали вещи, тщательно подобранные под возраст и пол, и доказательством тому служат многочисленные семейные портреты. Знаки отличия, униформы и атрибуты должности носились на виду и с гордостью – нам, живущим в обществе, склонном не хвастаться такими открытыми символами успеха, принадлежности и власти, понять это может быть довольно трудно. Выдающиеся купцы и ремесленники города боролись за места олдерменов и мэров (недостаток кандидатов делал подобные стремления вполне оправданными для значительной части мужского населения городов). Те, кто получал высокие должности, имели право носить длинные мантии характерного цвета и носили их не только на церемониальных мероприятиях, но и в повседневной жизни. В некоторых городах особую одежду носили и жены официальных лиц.
Кто вы, откуда, насколько успешны, сколько вам лет, какого вы пола, кем работаете – все это можно было понять по вашей внешности; нас подобная специфичность, конечно, просто изумляет. Соответственно, насмешка над этим визуальным изображением стабильности и порядка несла за собой серьезные последствия. Изменения моды по-настоящему расстраивали людей: это понятно хотя бы по объему дошедших до нас язвительных речей. У молодежи возникали самые разные проблемы из-за смелого выбора одежды (было даже несколько судебных дел, в которых рассматривались серьезнейшие проступки вроде надевания штанов не по размеру). Игры с гендерными ролями и социальной иерархией подрывали общественные устои и традиционную структуру власти.
В популярной культуре пуритане однозначно ассоциируются с черной одеждой и высокими черными шляпами – особенно те пуритане, которые эмигрировали в Америку и стали «отцами-пилигримами». Но, как мы видели, эта группа прежде всего выделялась не одеждой, а публичным поведением: «хромающей» походкой, Библией, прижатой к груди, глазами, возведенными к небу. Поскольку такие движения были очень заметными и характерными и безошибочно определяли принадлежность к социальной группе, они оказались идеальным слабым местом для атаки со стороны любого, кто хотел лишить пуритан уверенности в себе или подорвать общественное положение определенных членов группы.
Эти попытки унизить в большей степени, чем рассмотренные нами ранее формы плохого поведения, нацелены на целую группу, а не на отдельного человека. Женщине с деревянной ложкой за поясом, которую сопровождала шайка детишек, пародировавшая солдата, вовсе не обязательно было выбирать какого-то конкретного солдата. Придворному со свитой, за которым по улице следовала стайка подростков-подмастерьев, копируя каждый их шаг, вполне могло быть некомфортно и даже немного страшновато, но он знал, что это оскорбление направлено на всех придворных и на их образ жизни – и ему просто не повезло, что сегодня решили подражать именно ему.
Ваша одежда и движения лежали в основе вашего самовыражения, направленного вовне. Именно их в первую очередь видели другие люди, именно по ним составлялось первое впечатление о вас. Вы могли использовать одежду и движения, чтобы манипулировать своим публичным образом, расстраивать и пугать современников. Молодежь, в частности, умышленно могла носить новую, экстравагантную одежду, чтобы обособить себя от старшего поколения, или, наоборот, приводила родителей в ужас, неожиданно отказываясь от красивых платьев и элегантных манер в пользу благоразумных шерстяных одежд и «хромающей» походки, говорившей об экстремистских религиозных взглядах. Но, приняв решение что-то изменить (или не менять), решив, каким будет ваш публичный образ, вы выставляли себя на обозрение всему населению, которому не терпелось осудить вас или высказать какое-нибудь смешное мнение.
Глава четвертая. Неприкрытое насилие
Вот мы и дошли до совсем жестких вещей. Нет лучшего способа выразить неистовую страсть, чем насилие. Оно покажет, насколько вы разгневаны, раздражены, целеустремленны или стойки. Насилие может быть взрывным и неожиданным или привычным и непрекращающимся, но какими яркими ни были бы его вспышки, у вас все равно есть возможности контролировать ситуацию, изворачиваться и использовать его к собственной (невоспитанной) выгоде. С помощью физического насилия можно стращать и запугивать, заявлять о собственной власти и авторитете или подрывать чужие. Насилие может быть использовано для защиты, провокации или мести; существует множество его форм, которыми вы можете воспользоваться.
Начнем мы со вспышки злобы, случившейся осенью 1544 года в Винчестере, когда госпожа Фостер напала на госпожу Агнессу Хейкрофт на главной улице города, и «от ее ногтей у той пошла кровь». С чего началась драка, мы уже не узнаем, но вот о последовавшем обмене громкими репликами рассказали в суде несколько свидетелей. Госпожа Хейкрофт с расцарапанным лицом покинула место драки – скорее всего, чтобы обратиться за помощью к служанкам, – а к госпоже Фостер подошла ее дочь Фридесвида, которая явно расстроилась, увидев мать в таком гневе, и спросила, что произошло.
– Вот бесстыдная шлюха! – ахнула дочь. – Эта прыщавая, рябая шлюха Хейкрофт, она никогда не успокоится, пока ее не прогонят из города под стук кастрюль, как ее матушку… Мама, если бы я была с тобой, я бы стащила ее меховую шапку и побила ее по голове.
К тому времени Агнесса Хейкрофт уже подошла к ним сзади и услышала все, что сказала Фридесвида.
– Ты бы так и сделала, клуша рябая? – вставила она. Фридесвида повернулась к ней и закричала:
– Агнесса Хейкрофт, шлюха ты гнойная, вонючка, шлюха прыщавая, ты пришла в город с лицом прокаженной и чешуйчатой башкой. Я тебя полностью презираю, и, чтобы ты знала, самая ужасная часть моей жопы красивее твоей рожи!
Отдадим должное Фридесвиде: она в горячке спора сумела придумать отличную фразу. Но еще нам нужно поблагодарить ее, ее матушку и Агнессу Хейкрофт за мастер-класс по искусству женской драки. Вы заметили, что все насильственные действия, как реальные, так и те, которыми только угрожали, направлены на голову, и, в частности, упоминается еще и головной убор? Когда госпожа Фостер расцарапала лицо Агнессы, скорее всего, она хотела вцепиться ей в волосы, а не в лицо. Женские волосы были приватной, сексуализированной частью тела, которую не выставляли на всеобщее обозрение. Молодые незамужние девушки могли ходить с распущенными волосами, но вот взрослые женщины, особенно замужние, скрывали волосы под льняными чепцами, а на улицу надевали еще и шляпу или шапочку. Распущенные волосы в редких случаях демонстрировали как знак чистоты и девственности, в основном – в связи с брачной церемонией (королеву Елизавету I короновали «простоволосой», с расчесанными волосами до плеч, в знак того, что она, девственница, выходит замуж за свою страну), но чаще всего распущенные и непокрытые волосы носили проститутки. Если вы хотели выставить какую-то женщину шлюхой, то наибольшего эффекта можно было добиться, стащив с нее шляпу и чепец. Тем самым вы унижали и стыдили женщину у всех на глазах – даже если ваши сопровождающие слова тонули в общем шуме.
Женщины в драке в первую очередь пытались добраться до волос и головных уборов
Естественно, если кто-то хватал женщину за шляпу и чепец, та пыталась защищаться – или, в свою очередь, тоже хватала соперницу за головной убор. Если вам удавалось снять все с головы жертвы, т