неполноценности и стремление к престижу — это просто два аспекта одной и той же потребности человека. Из этого мы можем сделать вывод о том, что под раздутым честолюбием скрывается глубокое (возможно, неосознаваемое) чувство неполноценности. Исторические факты вновь и вновь подтверждают это предположение. То, что мы привыкли называть «комплексом Превосходства», на тех же основаниях можно назвать обратной стороной глубинного чувства неполноценности: эго чувствует свою неполноценность, тогда оно находит область деятельности, где может быть на высоте, и убеждается, что все это замечают.
В этой схеме стремления к престижу понижение статуса другого человека эквивалентно повышению своего статуса, ведь когда другие «опускаются», человек автоматически начинает возвышаться над ними. Вот почему люди с таким удовольствием распускают сплетни. Каждому доводилось испытывать желание унизить других, чтобы повысить собственный престиж. Нормальный человек способен держать это желание под контролем и старается направлять свои усилия в социально приемлемое русло. Невротик же находит антисоциальные каналы реализации своих потребностей и пытается забраться вверх по лестнице, составленной из других людей. То есть он ведет войну с самой структурой, которой он обязан своим существованием. Он обрубает собственные корни — а потому не может не подорвать свое психическое здоровье. В соответствии с этим Адлер определяет невроз как антисоциальное стремление к власти.
Основные человеческие грехи, которые, по мнению Адлера, день за днем разрушают человеческую культуру и счастье, — это честолюбие и тщеславие, две формы выражения доминирующего эго. Первое трудно понять американцам, так как мы возвели честолюбие в ранг добродетели. Однако на самом деле Адлер говорит об «антисоциальном честолюбии», и мы должны согласиться с тем, что гипертрофированное честолюбие, в том масштабе, как оно проявлялось у вошедших в историю завоевателей или современных титанов промышленности, основывается скорее на стремлении эго к власти, нежели на желании служить человечеству.
Нормальное стремление к власти следует отличать от невротического. Нормальное честолюбие имеет в основе силу, является естественной функцией человеческого существа, и не обязательно носит антисоциальный характер; невротическое честолюбие возникает из-за слабости и неуверенности в себе, удовлетворения его можно достичь только посредством унижения достоинства других людей и доминирования над ними.
В связи с этим возникает потребность в храбрости как залоге здорового существования. Когда человек обретает силу, он освобождается от навязчивого чувства неполноценности, а потому и пропадает необходимость сражаться с окружающими. Страх вносит смуту в человеческие отношения. Дайте человеконенавистнику в личное пользование базовую смелость, и он почувствует внезапное облегчение из-за фактически полного исчезновения неуверенности в себе, что дарит ему способность без всякого эгоизма сотрудничать с другими людьми.
Помимо смелости, в соответствии с адлерианской системой, самыми высшими добродетелями являются социальный интерес и кооперация. Они свидетельствуют о здоровье человека, который осознает и с радостью принимает на себя свою социальную ответственность. Выражая себя социально приемлемыми способами, он способен на достижения и реализацию своих способностей, тогда как человеконенавистнику, «озабоченному о собственной шкуре», с его эгоцентрическими наклонностями, это обычно не удается. Здоровый человек достигает социальной «интеграции», что буквально означает обретение «целостности». Он восстанавливается в своей исходной позиции — в качестве органичной составляющей общества. Это избавляет его от невротических тревог, слабых страхов и запретов. «Только тот человек способен жить без тревог, — пишет Адлер, — который осознает свою принадлежность к человеческому братству»[22]. Вступает ли второй аспект личности, индивидуальность, в борьбу против социальной интеграции? Да нет. Как у Шекспира:
Ты должен честным быть с собой,
Что приведет тебя к тому,
Что лгать не сможешь никому.
В действительности могут появиться внешние трения между индивидуальностью и социальной интеграцией: чтобы уживаться с соседями, всем нам зачастую приходится сдерживать внешние проявления индивидуальности. Но говоря более обоснованно, хочется отметить, что не существует несовместимости между индивидуальностью и социальной жизнью, о которой часто думают люди: в коллективном бессознательном все мы связаны с нашими друзьями даже внутренне[23]. Действительно, в человеке присутствует эгоцентрический элемент, который не позволяет ему быть истинно социальным, к чему мы еще вернемся. Но этот эгоцентрический элемент к тому же и разрушает единство в нем самом. Короче говоря, консультант поймет, что чем более активно укрепляется социальная интеграция личности, тем более четко, в общем, он начинает осознавать свою уникальность и индивидуальность.
Исходя из третьего принципа личности — социальной интеграции — мы можем вывести следующее руководство консультирования: задача консультанта заключается в том, чтобы помочь клиенту охотно принять на себя социальную ответственность, вселить в него мужество, которое освободит его от навязчивого чувства неполноценности и помочь ему направить свои потребности на социально полезные цели.
Ранее в этой главе мы рассматривали психоаналитическую точку зрения, в соответствии с которой психическое заболевание заключается в разобщении разума пациента и следующих за этим психологических конфликтов. И мы говорили о том, что цель психоанализа состоит в том, чтобы вернуть целостность психике путем выведения конфликта из бессознательного в сознание.
Так как психоанализ придает такое большое значение целостности психики, многие решили, что чем большей личностной целостности человек может достичь, тем здоровее он становится, что идеалом является абсолютная целостность, а психологические конфликты, таким образом, являются нездоровыми по своей сути. Акцент Юнга на объединении сознания человека с различными субстратами бессознательного и тот факт, что Адлер видит цель в интеграции человека с обществом, также привели их к выводу о том, что единство разума человека является конечным желаемым результатом.
Само собой разумеется, невротик страдает от того, что компоненты его психики перестают слаженно функционировать, также вполне очевидно, что шагом к излечению будет возвращение его к более эффективной адаптации, вследствие чего произойдет восстановление целостности. Но не стоит думать, что простая и окончательная целостность человеческой личности является идеалом. Дилетанты — любители-психологи и определенная часть обывателей, которые тоже успели нахвататься психоаналитических идей, склонны неверно понимать проблемы психотерапии и упрощать понятие личности, полагая, что целью является состояние полнейшего расслабления, находясь в котором человек с легкостью может поддаваться своим инстинктивным порывам и существовать подобно поедателям лотоса или обитателям мусульманского рая. Некоторые люди думают, что цель психотерапии заключается в том, чтобы отправить каждого в райский сад, где все желания немедленно удовлетворяются, а человек пребывает в благостном состоянии, которое не могут нарушить нравственные и психологические конфликты. Разумеется, это совершенно не похоже на условия человеческого существования, и ни один достойный психотерапевт такой идеал не признает.
Окончательная целостность человеческой личности не является ни возможным, ни желательным состоянием. Существование в райских кущах или на благословенных мирных небесах будет кончиной личности в том виде, какой мы ее знаем. Ведь личность динамична, а не статична; креативна, а не пассивна. То, к чему мы стремимся, — это новая конструктивная корректировка напряжения, а не некая абсолютная целостность. Мы не собираемся разом устранить все конфликты, так как это привело бы к застою, а превратить деструктивные конфликты в конструктивные.
Нужно отметить, что психотерапевты сами позволили появиться этой распространенной ошибке. Фрейд способствовал этому своими допущениями из области естественных наук и тенденцией сводить личность к причинно-следственным связям. Ошибка Адлера заключалась в его рациональной приверженности идее о том, что знание — это путь к добродетели. Можно вспомнить определенные рационалистические, романтические, натуралистические допущения, составившие основу развития психотерапии и ставшие причиной чрезмерно упрощенного взгляда на вещи. Появляется искушение рассматривать личность как нечто с простым и естественным ходом развития, подобным росту растений, что и отражено в замечании одного из терапевтов адлерианской школы, в котором он пытался определить роль психотерапии: «Устранять препятствия с пути личности, как мы убираем камни, мешающие росту цветка, позволяя цветку свободно тянуться к солнцу». Такая вера в естественное развитие человека в направлении совершенства напоминает идеи Руссо, и, разумеется, относиться к таким взглядам стоит так же, как к романтическим убеждениям, которым недостает некоторой доли реализма.
Эта тенденция к непозволительному упрощению ярко проявляется и в подходе к проблеме чувства вины. Некоторые терапевты ставят своей целью его полное устранение, работая с чувством вины как с симптомом психического заболевания и упрекая религию за то, что она способствует усилению болезненного чувства вины. В общем, они правы в том, что преувеличенно сильное чувство вины зачастую связано с неврозом, а излишне строгая религия зачастую содействует появлению губительного чувства вины у своих последователей. Примером этому может послужить министр, которого на протяжении двадцати семи лет угнетало наваждение греховности, которое в итоге оказалось исключительно субъективным и не имеющим ровно никакого отношения к действительности. Вполне можно понять, почему Фрейд, специализировавшийся на феноменах сексуальности, считал чувство вины нездоровым: в девятнадцатом веке все проявления сексуальности были связаны с болезненным чувством вины