[66].
Итак, отсутствие эгоцентричности и кооперация — неотъемлемые части социального бытия. Это социологическое подтверждение христианской концепции братства, но, конечно же, оно не заходит так далеко, как христианское понимание любви. Социальная структура Адлера только частичный ответ на наш вопрос, и если мы остановимся на этом, то окажется, что нравственный канал являет собой лишь условности общества, которое требует «легкого приспособления». Нет, социальная структура должна рассматриваться как один из аспектов чего-то гораздо более глубинного и обширного.
Наш дальнейший и более основательный подход к нравственной структуре опирается на нравственные архетипы. Это «врожденная нравственность», моральные паттерны, которые мы наследуем, рождаясь людьми. Мы можем считать их общечеловеческими психическими кладовыми морали, состоящими из различных нравственных паттернов, передающихся из века в век в коллективном бессознательном человечества. Это внутренний подход к нравственности, означающий возможность заглянуть глубоко внутрь себя и обнаружить слабые очертания нравственной структуры. Конкретные формы нравственности всегда зависят от той культуры, в которой они развиваются, но эти архетипы достигают пласта, лежащего под различными культурами человечества, и, следовательно, претендуют на универсальность. Это объясняет возникновение сходных нравственных идей в разных частях света у рас и народов, не контактирующих друг с другом. Возьмем, к примеру, запрет на кровосмешение, признанный почти у всех первобытных племен и нашедший классическое выражение в мифе о царе Эдипе. Или зачатки уважительного отношения к человеческой жизни, вылившиеся в запрет на убийство себе подобных в пределах группы. Или требование правосудия — урегулирование человеческих отношений, которое возникает в любой культуре. Таковы выражения нравственных архетипов, которые помогают формировать структуру нравственности человека.
Величайшие гении добродетели — Иисус, св. Франциск и многие другие — велики и тем, что проникли сквозь глубины собственного подсознания в коллективное бессознательное человечества и обнаружили там универсальные архетипы. Выражение ими этих архетипов стало образцовым для мировой морали. Например, многие современные психологи утверждают, что мысль «Тот, кто стремится уберечь жизнь свою, потеряет ее» представляет собой фундаментальную истину, заново открытую новейшей психологией. Люди во всем мире относят это утверждение на свой счет. Или, например, рассмотрим «Нагорную проповедь» в отношении жителей восточной Индии. Ганди поведает вам, что это его озарило подобное понимание нравственности. Потому заповеди «Нагорной проповеди» и характеризуются как классический образец нравственности, истина которой не утрачивается в веках. Несомненно, в таком положении вещей имеется нечто исходящее из глубинной структуры жизни. Это контакт с сутью бытия, и мы не зря называем его откровением. Тот, кого постигло такое откровение, — величайший из пророков, ибо он есть канал, через который мы проникаем в глубинный смысл жизни. Заглядывая вглубь себя и вопрошая: «Как мне следует жить?», человек обнаруживает там ответы Иисуса, которые совершенно точно определяют смысл человеческого существования.
Конечно, сложно придать идее нравственных архетипов четкость и доступность для всеобщего понимания, ибо архетипы возникают в бездонной глубине нашего сущего, в котором неясное сливается с неизведанным. Положим, что специфические нравы в том виде, какими мы обнаруживаем их в современном обществе, могут быть связанными с основными архетипами, а могут и нет. Большинство конкретных видов морали обязаны своей формой определенной культуре, которую они призваны обслуживать. Существует опасность того, что мелкие обычаи, к примеру не играть в бейсбол по воскресеньям, в некоторых сообществах могут провозглашаться вечными архетипами в оправдание того, что их представители вынуждают всех остальных подчиняться. Архетипы не имеют дела с конкретными деталям; они, скорее, выражают глубинные принципы, исходящие из самой структуры человеческой жизни.
После всего сказанного имеем ли мы в том, что касается социальной жизни или моральных архетипов, адекватную структуру для нравственности, которую искали? Нет, только ее фрагменты, и не все; нам нужно добиться более объективной структуры, более прочных «берегов», пригодных для потока мощных инстинктивных сил человека. Пример неадекватности архетипов в виде окончательной структуры являет собой мораль фашистской Германии. Здесь мы видим весьма определенную структуру, возникшую из коллективного бессознательного немецкого народа, нордическую, Тевтонскую мораль, которая удивительно успешна в освобождении и канализировании инстинктивных порывов внутри группы. Но этот успех достигнут ценой высвобождения чудовищной разрушительной силы, направленной против тех, кто вне группы. Нацистская структура является неполной и потому держится на ненависти, злобе и одержимости. Нам же нужна объективная универсальность нравственной структуры.
Социальная норма Адлера тоже неадекватна сама по себе. Ведь, хотя человек и знает, что необходимо кооперироваться, он, как правило, не делает этого, пока не появится такая необходимость. Он знает, что если каждый будет игнорировать красный свет, то движение транспорта будет нарушено, и все же он поедет на красный свет, если поблизости не окажется полицейского. Человек знает, что нельзя убивать, но делает это. По-видимому, Адлер полагал, что человек может кооперироваться просто тогда, когда понимает, что так будет лучше всего. Но нравственность сложней. Внутри человека есть противоречие: между его волей к эгоистичной власти и социальным интересом, и, хотя «долг» на стороне последнего, человеку свойственно следовать первому. Фрейд был более проницателен, когда разглядел это фундаментальное противоречие в человеке; он считал, что человек раздираем двумя противоречивыми импульсами — созидательным «эросом», или любовью, стремящимся объединить все живое, и «агрессивностью», или инстинктом смерти, который направлен на разрушение. И если человеку приходится кооперироваться и жить как общественному существу, говорит Фрейд, то он вынужден подчинять свои личные желания жестким законам культуры.
Это противоречие в человеке крайне важно. Апостол Павел подразумевал это, когда говорил римлянам: «Доброе, которого желаю, не делаю, а злое, которого не хочу, творю», и причина тому — «живущий во мне грех». Всю историю человек боялся инстинктивных побуждений из-за их демонического содержимого, выплескивающегося из берегов «долженствования». Например, человек знает, что если все будут иметь сексуальные связи на стороне, то наша общественная ситуация разрушится; и все же супружеские измены не редкость, иногда даже вопреки лучшему отношению к супругу. Неудивительно, что греки отождествляли грех с физической чувственностью. Но противоречие в человеке не просто проблема чувственного наслаждения, оно обретает более значимую форму воли к власти, стремлению руководить другими и возносить себя. Высокомерие и гордость в большей степени корни человеческой безнравственности и греха, нежели простая чувственность.
Однако, как бы то ни было, ясно, что это противоречие, характерное человеку, делает нравственную жизнь чрезвычайно сложным достижением. Например, определим моральный поступок как такой, мотивация которого бескорыстна, то есть неэгоистичный. Тогда, если человек «стремится» совершить бескорыстный поступок, его желание, несомненно, будет иметь эгоистичные мотивы, и поэтому такой поступок не будет по-настоящему бескорыстным. Понимая, как сложно людям действительно творить добро, апостол Павел, Августин и другие заключили, что невозможно творить добро без Божьей помощи. В свете этих суждений христианское богословие развило доктрину первородного греха. Попросту говоря, внутри человека имеется это противоречие, и поэтому он склонен грешить в каждом своем поступке. Таким образом, нравственная проблема человека очень сложна, и никакая упрощенная структура не будет адекватной. Поток инстинктивных побуждений разрушит непрочные берега социальных норм и размытые и недостроенные каналы архетипов.
Единственная адекватная структура нравственности основана на первичном смысле жизни. Такая структура будет универсальной. Она будет обладать объективностью, поскольку выйдет за пределы субъекта, в то же времени оставаясь в его сознании. Она станет вселенским архетипом, архетипом в большей мере, чем те, которые мы обнаруживаем в коллективном бессознательном. Все прочие несовершенные структуры войдут в состав этой универсальной системы. Из нее мы получим нормы поведения, произрастающие из первичного смысла жизни.
Где же можно найти такую универсальную структуру? Как правило, каждый человек всеми своими поступками косвенно выражает некую структуру, основанную на его вере в первичный смысл, даже если он никогда не пытался его понять. Но у людей различное понимание первичного смысла жизни, следовательно, мы должны принять наиболее адекватную концепцию, на основе которой базируется наша нравственность.
В Новом Завете эта универсальная структура называется «логос», термин, взятый из эллинистической философии, означающий «разумную, содержательную структуру жизни». Замечательное вступление, с которого начинается Евангелие от Иоанна, объясняет это в классической формулировке: «В начале было Слово», или в более точном переводе Моффатта: «Логос был с самого начала, и Логос был с Богом, и Логос был Божественным… Через него всякое сущее перешло в бытие… В нем излагалась жизнь, и эта жизнь была светом для человека. И воссиял свет посреди тьмы». Этот Логос, который мы можем назвать Разумом Божьим, находится в мире с самого начала, хотя он приходит в особой форме в человеческом облике Христа.
Первичная структура — это природа Бога. Божественные законы лежат в основе жизни с момента создания и до самого конца. И жизнь человеческая должна быть приведена в соответствие с этими законами. Это та форма, которую принимает первичный и универсальны