— Я просто без ума от счастья, что потратила такую кучу баксов за уникальную возможность нарезать сыр для швейцарских инвесторов.
— Почему в тебе всегда столько негатива? — отрывисто бросил он.
Может, стоит исчезнуть отсюда и никогда не возвращаться? Тогда они поймут!
Когда мое сырное ассорти было готово, Жан-Поль заставил меня помогать Таре делать розетки из масла. Когда он вышел из комнаты, Тара высказала предположение:
— Все это приведет к увеличению потребления молочных продуктов, не так ли?
Я посмотрела на стол перед ней. Она соорудила из масла большую женскую грудь и украсила ее двумя сосками. Ральф расхохотался. И Том тоже. Она успела ликвидировать свое творение до того, как вернулся Жан-Поль и подозрительно на нас уставился. Он прошелся у меня за спиной. Мои розетки, кажется, получились неплохо. У меня даже руки не тряслись, когда он дотронулся до моего плеча.
— Время для ленча.
Он собрал остатки масла с краев миски и вывалил размягченную массу прямо на стол. Она шлепнулась, как огромная куча птичьего помета.
— Оставайся и сделай еще сто штук. А все остальные идите отсюда.
Словно ушат холодной воды опрокинули на голову. Я превратилась в тлеющий костер. Еще одно унижение. Это было несправедливо. Я склонилась над столом и продолжала делать розетки, но это было просто абсурдно. На шестом десятке моя спина заболела. Я выпрямилась, потянулась. И зачем я все это делаю? Жан-Поль все равно не узнает, закончила я или нет. А если и узнает, то, как всегда, обратит внимание лишь на плохое. Не было никакого смысла в этом дурацком задании, не было смысла ходить в эту школу. Он никогда не допустит меня в мастер-класс. Я зря потратила деньги отца.
Я направилась к холодильнику, где меня поджидали мои лебеди, которых осталось только наполнить кремом. Поднос с шеями стоял ниже.
Под ним я увидела бисквиты Тары. Они уже были выпечены, осталось только украсить и подать. О, искушение! Искушение достать поднос и вывалить его содержимое в мусорку. Как же классно я буду себя чувствовать! Хотя бы мгновение. Да и кому нужны ее бисквиты? Ей и самой наплевать.
Я вытащила свои подносы и поставила на стол. Пирожные смотрелись весьма неплохо. Вполне профессионально. По крайней мере, я так считала. А кто же еще? Жан-Поль охаит их, как и все, что я делала. Все всегда было безобразно, потому что являлось моим творением. Да, наконец-то все понятно. Вот в чем дело! Что там говорил Том? «Она профессионал». А я была дилетантом, и всегда останусь такой. Я брала одну фигурку за другой и сминала их ладони, а потом крошила на мелкие кусочки. Затем большим пальцем я давила на каждую шею, пока она не ломалась пополам. Разве я могла хоть на секунду допустить, что он меня похвалит? Жгучие слезы разъедали глаза, обида поглотила меня. Мой новый рецепт. Лебеди с переломанными шейками и заварным кремом. Добавить слез и размешать.
Я раньше никогда не бывала в офисе у отца. Секретарша даже не знала, кто я такая. Она, скорее всего, понятия не имела, что я вообще существую. Но я настояла, чтобы меня пропустили. Я села напротив него, пристроив свой сверток с ножами на коленях. Между нами был огромный стол, заваленный бумагами, папками, толстыми юридическими книгами. Но сейчас речь шла не о разводах и изменах. И не надо было спрашивать, как дела у Эммы. Пришло время сказать ему, что я неудачница, потерпевшая полное фиаско. Нерентабельное вложение средств.
— Я ухожу из кулинарной школы.
Он откинулся назад в черном кожаном кресле — большом, с массивными подлокотниками и выдвигающимся подголовником.
— Ты больше не хочешь быть шеф-поваром?
— Нет.
— А кем хочешь?
— Снова подумываю о юридическом образовании.
— Вот как.
— Хочу заниматься чем-то полезным. Помогать людям.
— Звучит идеалистически.
— Это плохо?
Слева от его компьютера стояла большая черно-белая фотография Ли, а рядом с ней цветной снимок Эммы.
— Это непросто.
— Ты думаешь, я не справлюсь?
А почему он мог думать наоборот? Я раньше отказалась от юриспруденции. Но сейчас будет по-другому. Я постараюсь прилежно заниматься. С упорством фанатика буду ходить на занудные, сухие занятия. Заставлю себя интересоваться конституцией, федеральным управлением, общественным устройством… И даже носить эти дурацкие костюмы-двойки.
— Я полагал, ты хотела делать пирожные.
— Да.
— Что же случилось? Ты не попала в мастер-класс?
Стало быть, он не в восторге от моего желания идти по его стопам.
— Я хочу помогать женщинам, которые работают в секс-индустрии.
— Помогать им? — удивился он.
— Выбраться оттуда. Начать новую, нормальную жизнь.
Он снова откинулся в кресле. Положил ногу на ногу так, что приподнялась штанина, обнажив полоску кожи между ней и носком. Кожа была белая и волосатая.
— И как ты себе это представляешь?
— Для начала изменить законы. — Я смотрела ему в глаза. — Таким образом, чтобы мужчины, которые пользуются их услугами, несли ответственность и тоже заслуживали порицания, может даже и в большей степени.
Он наклонился ко мне:
— Забудь свой идеализм. Женщинам, которые работают в секс-бизнесе, эго нравится. Если нет, они оттуда уходят. Их никто не заставляет. Да, в этом есть саморазрушение личности, но законы здесь ни при чем. Им не нужна твоя помощь, Джинджер. Психиатрическое лечение и то вряд ли поможет. Если кому и нужна поддержка, так это тебе. А эти женщины очень сильные, жесткие. Как твоя мать. Она же не страдает, правда?
Я не знала, что на это ответить.
— Так что же случилось с кулинарной школой? Я заплатил порядочные деньги за твое обучение. А теперь ты хочешь уйти в середине семестра? Тебе никогда не достичь успеха, если ты не завершишь начатое дело.
— Шеф-повар меня ненавидит.
— Почему?
— Не знаю. Это началось с первого дня.
— Может, стоило сначала выяснить, прежде чем уходить.
— Я пыталась поговорить с ним. Не помогло.
— Попробуй еще. Покажи, что тебе это важно.
Пожалуй, это был перебор.
— Да что ты понимаешь в этом? Я твоя плоть и кровь, а тебе всегда было наплевать на меня.
— То есть?
— Ты всегда был недосягаем! Все мое детство держал дистанцию!
— Я держал дистанцию с Коко, не с тобой. Я не мог общаться с такой женщиной. Что бы стало с моей репутацией, если бы в фирме узнали об этом?
— Да ничего особенного! — задохнулась я. Это было захватывающе жутко — наконец поговорить с ним начистоту. — Им наплевать. Или они бы думали, что это круто! Так думают все мои друзья.
— Не надо вешать на меня всех собак. Ты расстроилась из-за школы, и это не имеет ко мне никакого отношения. Поэтому я тебе советую…
Я выпрямилась:
— Мне не нужны твои советы.
— Ты принимаешь мои деньги, так что, будь добра, прими и совет. И не воображай, что это легко. Ничто мало-мальски значимое не бывает легким и простым! Это налагает определенные обязательства!
Я встала.
— В самом деле? Если ты так силен в обязательствах, то как насчет твоих обязательств к Ли?
— Что?!
— Полагаю, ты понимаешь, о чем я говорю.
Он молчал, но виноватое выражение лица говорило яснее всех слов. По крайней мере, у него хватило достоинства не отрицать очевидного.
— Если пользоваться твоими деньгами равносильно тому, чтобы следовать твоим советам, я лучше наймусь мешать масло для пончиков.
Я развернулась и вышла. В приемной изобразила на лице кривую улыбку. Моя маленькая победа. Я наконец-то поссорилась с отцом. Еще никогда я не чувствовала себя его дочкой до такой степени. Жалко, что при этом мне очень хотелось его убить.
Глава тридцать шестая
— Разве банкет не сегодня? — удивилась Коко.
— Я не пойду.
— Почему?
Я попыталась скрыться в своей комнате. Она шла за мной.
— Джинджер, да что с тобой?
— Ничего.
— Почему ты вчера сорвалась ни с того, ни с сего?
— Извини, пожалуйста.
Она зашла ко мне в комнату. Я бросила сверток с ножами на пол. Скинула кроссовки, рухнула прямо в одежде на постель, накрыла голову подушкой. У меня никогда не было замка на двери, а жаль. Убраться бы отсюда куда подальше. На самом деле мне нужна совсем другая дверь, в другой комнате, в ином доме и в другом городе…
— Ладно, — повернулась она, чтобы уйти, — но если тебе захочется высказаться, я внимательно выслушаю.
Я откинула подушку и буквально взорвалась:
— Ты знала, что Бен изменял?
— ЧТО? — Резко повернулась она.
— Он изменял Ли.
— В самом деле?! Рассказывай немедленно.
Она присела на край постели.
— А надо?
— Перестань, мне нужно знать.
Я поморщилась. Она шутила. Как бы. А вот в это мне не хотелось играть. Радовать ее своей ненавистью к отцу. Мне хотелось сбить этот тон. Узнать, что она на самом деле думает об этом. Ну, я и рассказала все о дневниках Ли — как вел себя отец, как она страдала. Меня просто бесило, что он, похоже, вообще не переживал по этому поводу. И это было самое плохое. Он просто извинился. То есть, если бы она не узнала, не о чем было бы и говорить.
— Похоже на то.
— Ты его защищаешь?
— Просто не осуждаю.
— Ты ненавидишь папу по тысяче причин, а за это не хочешь судить?
— Может, она его не удовлетворяла как женщина, и ему пришлось искать удовольствий на стороне.
— А может, это он был посредственным любовником в постели?
— Значит, ей надо было его научить.
— Некоторые женщины не так искусны в этом, — заметила я, сгорая изнутри. — Это же не физкультурные упражнения. Им нужен эмоциональный контакт.
— Мы сейчас говорим о тебе?
«Ну, уж точно не о тебе», — подумала, но не сказала я. Это была проигранная ситуация. Если бы она узнала, что у меня чувства и секс неразрывны, то, возможно, почувствовала бы свое поражение как мать.
— Господи! — Она восприняла мое молчание как «да». — Я думала, если что-нибудь и донесла до тебя, так это то, что сексом надо наслаждаться.