Самый яркий пример жизни в праздности — предводитель дворян Струнников, живший только для еды и балов. Но в первую очередь — для еды: жевать и поглощать, высасывать соки — было смыслом его бытия. От наслаждения едой его лицо принимало почти страдальческое выражение. Он гордился, когда его хвалили за всяческие изощрённые угощения помещиков, деньги на которые он занимал у них же самих. Струнников, в конце концов, наделал долгов и, естественно (и слава богу!) разорился, бежал из России за границу, где и умер, работая гарсоном, т. е. официантом. Клиенты его подзывали свистом — как собак, точно так же, как и он когда-то подзывал свистом своих слуг. Он, будучи ещё помещиком, мог простить слуге всё, кроме неявки по присвоенному ему особому звуку свиста. Господа современные богачи! Прочтите главу XXVII «Пошехонской старины», может, пригодится — на будущее!
Самый яркий пример скопидомства — главная героиня повествования барыня из купчих Анна Павловна — мать мальчика, от имени которого ведётся рассказ и которую он неизменно называет «матушкой». Ах, не матушкой бы её называть, а… как-то иначе. Например, купчихой-мегерушкой, прообразом современных российских капиталистов! Или матерью-мачехой в одном лице! Главное отличительное качество, которым она обладала, автор повествования точно и справедливо назвал «алчностью будущего» (с. 14). Современные бухгалтера назвали бы это качество «алчностью будущих периодов»! Впрок заготавливалось столько всякой еды, что половина её пропадала. Но и испорченное подваривали, подправляли и только уж самое негодное отдавали слугам, которые из-за такой еды нередко несколько дней кряду «валялись с животами». Однако «выводов» не делалось — напротив, из года в год «матушка» становилась всё алчнее. Каждый персик, снимаемый с дерева, представляли ей для учёта. Сенные девушки, по возвращении из лесу, куда посылались за ягодой, обнюхивались («дыхни!») лично барыней: не лакомились ли те «барским добром»? И горе провинившимся! Девушки объясняют барыне, что ещё мало созревшей ягоды, потому и в лукошке мало. Следует её ответ: «Не божитесь. Сама из окна видела. Видела собственными глазами, как вы, идучи по мосту, в хайло себе ягоды пихали! … Вот вам за это! Вот вам! Завтра целый день за пяльцами сидеть!» (а это жуткое наказание под постоянным неусыпным контролем у неё самой! — Р. К.). Раздаётся треск пощёчин. В целях всё той же «экономии» завтракать в барском доме было непринято. За обедом и ужином барыня лично следила за тем, кто и сколько взял себе еды и все семейные, включая и саму барыню, фактически жили впроголодь, часто питаясь почти падалью. Особенно дети, о чём ещё будет сказано. Это один из точных примеров того, как именно шло первоначальное накопление капитала, а не его современное второ-начальное распыляющее накопление путём ограбления общества отъёмом у него его общественной собственности на средства производства его же жизни, свободы, счастья и человеческого достоинства (сам-то метод грабежа-присвоения в сущности своей один и тот же, отличаясь лишь спецификой исторических условий, в которых он применяется).
Самый яркий, острый и вопиющий пример рабства — приведён в главе VIII «Тётенька Анфиса Порфирьевна». Эту главу следовало бы запретить читать детям до шестнадцати лет, а также слабонервным людям, а лживых лже-«демократов» обязать читать её в принудительном порядке под страхом быть подвергнутым тем же наказаниям, которые в ней описаны. Мы же из этой шокирующей своим содержанием главы взяли только рисунок мучений 12-летней девочки — да слова Анфисы Порфирьевны, точнейшим образом выражающие глубокую суть и крепостничества, и капитализма — как и любого рабства вообще:
— Девчонка провинилась, и я её наказала. Она моя, и я что хочу, то с ней и делаю. Так-то. (См. рис. 1).
Это ещё и одно из лучших, чистых и острых доказательств жизненной необходимости, правильности и гуманности диктатуры пролетариата. Она необходима человечеству примерно так же, как больному человеку — медицина, а не мелкобуржуазно-ревизионистское знахарство! Однако оговоримся, что крепостное право — это не только истязания крепостных и дворовых людей или барщина по шесть, а то и все семь дней в неделю, исключая большие праздники (заметим, что чем мельче помещик, тем беспощаднее он гнобил крепостных — вывод: не ходите вы, сограждане к фермерам во работники!). Суть крепостного права гораздо глубже — в насильственно-экономическом (насилием и угрозой голодной смерти!) доведении крепостных людей до их полного отказа от своих личных, людских, человеческих интересов и во всецелом соблюдении лишь господского интереса; во всецелом поглощении помещиками и интересов, и самих жизней, энергии, труда, душ и сердец крепостных рабов. Это лишь сравнительно развитая и «технологичная» форма медленного, растянутого во времени поедания людей, их душ, рабочего времени, здоровья, нервов и т. д., то есть, это лишь технологически и исторически развитая форма старого анти-доброго людоедства; по аналогии с термином скотоводство здесь можно ввести термин людо-водство. Самое распространённое обвинение в адрес крепостных звучит так:
— Ах, значит, вот ты как блюдёшь господский интерес!?
Далее обычно следовали рукоприкладство или порка на конюшне нередко с калечением или забиванием человека до смерти. В целях подчинения всех и вся господскому интересу, матушка даже запрещала браки между дворовыми людьми. Особенно страдали «сенные девушки», для которых замужество давало хоть какой-то шанс изменить свою жизнь к лучшему. Увы, матушка лишала их и этой призрачной надежды! В девичьей «задыхались десятки поруганных и замученных человеческих существ» (с. 81). Кормление сенных девушек было настолько плохим, что даже самые безропотные из них пытались бунтовать. Жили девушки в душных и вонючих помещениях, а, например, для недопущения беременности девушек барыня самолично копалась в их белье (!!! — Р. К.). Спали вповалку, так что нельзя было пройти по комнате. Действовала надомно-надменно-бесчеловечная система изнурения, обескровливания и измождения, обесчеловечивания человека — беспросветная и бессмысленная работа на врагов и поработителей своих без всяких радостей и надежды самой — и так до гробовой доски. Человеческая жизнь без внутренней и внешней человечности — и даже по отношению к самим себе!
Беременность же сенных девушек каралась с такой жестокостью, что виновные нередко сами шли на жутчайшие самоубийства, замораживая себя же — вместе со своими ещё неродившимися детьми (см. гл. XXII)! Но матушка была неумолима. Говорила: «Плоха та раба, у которой не господское дело, а свои дети на уме» (с. 366). Женить или выдать замуж — значило потерять раба, а следовательно и его бесплатный труд и его результаты, потребление этого труда и через это него — медленное потребление его же носителя и производителя, потребление-поедание раба-человека в потреблении его труда и его плодов, результатов (воистину, по плодам их узнали мы их, товарищ учитель Иисус!). С этим она смириться не могла никак. Однако ясно же, что человек, лишённый личных интересов, перестаёт быть личностью, в том числе и не может просто вообще быть и жить лично-общественной личностью, просто и сложно вообще человеком! Как минимум уже поэтому русский — как и любой другой бунт — уже и осмыслен, и просто жизненно — и лично, и общественно — необходим и гуманен, человечен! С.-Щедрин писал: «Атмосфера крепостного права… была настолько въедлива, что отдельные индивиды утопали в ней, утрачивая личные признаки…» (с. 393). Добавим — растворяя в ней свои человеческие «признаки» вообще! Уничтожались как личности и сами крепостники (тоже, в сущности своей рабы — рабы самой системы рабства данной!), из века в век повторяя судьбу предков своих — живя в праздности, скуке, пресыщении, в духовной пустоте, подавляя и медленно пожирая вообще себе подобных, людей, братьев и сестёр своих, которые таковыми на деле не признавались даже в качестве меньших. Выдавливая из себя и из рабов по капле не раба, как этого просил и требовал Антон Павлович Чехов, а именно — Человека! Чем занимался типичный барин? Щедрин пишет: «…Слушал домашнюю музыку, созерцал лошадиную случку, наслаждался конскими ристалищами, ел фрукты и нюхал цветы» (с. 12). (Страстные хозяева встречались в виде исключения). Потом женился, заводил детей и умирал. И всё повторялось. Но крепостное рабство держалось. И в этом — в жизнестойкости — и только в этом! — социализму и социалистам надо у него учиться и учиться, а не истерически отдавать и избавляться-отбрасывать от себя свою же гуманнейше-человечнейшую власть, добытую в чудовищно жесточайшей классовой борьбе!
Рабство— это неизбывное (т. е., никогда не проходящее) вожделение богачей всех времён и народов: хочу делать со своими работниками, что хочу (это и своеобразный социальный садизм — желание абсолютного подчинения себе личности человека!); чтобы они делали только то, что я хочу; хочу им ничего не платить, и не плачу; хочу, чтобы даже они мне платили за то, что они же на меня работают — и получаю это! Вот почему (наёмное) рабство так быстро утвердилось и в условиях постсоветской и даже постсоциалистической России: с одной стороны его желали сами богачи, с другой же стороны, люди, воспитанные в советскую эпоху, имели о рабстве в лучшем случае книжное — как правило, даже и не теоретическое представление. Многие думали, как их и просвещали «демократы», что рабство — это советизм. Оказалось же на деле, в жизни, что прямо наоборот — рабство в современных условиях — это именно анти-советизм и анти-коммунизм. Вот так Россия и оказалась во-многом (социально-психологически, духовно-культурно) скорее даже в феодализме, чем в капитализме. Или — в феодальном капитализме, в буржуазном строе с сильнейшими пережитками и атавизмами крепостных отношений и даже рабства, необходимыми капитализму для того, чтобы сохраниться в настоящем, цепляясь и укрепляясь за древнее, кровавое, угнетательское, рабское прошлое, протаскивая его в настоящее — словно якоря, удерживающие уже фактически умерший, мёртвый капитализм в нашем настоящем. Ныне у нас людей или своровывают для рабства и вывозят в соседние страны и республики (или даже и никуда и не вывозят, порабощая «в родных пенатах» и местах — в том числе и бомжей, людей, попавших в трудные жизненные ситуации, лишившихся близких, здоровья, памяти, жилья и т. д. и т. п.), или организуют по всей стране, то там, то здесь, самые настоящие рабские предприятия — нередко прямо под носом у властей и у силовых структур (если ещё и не с их ведома и благосклонно-коррупционного «сердечного согласия»! ); а нередко порабощают и прикрывая самое лютое рабство самыми возвышенными словами о «любви, родстве, семье» и т. д. (Маркс и Энгельс писали: «В семье рабство существует в прикрытой форме!»). Сегодня в России нелегальных «гастарбайтеров» (что за слово гадкое, глумливо-издевательское над людьми!) насчитывается до трёх миллионов человек: кто эти «арбайтеры», если не сущие рабы — без документов, без узаконенных прав, нормальных, человеческих условий проживания, питания, труда, без более или менее адекватного вознаграждения за свой труд? Но есть и некоторая разница с прошлым. Современные российские богачи и сверхбогачи стали и становятся таковыми отнюдь не благодаря скопидомству, а за счёт приватизации (очастнивания общественных средств воспроизводства лично-общественной же жизни), давно и справедливо прозванной в народе прихватизацией, и за счёт воровства, а также «распила» бюджета (опять же — общественных средств!) и прочих махинаций. «Богатеть» за счёт скопидомства они п