Чтобы измениться, пациенту требуются огромная сила воли и мощный импульс. Каждый человек винит кого-то другого и тем самым избегает ответственности. Говоря об ответственности, я не занимаю позицию судьи. Я никого не обвиняю. Не думаю, что мы вправе обвинять кого-то, как если бы мы были судьями. Однако имеет место факт: никто не излечивается, если не испытывает возрастающего чувства ответственности, не принимает участия и, по сути, не гордится своими достижениями в выздоровлении.
Существуют определенные условия, способствующие как здоровому развитию человека, так и патологическим феноменам, и главный вопрос заключается в том, чтобы выяснить, что способствует первому и что – второму. На деле выяснение того, какие условия способствуют здоровому развитию человека, обычно входит в сферу интересов этики, потому что этика в первую очередь есть попытка показать, какие нормы благоприятны для этого.
Стоит заговорить о человеке, как люди отвечают: это оценочное суждение, потому что они не хотят думать о необходимых нормах, а желают жить счастливо без знания о том, как жить счастливо. Майстер Экхарт однажды сказал: «Как может человек научиться искусству жить и умирать, не имея поучения?» Это совершенно верно, и в этом главный вопрос. Сегодня люди думают, что могут стать очень счастливыми, они мечтают о счастье, но не имеют ни малейшего представления о том, какие условия порождают счастье и любой вид удовлетворительной жизни.
У меня имеется отчетливое этическое убеждение в том, какова должна быть культура, способствующая благополучию. Не то чтобы я мог дать точный чертеж того, как должно выглядеть общество – это очень трудно, практически невозможно сделать, потому что в новых обстоятельствах возникают новые явления; наши знания меняются и в некоторых областях растут каждый день. Однако в отношении этической модели я твердо уверен: в такой культуре главная цель жизни есть полное развитие человека – не вещей, не продукции, не богатства; процесс жизни как таковой должен становиться произведением искусства, как жизненный шедевр он обладает оптимальной силой роста. В такой культуре жизнь человека – самое важное.
Главный вопрос таков: что самое важное? Сегодня в нашей культуре ответ на этот вопрос отличается от того, каким был в Средние века. Он был несколько различным среди населения, скажем, и в XVIII веке. Существовала идея, что на самом деле вся цель того, чтобы жить, родиться и чего-то добиться, – это сама жизнь. Сегодня это больше не важно. Люди считают важным добиться успеха, обрести власть, престиж, подняться по социальной лестнице – служить механизму; как люди они стагнируют, а большинство, по сути, несколько деградирует. Хотя они достигают успехов в том, чтобы делать деньги и манипулировать другими, они не становятся лучше как человеческие существа.
Люди не узна́ют ничего и ни в чем не преуспеют, если только не будут думать, что это самая важная вещь, какую только они могут сделать. Тот, кто хочет учиться – подобно большинству сегодня, думая «Было бы хорошо…» – ничему трудному не научится. Если вы желаете стать искусным пианистом, вы должны практиковаться по нескольку часов в день; если желаете стать умелым танцором или плотником – то же самое. Вы сделаете это, потому что выбрали такое занятие как самую важную вещь. Хорошую иллюстрацию этого приводит Талмуд. Когда евреи пересекали Красное море, Бог, согласно Библии, велел Моисею поднять посох, и тогда воды расступятся. Но Талмуд говорит, что, когда Моисей поднял посох, ничего не произошло. Только когда первый еврей прыгнул в море до того, как воды расступились, – только в этот момент они расступились. Смысл вот в чем: ничего не получится, если кто-то не прыгнет, не будет готов прыгнуть. На отстраненный взгляд тут абсолютно ничего не понятно. Когда все хорошо, не нужна структура, но события не обретают своего истинного веса; человек вспоминает потом: «Ну, было интересно узнать то и это», – только на жизни это никак не отразилось. На мой взгляд, совершенно не стоит узнавать что-то, что не отразится на вашей жизни; лучше пойти на рыбалку, или покататься на лодке, или отправиться на танцы, чем узнавать вещи, которые ни прямо, ни косвенно ничего не изменят в вашей жизни.
Я говорю вот что: если вы яблоня, вы сделаетесь хорошей яблоней; если вы куст клубники – хорошим кустом клубники. Я не говорю, что вам следует сделаться клубникой или яблоней, потому что разнообразие людей чрезвычайно велико. Каждый индивид во многих отношениях является своим собственным существом, и, даже можно сказать, совершенно особым; никто не раскаивается в своей особости. В определенном смысле человек уникален, нет никого, в точности на него похожего. Проблема заключается не в том, чтобы создать норму, согласно которой все были бы одинаковыми, норма должна способствовать полному цветению, полному развитию, полному пробуждению к жизни каждого человека, независимо от того, каким именно «цветком» он является. Может показаться, что это ведет к нигилистической точке зрения, а именно: вы можете сказать: «Что ж, раз вы рождены преступником, значит, вы – преступник». Откровенно говоря, я считаю, что лучше быть хорошим преступником, чем быть ничем. Но еще хуже не быть ни преступником, ни не-преступником, жить без цели и осознания. На самом деле я думаю, что быть преступником, даже хорошим преступником – это патологический феномен, потому что человек не рождается преступником, и преступность сама по себе – патологический феномен.
Начало роста лежит в том, чтобы сделаться свободным. Процесс обретения свободы начинается с себя и с собственных родителей. Тут нет вопроса. Если индивид не эмансипируется от родителей, если в нем не растет понимание, что он вправе решать за себя, если он не испытывает ни особого страха, ни особого бунтарства против желаний родителей, но остается сам по себе, тогда дверь на дорогу к независимости всегда закрыта.
Я сказал бы, что одна из лучших вещей, которые человек может сделать, – это спросить себя: «Где я нахожусь на своей личной дороге к независимости, имея в виду мою реакцию на своих родителей?» Я не говорю, что человеку не следует любить своих родителей. Существует такая любовь, которую можно испытывать даже к людям, причинившим вам вред, при условии что они не понимали, что делают. Существуют вполне приятные люди несмотря на то, что они делали ошибки или совершали неправильные поступки. Так что я не имею в виду антагонизм, те разнообразные протесты против родителей, которые обычно маскируют все еще существующую зависимость: человек должен доказать родителям, что они ошибаются. Пока человек не доказал своим родителям, что они ошибаются, это доказать ему должен я. Человек свободен, если ему не нужно доказывать ни что родители не правы, ни что они правы. Это начало дороги к свободе, что, конечно, происходит в том случае, если человек прилагает усилия.
Человек обладает двумя способностями для того, чтобы судить о реальности.
1. Одна из этих способностей заключается в таком представлении о реальности, которое дает возможность на нее воздействовать. Другими словами, моя потребность в выживании делает необходимым такое суждение о реальности, которое позволило бы мне ею управлять. Если у меня в руках деревяшка и я хочу разжечь огонь, я должен видеть ее как дерево, обладающее необходимыми свойствами. Если на меня кидается враг с оружием в руках, а я приму его как вестника мира с голубем в руке, я погибну. Иначе говоря, понимание реальности как она есть необходимо для того, чтобы адекватно реагировать; это биологически заданная функция человека. Большинство людей таким пониманием обладают, и оно помогает им функционировать социально.
2. Однако у человека есть и другая способность. Он обладает функцией ощущения реальности не в терминах возможности что-то с ней делать, а переживания ее как чистого субъективного опыта. Скажем, человек смотрит на дерево. Тот, кому это дерево принадлежит, может смотреть на него с такой точки зрения: «Сколько оно стоит? Не срубить ли мне его?» – то есть исключительно в контексте его стоимости. Однако если я смотрю на мир с субъективной точки зрения, я воспринимаю его как нечто, что я вижу, чувствую, осязаю. У меня также есть чувство прекрасного, и благодаря ему я воспринимаю дерево как чудо. А теперь перенесем эту конструкцию в область человеческих отношений. Если я манипулирую другим человеком, меня в первую очередь волнуют такие вопросы: «Что я могу делать с этим человеком? Каковы его слабые места? Каковы сильные стороны?» и т. д. И в этом случае мое представление об этом человеке определяется целью моих действий в отношении него. Однако если я просто разговариваю с человеком, смотрю на него, он мне нравится, или не нравится, или я остаюсь безразличным, у меня не возникает таких вопросов. Тогда я получаю искреннее удовольствие, или испытываю чувство отвращения, или какие угодно другие чувства, – я воспринимаю этого человека в целостности, таким, каков он есть.
Эта субъективная способность, способность видеть вещи субъективно – вторая способность человека, которая находит выражение, например, в поэзии. Если поэт пишет: «Роза пылает, как пламя», то с точки зрения обыденного мышления он безумен. Возьмите розу и попробуйте ею что-нибудь поджечь! Поэт явно не это имеет в виду; он говорит о впечатлении, которое произвела на него роза. Он чувствует, видит, испытывает яркое пламенное качество розы. Если это говорит поэт, мы не назовем его безумным; мы называем его поэтом, потому что он обладает способностью видеть розу и субъективно, и объективно. Он ясно понимает, что этой пылающей розой не сможет разжечь огонь.
Сегодня большинство людей утратили эту способность, они видят вещи только реалистически, в рамках первой способности. Другими словами, они очень хорошо знают мир – знают, как им можно манипулировать. Однако они не способны полностью субъективно увидеть, есть ли что-то в природе или в человеке – без какой-либо иной цели, кроме того, чтобы воспринимать этот вид, этот звук, эту картину. Можно было бы сказать, что человек болен, если он не обладает способностью видеть и судить за пределами реальности, способностью видеть субъективно. Однако мы называем кого-то больным, страдающим психозом, только если он не способен судить реалистично.