В общем, значительная часть тревожности, служащей базисом для развития симптома, делается видимой, открытой, только когда симптом фрустрирован. Так говорит Фрейд, и я думаю, что он в основном прав: «Аналитическое лечение должно производиться, насколько возможно, в условиях нехватки, в состоянии абстиненции» (S. Freud, 1919a, S: E., Vol. 17, p. 162). Отчасти это слишком жесткий подход, но в основном, если вы стремитесь анализировать именно то, от чего хотите избавиться, возникают существенные ограничения доступного для анализа материала, потому что вы не добираетесь до основополагающей тревоги. Вы не отвечаете на вопрос о том, какие защиты выстроили своим симптомом, какое сопротивление оказывает симптом и т. д.
По моему мнению, извращения следует лечить, только если пациент от них страдает, другими словами, если индивид чувствует, что это нечто, сильно его тревожащее, разрушающее его жизнь, противоречащее его ценностям, имеющее отношение к его характеру, к его отношениям с другими людьми. В противном случае я не рассматриваю извращение как нечто нуждающееся в лечении. Однако я считаю это серьезной проблемой, потому что нужно задаться вопросом: какова связь – и это важно – между так называемым извращением и характерологическими элементами в человеке? В какой степени это действительно регрессия или фиксация или стадия, когда человек загораживает себе дорогу к более полным отношениям не только с женщиной, но и с людьми вообще? В определенной мере проблема сходна с проблемой гомосексуальности. Я не считаю гомосексуальность болезнью, но тем не менее вижу в ней ограничение человеческого роста, хотя и в меньшей степени, чем садомазохистское извращение. Так что смотреть свысока и говорить, что гомосексуалы не способны к настоящей любви и чересчур нарциссичны, – черт возьми, кто бы говорил?
Возможно, самой важной вещью в психоанализе является опознание сопротивления.
Есть психоаналитик, который первым и наиболее исчерпывающе опознал сопротивление: Вильгельм Райх[22]. По сути, это его главный взнос в психоанализ. Я думаю, что другие его взносы сомнительны или под вопросом. Он сделал еще один взнос, который в равной мере важен: он вслед за Георгом Гроддеком[23] единственный видел важность расслабления тела для преодоления подавления. В своей книге «Анализ характера» (W. Reich, 1933) он подчеркивал это.
Сопротивление – одна из самых сложных вещей, не только в психоанализе, но и в жизни каждого, кто пытается расти, пытается жить. Человек обладает, по-видимому, двумя очень сильными тенденциями. Одна из них – двигаться вперед, начиная, можно сказать, с первого момента рождения, с импульса покинуть чрево матери; однако в то же время имеет место огромная боязнь всего нового, всего отличающегося; можно сказать, боязнь свободы, боязнь риска – почти столь же сильная тенденция отстраниться, вернуться, не двигаться вперед. Этот страх перед новым, перед непривычным, а потому ненадежным – ведь человек ранее этого не испытывал, – весь этот страх выражается в сопротивлении, в различных маневрах, направленных на то, чтобы воспрепятствовать движению вперед, каким-то смелым действиям.
Сопротивление ни в коем случае не является проблемой только психоанализа. Большинство проблем, обсуждаемых в психоанализе, таких как сопротивление или перенос, на самом деле гораздо важнее в качестве проблем общечеловеческих. Как психоаналитические проблемы они довольно ограниченны, но как много людей подвергается анализу? Однако в общечеловеческом смысле сопротивление и перенос принадлежат к наиболее мощным из существующих эмоциональных сил.
Рационализируя свое сопротивление, мы проявляем невероятную изобретательность. Перспектива улучшения встречает сопротивление, любое улучшение рассматривается с подозрением, а не с удовлетворением и радостью. Очень часто улучшение служит началом компромисса, приносящего удовлетворение: «Видите, я не так болен, как раньше», – однако одновременно этого достаточно, это предохраняет от решительного шага, который мог бы радикально разрешить проблему движения вперед. Поэтому очень важно относиться к улучшениям с подозрением. Поражения лучше успехов, если учесть слова Ницше: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее» (Was uns nicht umbringt, macht uns stärker [F. Nietzsche, 1889, Nr. 8]). Существуют фатальные поражения, но в целом успех – одна из самых опасных вещей, которые не удаются человеку. И обычно он приводит к усилению сопротивления.
Конечно, сопротивление имеет много других форм; например, один пациент выражает его, обрушивая на психоаналитика поток сновидений, так что с этого момента тому приходится выслушивать сны на протяжении нескольких лет; больше ничего не подвергается анализу, потому что сны носят очень отчужденный характер; сновидения анализируются, а пациент – нет.
Другой формой сопротивления является банальный разговор. Великая идея Фрейда заключалась в том, чтобы использовать свободные ассоциации как замену гипноза. Вот он и думал, что если коснется лба пациента и скажет: «Как только я коснусь вашего лба, вы скажете то, что придет вам на ум» – это более успешная краткая форма гипнотического внушения. В этом было много правды, но со временем от такого приема отказались, и формула приобрела вид: «Вы говорите все, что приходит вам на ум». В результате человек говорит обо всех жизненных тривиальностях, сто тысяч раз повторяет, что сказала его мать, что сказал его отец, что сказала его супруга, какая ссора у них была, а психоаналитик дисциплинированно слушает, потому что пациент высказывает все, что приходит ему на ум. Это, конечно, форма сопротивления, чего аналитик никогда не должен позволять, потому что выслушивание всех банальных деталей и повторений персональных мелочей к делу не относится – оно просто заполняет время. Это и есть, по сути, сопротивление.
Я помню, как на семинаре в институте Уильяма Алансона Уайта психоаналитик представил свою пациентку, и я целый час слушал ее, а потом сказал: «Послушайте, все это так тривиально, что я не могу понять, как вы можете слушать ее целый час. Она рассказывает, как перезванивалась со своим бойфрендом, потом психологизировала, следовало ли ей звонить ему или не следовало – как если бы это имело хоть какое-то значение». Психотерапевт ответил: «Нет, она очень серьезна, для нее это реальная проблема». И еще он был очень щедр и предложил: «У меня есть запись». Он попросил у пациентки разрешения воспроизвести запись, и через пять минут после начала все присутствующие – и психотерапевт тоже – рассмеялись: звук голоса пациентки со всей очевидностью показал, что она была совершенно несерьезна. Это была ерунда, не имевшая никакого значения. Другими словами, свободные ассоциации превратились в свободную болтовню. А «свободная болтовня» совершенно мертва, как только пациент начинает болтать и говорить о вещах, не имеющих смысла и только считающихся составляющими психологической проблемы. Нет ничего, что не было бы психологической проблемой. По моему мнению, задача аналитика – остановить пациента и сказать: «Все, что вы говорите мне, имеет целью только заполнить время и бессмысленно; мне скучно, я не хочу этого слушать». Да и с какой стати? Недостойно брать деньги за то, чтобы выслушивать скучную чепуху. Никакой гонорар недостаточен для такой жертвы, недостойно принимать плату за подобную ерунду.
Во многих случаях встречается джентльменское соглашение между психоаналитиком и пациентом: оба хранят секрет, оба не лишают друг друга сна. Пациенту нужно удовлетворить желание говорить, подвергнуться анализу и достичь улучшения; он понимает, что психоаналитику нужно зарабатывать на жизнь, при этом не слишком переживая; все должно идти гладко, и через некоторое время они достигают положения, когда пациент говорит о так называемых значимых проблемах, но никто особо не волнуется. Я не хочу сказать, что так бывает во всех случаях психоанализа – фрейдистского или нет, не имеет никакого значения. Разница только в идиомах: скажете ли вы сто раз о фиксации на отце и о своем интересе к этому парню, потому что он напоминает отца, или же о том, что не получали достаточно любви от своей матери и влюбились в ту девушку потому, что она дает вам любовь, которой вам не хватало, – все это остается бессмыслицей и служит одной из основных причин сопротивления.
Другой важной проблемой, значимой для терапевтического процесса, является перенос. Перенос, возможно, самая значительная проблема в жизни человека ([см. E. Fromm, 1990a, p. 45–52]). Если задаться вопросом: почему люди приносили своих детей в жертву Молоху, почему люди почитали идолов вроде Муссолини и Гитлера, почему люди отдавали жизни ради какого-то идеологического идола, – феномен один и тот же: перенос. Фрейдовская психоаналитическая концепция переноса слишком узка. То, что Фрейд понимал под переносом, и то, что под ним понимают большинство аналитиков, выражается так: вы переносите аффект, который когда-то относился к значимым фигурам вашего детства – вашим отцу или матери, – на аналитика. Это в значительной степени верно.
Гарри Стэк Салливан приводил в качестве примера переноса следующий случай. После недели психоанализа пациентка, прощаясь, сказала: «Но, доктор, у вас же нет бороды». У Салливана были небольшие усы, но в остальном он гладко брился. На протяжении недели пациентка считала, что у него есть борода, потому что Салливан настолько превратился для нее в отца, что весь образ отца, носившего бороду, был буквально перенесен на аналитика. Пациентка видела в Салливане отца даже визуально, оптически, потому что ее чувства говорили ей, что они были одной природы. Такова более узкая концепция переноса: перенесенные чувства ребенка на другую значимую личность. Однако суть переноса, возможно, не в этом. Гораздо важнее перенос в совершенно общем смысле.