ь собственной жизнью и не искать кого-то, кого она могла бы любить. Когда-то Кристиана была влюблена в Уве, она могла бы полюбить его и сейчас (когда начался психоанализ), хотя и неизвестно, насколько серьезно. В любом случае в сравнении с мужем Уве больше подходит на роль возлюбленного. Итак, что мы видим после первых трех сеансов? Кристиана в оборонительной позиции, она сделала маленький шаг прочь от мужа, доказав себе, что может проявить самостоятельность, и здесь начинает играть роль Уве.
Первое сновидение говорит, что на свадьбе она была одета в деловой костюм. Это сон о том, что на самом деле ей не следовало выходить замуж, что ее венчание не должно было произойти. Тому факту, что во сне Кристиана должна была играть роль подружки невесты, я не стал бы придавать особого значения из-за последующего понимания ситуации. В каждом сновидении бывает сцена, соответствующая сюжету. Я имею в виду, что каждый сон – короткая пьеса, в которой сновидец – режиссер, актер и автор. Нужно рассматривать сновидение как спектакль, организованный сновидцем, которому могло сниться что угодно, но пьеса обладает собственной логикой. Как только я придумал сюжет, сюжет обрел определенную логику. Очень часто нет необходимости или даже большой пользы обсуждать каждую деталь, раз деталь есть часть сюжета. Если Кристиана предпочла замаскировать собственное венчание под ситуацию подружки невесты, что ж, это одна из вещей, которой можно замаскировать венчание, таков социальный паттерн, и не нужно забывать, что в сновидении действует цензор. Даже в своем сновидении Кристиана обладает очень малой свободой, а потому подвергает его цензуре.
Вообще говоря, я думаю, что каждый сон обладает оптимальной интерпретацией и интерпретацией максимальной, под которой я понимаю возможность рассматривать каждую деталь, каждую мелочь и понимать ее значение. Я предпочитаю интерпретацию оптимальную, другими словами, интерпретацию самого важного послания, содержащегося в сновидении. Углубляясь в рассмотрение мелких деталей, можно потерять понимание воздействия центрального послания сна. Поскольку сновидение – послание, можно сказать, что оно предназначено сновидцу, а иногда и аналитику, а иногда – другому человеку, которому сон может быть рассказан. Таким образом, я более склонен – при условии что часть сновидения вписывается в избранный сюжет, – не интерпретировать слишком многое.
Обычно я спрашиваю пациента, которого анализирую, что он думает о сновидении. Затем я спрашиваю, какие ассоциации вызывает у него сон, потому что иногда ассоциации бывают важны; очень часто в них нет нужды. Я сказал бы, что около пятидесяти процентов всех снов можно понять без ассоциаций, потому что они написаны на символическом языке и совершенно ясны. Фрейд в своей интерпретации снов полагается только на ассоциации; часть сновидения имеет значение только в той мере, в какой он находит с ней ассоциации, и тогда явная часть замещается ассоциацией, другой ассоциацией, затем еще и еще одной; вы получаете гору ассоциаций с одной явной частью, и очень часто значение сна полностью теряется.
На самом деле в интерпретации сновидений Фрейдом содержится величайшее мастерство, но я сказал бы, что, закончив чтение сна в интерпретации Фрейда, вы едва ли будете знать о пациенте больше, чем до того. Вы получите блестящий фейерверк из сотен ассоциаций, но если потом спросите, что я узнал о пациенте, вы услышите кое-что о его бессознательных чувствах, о том, что им движет – ничего больше. Однако Фрейд на самом деле открыл путь к тому, чтобы заглянуть в то, что скрывается под сновидением, чтобы увидеть в нем что-то значимое. Однако его собственный способ интерпретации я считаю очень обманчивым вследствие одного свойства Фрейда: у него на самом деле не было чувства символизма, как не было чувства поэзии; он мог прочувствовать только то, что воспринималось интеллектуально. По-моему, это Гловер[25] в Англии сказал: «Если я не вижу ассоциаций так же, как пациент, я знаю о нем не больше, чем кто-то, не являющийся психоаналитиком».
Любое прямое впечатление от другого человека – его голоса, жеста, выражения лица, положения тела, а также нюансов, с которыми он выражает себя, – теряется. Нужно быть абсолютно невосприимчивым к жизни пациента (я имею в виду Фрейда), чтобы изобрести метод сидеть позади пациента и не видеть его, отказывая себе в самом важном источнике понимания другого человека. Естественно, не видя лица, вы упускаете огромное количество информации, необходимой для понимания пациента.
Докладчик. После третьего сеанса Кристиана решила положить конец супружеству и оставить мужа. В последующие несколько недель мужу было трудно примириться с этим. Однако, когда решение было принято и муж решил съехать, он попытался найти квартиру в том же здании. Кристиана резко возражала против этого, и он переселился в отель неподалеку. В этот период Кристиана плакала почти на каждом сеансе. Она приходила, мужественно улыбаясь, но улыбка скоро сменялась слезами. Кристиана звонила мне раза два в день – и днем, и ночью. Она говорила, что ужасно боится оставаться одна, но «мне срочно нужно это сделать». Она была в ужасе от одиночества, и мы это обсуждали. Странно: никогда в жизни Кристиана не жила одна. До девятого класса школы она проживала с семьей, потом – в строго организованной частной школе, потом – в кампусе колледжа и магистратуры, а потом вышла замуж. Одна она не жила никогда. Теперь в первый раз она осмелилась стоять на собственных ногах.
В это время, на второй месяц терапии, Кристиана много говорила о своей семье. По ее словам, в семье категорически требовались совместные действия, никому не дозволялось проявлять гнев или печаль. Каждый член семьи должен был сохранять спокойное выражение лица, независимо от того, какие чувства испытывал. Когда у Кристианы были уроки игры на фортепьяно (с 10 до 14 лет), мать каждый день запирала ее в комнате для занятий. Это было просто частью рутины: войти в комнату и быть запертой там; Кристиана никогда не подвергала такой порядок сомнению и никогда не сердилась на мать. Когда я заметил: «Вы говорите об этом удивительно спокойно», Кристиана ответила: «Ну, это просто было так принято».
Отец воспринимался ею как бог; он был более сентиментальным и понимающим, чем мать. Мать никогда не имела близких отношений с дочерью. Часто по субботам отец читал ей детские книги. Я не помню, какие книги она называла, но когда Кристиане было пять-восемь лет, отец, когда бывал дома, с увлечением по часу читал дочери и ее подругам – четырем-шести девочкам – разные детские книжки.
Во время третьего месяца терапии бойфренд Кристианы Уве нанес ей визит. Он приехал из Дюссельдорфа во Франкфурт, когда мужа Кристианы не было дома. Уве и Кристиана переспали. Они проделали это несколько раз; ощущения были очень воодушевляющими, очень волнующими. У Кристианы все еще не было оргазма, но она была очень счастлива, потому что боялась одиночества. Уве сказал ей, что все еще связан со своей женой и не видит, как они могли бы пожениться. Это он сказал Кристиане после того, как они переспали. Связь снизила уровень тревожности Кристианы, потому что до того она время от времени была на пороге паники.
В это время было несколько дополнительных сеансов и много разговоров по телефону. Кристиана была в полном смятении и неоднократно высказывала отчаяние по поводу того, что ситуация не улучшается. Она оставила мужа, но на самом деле ничего не изменилось. Она все еще чувствовала себя очень одинокой, и ей казалось, что, по сути, все останется как прежде. Я обсуждал с ней ее страх одиночества и заброшенности и показывал, что страх ее детский, как будто она все еще полностью зависит от родителей.
Фромм. Хотя это значило бы придираться к словам, не могу не отметить этого «как будто», что, конечно, неверно, потому что Кристиана и есть ребенок, зависящий от родителей. Ей три года – вот она какова. Тот факт, что ее биологический возраст – двадцать восемь лет и что она могла бы совершить скачок от трех к двадцати девяти, радикально выражаясь, «за минуту», дело другое. Однако в данный момент Кристиана – ребенок. Это имеет определенную важность в связи с тем, что, если я скажу кому-то «Вы ведете себя как ребенок» или «Не будьте таким ребенком» – это будет вроде дружеского порицания; если же я скажу «Вы как трехлетний ребенок», это будет гораздо более шокирующим замечанием, поскольку ближе к истине и не такая уж обычная вещь. Обычным высказыванием было бы «Вы ведете себя, как если бы были ребенком», но это «как если бы» правда только наполовину. Кристиана и есть ребенок, и это тот шокирующий факт, который она должна осознать, а потому сослагательное наклонение преуменьшает его, снижает значимость вашего утверждения.
Все это, конечно, касается стиля разговора с пациентом, которого вы анализируете; я хотел бы поговорить об этом в общем смысле, потому что это очень сложная проблема. Вы можете счесть очень дерзкими слова «Вы как трехлетний ребенок» в адрес двадцатилетнего человека, потому что это звучит как оскорбление. Однако на самом деле пациент знает, что это так, и все зависит от того, как это сказано. Слова могут прозвучать как критика, и тогда они содержат укоризну. Однако, как только пациент поймет, что цель психоаналитика – не критиковать, а помочь, тогда то же выражение может оказаться полезным благодаря своему шокирующему содержанию: в глубине души пациент уже давно все это знал, но это осознание не выходило на поверхность. Пациент испытывает большое облегчение от того, что аналитик тоже это видит и принимает спокойно, в то время как он сам хранил данный факт в величайшем секрете, не выражая словесно.
Цель – не только донести до пациентки, что, чувствуя себя трехлетним ребенком, она переносит опыт этого возраста на настоящее время, когда ее выживание не зависит от родителей. Такова очень хорошая рационализация, но вы должны как можно точнее придерживаться реальности, чтобы чувства пациентки стали как можно ближе к страху на более глубоком уровне. На этом более глубоком уровне страха нет никаких «как если бы», потому что добавление «если» есть рациональная категория. Кристиана знает, что чувствует себя ребенком, она