Опасения не оставляли Ядану и днем. Ми Ми вырастет, станет взрослой женщиной. Но как она будет встречать гостей? Выползать к ним на четвереньках? Это ведь так унизительно!
Теперь Ядана понимала: опасения напрасны. Ми Ми держалась уверенно и с большим достоинством. И в ее манере двигаться не было ничего унизительного, ничего животного. Ми Ми носила только самые красивые лонгьи, которые сама же и ткала. Что еще удивительнее, она умудрялась не запачкать одежду ни на грязном полу, ни тем более на дворе. Ми Ми не стыдилась того, что не ходит, а ползает. Она делала это с таким благородством, что народ на рынке почтительно расступался, освобождая ей дорогу.
8
Здесь у той Джулии, которой я всегда была и которую знала до мелочей, кончилось бы терпение. Она бы вскочила со стула, недовольно поджав губы. Потом наградила бы У Ба сердитым взглядом, молча схватила бы рюкзачок и немедленно покинула это убогое жилище. Или рассмеялась бы старику в лицо, объявив его рассказ набором сентиментальной чепухи. А потом та Джулия, конечно же, ушла бы, ругая себя за никчемно потраченное время.
Я сидела неподвижно. Да, мелькало желание встать и удалиться, но оно было лишь слабым отголоском прошлого. Думать связно я не могла, тем более — анализировать историю У Ба. Но я чувствовала: это вовсе не сказка, если только не считать выдумкой саму любовь. Всего несколько часов назад я бы так и сказала, назвала бы любовь мифом, живущим лишь в романах и фильмах. Сейчас я уже не была столь уверенной и не знала, как относиться к услышанному. По-моему, это слишком. Неужели я должна поверить, что в детстве и юности мой отец был слепым, да еще и до беспамятства влюбился в девочку-калеку? Это из-за нее он бросил меня и маму, с которой прожил почти тридцать пять лет? Разве существует любовь, способная выдержать полвека разлуки? Вспомнились отцовские слова: «Нет такого поступка, которого бы человек не мог совершить себе во благо или во зло». Эти слова он произнес, когда стало известно о романе маминого двоюродного брата с шестнадцатилетней девушкой-бебиситтером. Мама не желала верить в случившееся. «Это совершенно не похоже на Уолтера, — без конца повторяла она. — Прекрасный семьянин, набожный католик. Зачем ему какая-то девчонка?» Отец считал поступок Уолтера ошибкой. Любой человек способен на любую глупость. Мы придумываем себе некий портрет наших друзей и знакомых, а затем упорно за него цепляемся, не допуская даже мысли, что в какой-то ситуации люди вполне могут поступать вопреки нашим о них представлениям. Мама заявила, что так рассуждать способен лишь завзятый пессимист. Отец не согласился. По его мнению, гораздо хуже предъявлять к людям завышенные требования и потом злиться на очередного приятеля, не оправдавшего твоих ожиданий. Помнится, отец еще говорил, что чрезмерный оптимизм зачастую превращается в ненависть и презрение к людям.
Как бы там ни было, но мне уже было сложно отрицать правдивость рассказа У Ба. Мой отец действительно обладал феноменальной памятью, не ослабевшей и в пожилом возрасте. И конечно же, я знала о его «шестом чувстве» — умении по голосу определять характер человека. В поведении юноши, о котором рассказывал У Ба, я начинала узнавать черты моего отца. Во мне спорили два внутренних голоса. Один принадлежал юристу Джулии Вин. Она сохраняла скептический настрой. Ее не так-то просто пронять красивой историей. Ей требовались факты. Она привычно искала истцов и ответчиков, а также судью, способного вынести приговор и данной ему властью положить конец этой шараде. Другой голос я слышала впервые. «Погоди, не убегай! — кричал он. — У Ба говорит правду, даже если тебе нелегко ее принять, а вся история кажется более чем странной. Не бойся, У Ба тебя не обманывает».
— Должно быть, вы проголодались, — спохватился У Ба. — Я взял на себя смелость и попросил приготовить нам скромное угощение. Сейчас его принесут.
Он кликнул кого-то, и почти сразу же из кухни вышла молодая женщина с подносом. Она слегка поклонилась. У Ба встал и подал мне две щербатые тарелки. На одной лежали три тонкие круглые лепешки. На другой — рис и кусочки мяса, политые соевым соусом. Вместе с тарелками он вручил мне потертую белую салфетку и погнутую алюминиевую ложку.
— Бирманское карри из курицы. Очень щадящее по части пряностей. Мы будем есть это блюдо с индийскими пресными лепешками. Надеюсь, вам понравится.
Должно быть, мой вид утверждал обратное. У Ба засмеялся и решил меня подбодрить:
— Эту еду готовила моя соседка. Я попросил, чтобы карри она делала с особой тщательностью. Наша пища не всегда нравится желудкам иностранных гостей. Но даже мы не застрахованы. Знали бы вы, сколько бесценных часов я бездарно растратил, будучи прикованным к туалету.
— Звучит не слишком утешительно, — заметила я, откусывая от лепешки.
В путеводителе я вычитала о необходимости проявлять особую осторожность к местным салатам, свежим фруктам, сырой воде и мороженому. Зато хлеб и злаки считались менее опасными продуктами. Я рискнула попробовать рис, политый соусом. У него был горьковатый привкус. Мне показалось, что он не совсем проварен, но есть можно. А вот курица оказалась неимоверно жесткой. Я едва прожевала маленький кусочек.
— Так где же мой отец? — спросила я в конце трапезы.
Вопрос прозвучал суровее, чем хотелось бы. Это был голос юриста.
У Ба поднял голову и долго глядел на меня. Затем последним ломтиком лепешки обтер свою тарелку.
— Вы все ближе и ближе к нему. Неужели не чувствуете? — спросил он, вытирая рот застиранной салфеткой.
Потом У Ба сделал несколько глотков чая и откинулся на спинку кресла.
— Я мог бы ответить на ваш вопрос одной фразой. Но ведь вы долго, более четырех лет, ждали разгадки. Так неужели несколько часов сделают погоду? У вас не будет другого шанса столько всего узнать об отце. Разве вам не интересно, как развивались его отношения с Ми Ми? Как она изменила его жизнь? Почему Ми Ми так много значила для него? Наконец, почему она изменит и вашу жизнь?
У Ба не ждал моего ответа. Он откашлялся и продолжил рассказ.
9
Должно быть, с Тином Вином приключилось что-то необычное. Су Кьи сразу это почувствовала. Она ждала его, сидя у садовой калитки, и уже начала волноваться. Дожди, беспрерывно лившие два дня подряд, совсем размыли дорогу. Колеса повозок проделали в ней глубокие колеи. Потом солнце высушило землю, и она вновь покрылась твердой коркой. На каждом шагу — ложбинки и овражки. Зрячему и то недолго оступиться. Может, она напрасно позволила Тину возвращаться одному? И тут Су Кьи увидела, как воспитанник поднимается по склону. Сомнений не было: это Тин Вин. Она сразу узнала его красно-зеленое лонгьи и белую рубашку. Но вот походка… Куда делась робость и неуверенность шагов? Так мог идти только человек с хорошим зрением. Может, она ошиблась и это вовсе не Тин? Нет, он. И бамбуковый посох проворно танцует у его ног. Су Кьи не помнила, чтобы Тин Вин ходил так быстро и пружинисто.
Вечером Тин Вин был непривычно разговорчив. Сначала подробно рассказал, о чем У Май говорил сегодня на уроке. Потом признался в своей невнимательности. Выйдя за стены монастыря, он позволил мыслям отвлечь себя и упал. Это его сильно разозлило, но Тин вспомнил слова учителя о гневе, который делает людей слепыми и глухими. И решил победить свой страх и больше не позволять ему руководить собой. Отныне он будет ходить в монастырь и возвращаться домой сам, без помощи Су Кьи. Потом он принялся рассказывать о множестве звуков, услышанных за день. О мягком шелесте бамбуковых листьев, падающих на землю. О том, как поет птичье перо, скользя по воздуху. О стуке человеческих сердец, похожем на мелодичные голоса. Су Кьи очень обрадовалась его разговорчивости. Может, Тину Вину надоела отрешенность и он больше не хочет заслоняться от мира? Но слышать звук парящего в воздухе пера и уж тем более — стук чужих сердец? Это Су Кьи отнесла на счет необычайно богатого воображения Тина.
О встрече с Ми Ми он не сказал ни слова, и потому бедная Су Кьи терялась в догадках, наблюдая странную перемену в поведении воспитанника. Тина будто подменили. Раньше он усаживался на свое место в кухонном углу и часами сидел неподвижно. Теперь же был весь как на иголках. Вскакивал с табуретки, бродил по дому и по двору. Его вдруг заинтересовал рынок, и он стал расспрашивать, почему там торгуют не ежедневно, а раз в пять дней. Затем спросил, когда ближайший базарный день. С каждым днем он ел все меньше и меньше, утверждая, что кусок не лезет ему в горло. Потом и вовсе перестал есть, ограничиваясь одним чаем. Су Кьи встревожилась: не заболел ли? Но Тин ни на что не жаловался и продолжал рассказывать о необыкновенных звуках. Эти истории поначалу забавляли Су Кьи, теперь пугали. Что, если парень сходит с ума?
А Тин Вин считал дни до очередного торгового дня. Да что там дни! Он отмерял часы. Надо же, как тянется время. Почему планете требуется целая вечность, чтобы один раз повернуться вокруг своей оси? Минуты ползли не быстрее улитки. Неужели нет способов их подхлестнуть? Тин даже спросил об этом У Мая. Монах весело рассмеялся.
— Садись и медитируй, — посоветовал наставник. — Тогда время потеряет для тебя значение.
В медитации Тин Вин достиг больших успехов, опередив не только сверстников, но и взрослых монахов. Вот уже три года она оставалась самой надежной его союзницей, помогала отражать атаки страха. Учитель прав: медитация выручит и сейчас. Тин Вин норовил уйти в транс в монастыре, сидя рядом с собратьями, на лугу, на сосновом пне возле дома, где когда-то безуспешно ждал мать. Пытаясь сосредоточиться и успокоиться, он перепробовал все известные ему способы дыхания. Ничто не помогало. Где бы он ни находился и что бы ни предпринимал, мысли возвращались к Ми Ми. Тин Вин слышал биение ее сердца и ее голос. Чувствовал нежность кожи, легкое тело у себя на спине. Ее запах преследовал Тина — мягкий, сладостный аромат, который не спутаешь ни с чем.