эмиссара?
— Я и не одобряю, и не люблю его. Он принадлежит к другому настроению, настроению магов древности. Кроме того, его поучения и рекомендации в нашем мире бессмысленны. И за эту бессмыслицу эмиссар требует от нас огромнейших затрат энергии. Когда-нибудь и ты согласишься со мной. Вот увидишь.
Дон Хуан произнес эти слова таким тоном, что я уловил в них скрытую убежденность в моем несогласии с ним в отношении эмиссара. Я уже был готов спросить его о своей догадке, как вдруг в своих ушах услышал голос эмиссара.
— Он прав, — сказал голос. — Я нравлюсь тебе, потому что ты не находишь ничего плохого в том, чтобы исследовать все возможности. Ты хочешь знаний; знания — это сила. Ты ведь не хочешь осмотрительно прятаться за традиции и убеждения твоего обычного мира?
Эмиссар сказал обо всем этом по-английски с ясно различимым калифорнийским выговором. Затем он перешел на испанский. Я уловил незначительный аргентинский акцент. Я никогда раньше не слышал, чтобы эмиссар говорил таким образом. Это восхитило меня. Эмиссар рассказал о совершенствовании в познании; о том, сколь многого я уже достиг с тех пор, как появился на свет; о моей любви к приключениям и пристрастию ко всему новому, к открывающимся горизонтам. Голос обратился ко мне даже по-португальски, произнося слова с интонацией, характерной для пампасов Южной Америки.
Когда я услышал весь этот поток лести, изливающейся на меня, я не только испугался, но меня к тому же затошнило. Я сразу же сказал дону Хуану, что вынужден прекратить свою практику сновидения. Он взглянул на меня с нескрываемым удивлением. Но когда я повторил ему все, что слышал, он одобрил мое решение, хотя я и почувствовал, что он делает это только для того, чтобы успокоить меня.
Спустя несколько недель, я пришел к выводу, что принял это решение сгоряча и необдуманно. Я вновь вернулся к практике сновидения. Я был уверен, что дон Хуан знает о том, что я возобновил занятия.
Во время одного из моих визитов к нему он довольно неожиданно заговорил о снах.
— Одно лишь то, что нас не научили рассматривать сны в качестве подлинной сферы исследований, вовсе не означает, что они таковой не являются, — начал он. — Сны анализируются нами в поисках смысла или рассматриваются в качестве предзнаменований, но они никогда не воспринимаются в качестве области реальных событий. Насколько мне известно, древние маги относились к ним именно так, — продолжал дон Хуан. — Но в конце концов они допустили промах. Они стали жадными и, прибыв на критический перекресток, выбрали неверный путь. Все свои усилия они свели к одному: к фиксации точки сборки в тысячах разнообразных позиций, которые она может принять.
Дон Хуан выразил удивление в связи с тем, что из всех тех чудесных вещей, которым научились старые маги, исследуя эти тысячи позиций, сохранились только искусство сновидения и искусство сталкинга.
Он повторил снова, что искусство сновидения имеет отношение к смещению точки сборки. Затем он определил сталкинг как искусство, имеющее дело с фиксацией точки сборки в любом из тех мест, в которые она была смещена.
— Фиксировать точку сборки на новом месте означает достигать сцепленности, — сказал он. — В своей практике сновидения ты занимался лишь этим.
— А я думал, что совершенствую энергетическое тело, — сказал я, несколько удивившись его словам.
— Ты делаешь это и еще многое другое — ты учишься обретению сцепленности. Сновидение делает это, заставляя сновидящих фиксировать точку сборки. Внимание сновидения, энергетическое тело, второе внимание, отношения с неорганическими существами, эмиссар сновидения — все это лишь побочные продукты обретения сцепленности; иначе говоря, все это побочные продукты фиксации точки сборки в различных позициях сновидения.
— Что такое позиция сновидения, дон Хуан?
— Любая новая позиция, в которую точка сборки сместилась во сне.
— Как мы фиксируем точку сборки в позиции сновидения?
— Удерживая вид любого объекта в наших снах или меняя сны по своему желанию. Практикуя сновидение, ты в действительности тренируешь свою способность быть сцепленным, иначе говоря, ты тренируешь свое способность поддерживать новую энергетическую форму путем удержания точки сборки фиксированной в позиции любого сна, в котором ты находишься.
— Я действительно поддерживаю новую энергетическую форму?
— Не совсем. И не потому, что не можешь, а потому, что сдвигаешь точку сборки, а не двигаешь ее. Сдвиги точки сборки производят незначительные изменения, являющиеся практически незаметными. Вызовом в сдвигах является их незначительность и очень большое их количество. Вследствие этого поддержание сцепленности при каждом из них — настоящий триумф.
— Как определить, поддерживаем ли мы сцепленность?
— По ясности восприятия. Чем отчетливее то, что мы наблюдаем в сновидении, тем прочнее наша сцепленность.
Он сказал мне, что пришло время практически использовать то, чему я научился в сновидении. Не давая мне времени задать очередной вопрос, он приказал мне сконцентрировать внимание на листве растущего невдалеке мескитового дерева. И к тому же сделать это так, будто бы я находился в сновидении
— Ты хочешь, чтобы я просто смотрел на это дерево?
— Я не хочу, чтобы ты просто смотрел; я хочу, чтобы ты сделал нечто особенное с его листвой, — сказал он. — Помнишь, что в своих снах, как только ты становишься способным удерживать образ любого объекта, ты в действительности удерживаешь позицию сновидения своей точки сборки. А сейчас пристально смотри на эти листья, будто ты в сновидении, но с одним хотя и небольшим, но очень существенным отличием: удерживай свое внимание сновидения на листьях мескитового дерева в осознании нашего повседневного мира.
Моя нервозность не давала мне возможности следовать ходу его мысли. Он терпеливо объяснил, что, пристально глядя на листву, я осуществлю незначительное перемещение точки сборки. Затем, собрав воедино свое внимание сновидения путем пристального созерцания отдельных листьев, я в действительности зафиксирую точку сборки в этом едва смещенном положении. И моя сцепленность заставит меня воспринимать на языке второго внимания. Посмеиваясь, он добавил, что это на редкость просто.
Дон Хуан был прав. Мне потребовалось лишь остановить взгляд на отдельных листках дерева, удержать его там, и я мгновенно был втянут в вихреподобное ощущение, очень похожее на вихри[10] в моем сновидении. Листва мескитового дерева стала целой вселенной чувственных данных. Было похоже на то, что она поглотила меня, но я ощущал ее не только с помощью зрения; я прикасался к листкам и ясно осязал их. Я мог чувствовать их запах. Мое внимание сновидения было не просто визуальным, как в обычном сновидении, но объединяло все органы чувств.
То, что началось с пристального созерцания листвы мескитового дерева, теперь переросло в сновидение. Я был убежден, что воспринимаю дерево во сне, как это случалось со мной множество раз. Естественно, я поступил с этим деревом во сне точно так же, как всегда поступал в сновидении; я переходил от детали к детали, увлекаемый силой завихрения, которая уносила меня к той части дерева, куда я направлял свое внимание сновидения, охватывающее все органы чувств. Вихри-водовороты формировались не только путем всматривания, но и путем касания любой частью моего тела.
В ходе этого видения или сновидения я столкнулся с сомнениями, порожденными моей обычной рациональностью. Я начал спрашивать себя, не взобрался ли я и в самом деле, в ошеломлении, на дерево и не трогаю ли в действительности листья, не осознавая того, что в действительности делаю. Или может быть, я уснул, убаюканный шелестом листьев на ветру, и вижу сон? Но, так же как и в сновидении, мне не хватило энергии для того, чтобы долго об этом размышлять. Мои мысли были мимолетны. Они длились мгновение, а затем сила непосредственного восприятия всецело заглушила их.
От какого-то движения вокруг меня все вздрогнуло, и я буквально вынырнул из облака листьев, будто дерево перестало оказывать на меня свое притягивающее воздействие. Я видел со своей высоты великолепную панораму вплоть до самого горизонта. Темные горы и зеленая растительность окружали меня. Еще один энергетический всплеск встряхнул меня до самых костей. После этого я оказался уже в другом месте. Исполинские деревья возвышались вокруг. Они были выше, чем сосны в штатах Орегон или Вашингтон. Я никогда не видел такого леса. Эта панорама так резко контрастировала с безводной соноранской пустыней, что у меня не осталось сомнений, что я в сновидении.
Я удерживал этот необычный пейзаж, боясь отпустить его, зная, что это в действительности сон, который исчезнет, как только я выйду из внимания сновидения. Но образы оставались даже тогда, когда мне показалось, что я вышел из внимания сновидения. Ужасная мысль пронеслась у меня в уме: а что, если это и не сон, и не обычный мир?
Испугавшись так, как может быть испугано только животное, я устремился опять в заросли листьев, из которых вынырнул. Под воздействием своего порыва я прошел сквозь листву дерева, огибая толстые ветки. Инерция этого порыва потянула меня прочь от дерева, и в один миг я очутился рядом с доном Хуаном у двери его дома в пустыне Соноран.
Я сразу понял, что снова нахожусь в состоянии, в котором могу нормально мыслить, но не могу разговаривать. Дон Хуан сказал, чтобы я не волновался. Он сказал, что наш дар речи подвержен очень сильным влияниям, и что периоды немоты — довольно распространенное явление среди магов, которые отваживаются заглядывать за пределы обычного восприятия.
В глубине души я чувствовал, что дон Хуан проникся жалостью ко мне и решил меня приободрить. Но голос