Мы же хотели сдавать квартиры тем, кто готов платить за них, поддерживать жилье в чистоте и аккуратности, ладить с соседями и кто удовлетворяет нашему требованию иметь доход, по меньшей мере в четыре раза превышающий размер арендной платы. «Как вы думаете, что нам следует делать?» – спросил я Роя.
А он ответил: «Я считаю, что вы должны послать их к черту и отстаивать свою правоту в суде. Пусть попробуют доказать, что вы осуществляете дискриминацию в отношении чернокожих; это крайне трудно, поскольку у вас есть чернокожие съемщики». Еще он сказал: «Я не считаю, что вы обязаны сдавать жилье тем, кто вам нежелателен, будь то белый или черный. У правительства нет права вести ваш бизнес или вмешиваться в него».
В тот вечер я понял, что Рой – именно тот человек, которому можно поручить эту нашу судебную тяжбу. В те времена я еще был никем, но Рой любил хорошую драку и взялся вести наше дело. Он присутствовал на судебном разбирательстве вместе со мной, и мы отстаивали нашу правоту. Противная сторона так и не смогла привести доказательств дискриминации, и мы отделались самыми необременительными условиями соглашения, причем суд не признал нашей вины. Вместо этого мы согласились дать в местной прессе рекламу наших предложений на принципе равных возможностей. Тем дело и кончилось.
За это время я хорошо узнал Роя. Он был великий адвокат, особенно когда сам хотел этого. Рой мог вести защиту без всяких записей. Он обладал фотографической памятью и мог свободно оперировать доводами и фактами, не сверяясь с документами. Когда Рой был готов к делу, он был блестящим, практически непобедимым защитником. Однако так подготовлен он бывал не всегда. Правда, даже неподготовленным, ему случалось блестяще выступать в суде. К сожалению, он также мог полностью провалить дело, и всякий раз перед очередным судебным заседанием я старался досконально выяснить, готов ли он. Если оказывалось, что не готов, я всегда настаивал в суде на отсрочке заседания.
Я никогда не обманывался насчет Роя. Его нельзя было назвать пай-мальчиком. Однажды он рассказал мне, что две трети своей взрослой жизни прожил под тем или иным обвинением. Меня это позабавило. «Рой, скажи только одну вещь, ты действительно сделал все это?» Он посмотрел на меня и улыбнулся. «Какого черта ты так думаешь?» – спросил он. И я так никогда и не узнал, было ли это правдой.
Если что и можно было с уверенностью сказать про Роя, так это то, что он всегда был очень твердым, жестким человеком. Иногда мне кажется, что эта жесткость – второе главное качество после лояльности, которое он больше всего ценил в жизни. Например, все друзья Роя знали, что он гей, и вы часто могли видеть его в обществе смазливых молодых людей. Но он никогда не говорил об этом. Ему просто не по душе был имидж гея. Рой знал, что для любого нормального человека гей – это практически синоним слабака, а он меньше всего хотел выглядеть слабаком. Он изо всех сил старался избежать этого впечатления. Если разговор вдруг заходил о правах геев, он всегда первым выступал против них.
Но будучи твердым, даже упрямым человеком, Рой всегда имел множество друзей, и я, не стесняясь, горжусь, что был одним из них. Он был по-настоящему преданным другом, это было для него делом чести. И, поскольку Рой всегда был очень сильным, проницательным и твердым, оставалось только радоваться, что он на вашей стороне. На него всегда можно было положиться, он был готов выступить за вас, даже если в душе был не согласен с вами. Он был готов отстаивать в суде ваше дело, даже если это наносило вред его интересам. Рой всегда был чужд двуличия.
А теперь сравните Роя с сотнями этих лощеных «респектабельных» молодчиков, ради карьеры провозглашающих свою бескомпромиссную честность, но на деле напрочь лишенных лояльности. Для них существует только то, что выгодно для их карьеры Они, не задумываясь, предадут друга, если он окажется в беде. И я всегда любил Роя за то, что он был совсем не таким. Он из тех парней, что останутся у вашей больничной койки, даже когда все другие смирятся с неизбежным и покинут вас. На него можно рассчитывать до гробовой доски.
Возвращаясь к своим первым годам жизни на Манхэттене, скажу, что познакомился со множеством полезных людей, многое узнал о городской недвижимости, но все еще ничего не мог найти по цене, которая устаивала бы меня. Затем, в 1973 г., нью-йоркский рынок недвижимости внезапно стал проявлять признаки спада. Я всегда ожидал чего-нибудь подобного, зная об экономических циклах и предполагая, что рынок недвижимости – не исключение. Но даже при этом я никак не ожидал, что дела пойдут настолько скверно. Кризисная ситуация была вызвана сочетанием ряда факторов. Федеральные власти ввели мораторий на субсидии, выделявшиеся на жилищное строительство, хотя раньше выдавали их буквально пачками, в особенности под городское строительство. В это же самое время начали расти процентные ставки, которые были стабильны в течение столь длительного периода, что все уже забыли о том, что они вообще могут меняться. Положение усугублялось из-за внезапного скачка инфляции, особенно в сфере строительства, где она, казалось, росла даже тогда, когда в других отраслях не было никаких ее признаков.
Но самой большой проблемой являлся Нью-Йорк как таковой. Долг города вырос настолько, что это стало вызывать всеобщее беспокойство. Впервые поползли слухи о возможности банкротства Нью-Йорка. Опасения нарастали как снежный ком, и вскоре Нью-Йорк стал утрачивать доверие. Люди просто перестали доверять этому городу.
Эта обстановка никак не способствовала строительству недвижимости. Если за первые девять месяцев 1973 г. городские власти выдали разрешения на строительство 15 тысяч новых многоквартирных домов и односемейных коттеджей в пяти пригородах Нью-Йорка, то за аналогичный период 1974 г. – только 6 тысяч.
Я тоже разделял всеобщее беспокойство за судьбу Нью-Йорка, однако не скажу, что оно лишало меня сна. Я по натуре оптимист, и, честно говоря, экономические трудности Нью-Йорка были мне только на руку, они таили огромные возможности для меня. Я вырос в Куинсе и всегда верил, может быть, даже чисто инстинктивно, что Манхэттен – наилучшее место, центр мира, где только и стоит жить. Какие бы текущие трудности ни испытывал этот город, в глубине души я был уверен, что в конце концов все уладится. Да и какой еще город мира мог бы занять место Нью-Йорка?
Мое внимание всегда привлекал заброшенный кусок земли вдоль Гудзона между 59-й и 72-й улицами. Всякий раз, проезжая мимо по Вестсайдскому шоссе, я ловил себя на том, что представляю, как его можно застроить. Не надо быть особо гениальным, чтобы понять, что эта сотня акров незастроенной прибрежной полоски земли на Манхэттене таит в себе огромные возможности. Но попытка освоить такой огромный участок, когда город был в финансовом кризисе, – это уже совсем другая история.
Не думаю, что кто-то стал бы колебаться, если бы речь шла о покупке хорошего участка по сходной цене. Но в те годы жить в окрестностях Вестсайда было крайне опасно. Почти на каждой улице располагались приюты для бедных, в скверах поджидали продавцы наркотиков. Помню, как New York Times опубликовала целую серию статей, рассказывающих о том, каким опасным был квартал между западной частью Центрального парка и авеню Колумба на уровне 84-й улицы.
Но, несмотря на это, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в скором времени все может измениться. Даже на таких опасных для жизни улицах, как Западная 84-я, всего в нескольких шагах от Центрального парка, стояли замечательные старые особняки из бурого песчаника. А на Сентрал Парк Уэст и Риверсайд-драйв глаз радовали прекрасные старые дома с просторными квартирами и чудесным видом из окон. Я был убежден, что люди когда-нибудь оценят всю прелесть этих мест. Это только вопрос времени.
Однажды летом 1973 г. мне попалась статья о железнодорожной компании Penn Central, которая находилась на грани банкротства. В статье говорилось, что доверительный собственник Penn Central поручил распродажу ее недвижимого имущества фирме, возглавляемой неким Виктором Пальмьери. Среди подлежавших продаже активов были те самые заинтересовавшие меня заброшенные участки в районах Западных 60-х и Западных 30-х улиц. Договор с компанией Penn Central предусматривал получение Виктором Пальмьери процента со сделки всякий раз, когда его фирма находила покупателя на распродаваемую недвижимость.
Я никогда раньше не слышал о человеке по имени Виктор Пальмьери, но сразу понял, что мне нужен именно он. Я позвонил в его фирму и сказал: «Здравствуйте, меня зовут Дональд Трамп, и я хочу купить участок в районе 60-х улиц». Как правило, самый простой подход оказывается самым эффективным.
Думаю, им понравились мои прямота и энтузиазм. К тому моменту я еще ничего не построил, но меня переполняло желание сделать то, о чем люди в куда более солидном положении, нежели мое, могли только мечтать.
Я встретился с Виктором Пальмьери, и мы сразу поладили. Он был очень обаятельным уравновешенным человеком, итальянцем по происхождению, но выглядел, как истинный американец, настоящий аристократ американского толка.
Я стал расписывать ему, насколько криминальным является район Западных 60-х улиц, в каком кризисном состоянии он находится и какие трудности доставляет городу и что только сумасшедший может интересоваться покупкой недвижимости в такие времена. Если вы хотите что-то купить, всегда следует убедить продавца, что его товар не так уж хорош.
Далее я рассказал Виктору, насколько сложно добиться зональных разрешений на подобный огромный незастроенный участок. Я указал ему на то, что совет местного самоуправления непременно будет возражать против любого строительного проекта, а уж процедура получения одобрения от Комиссии по городскому планированию и Счетной комиссии может длиться целую вечность.
Третье и самое важное, что я сделал, – стал горячо рекламировать себя Виктору и его людям. Правда, я не мог похвастаться своим опытом или достижениям, но изо всех сил подчеркивал свои преимущества – энтузиазм и энергию.