Иногда поздней ночью Королева Луиза вдруг садилась в постели, прямая, словно стрела. Ее трясло. Трубач, застыв, лежал рядом, готовый броситься к ней на защиту, но защищать ее было не от чего. Однажды на рассвете, когда шел мелкий нудный дождь, Королева сказала:
— Мы должны устроить королевский бал. Нужно поженить моих принцев и выдать замуж принцесс.
Начались усиленные приготовления; пришли портные и повара, плотники и пираты, переодетые в торговцев вином, жадно глядевшие на столовое серебро. Все во дворце перевернулось вверх дном. Взбешенный Король Грегор шагал взад и вперед, дергая черную бороду, и хватал за руку своего друга Короля Джона.
— Мы что-то забыли, — выкрикивал он. — Но что?
А Трубач с удвоенной энергией бегал то туда, то сюда — на кладбище, в деревню, на черную грязную пристань. Все было в порядке, все было в порядке. Он оставлял знаки повсюду, предупреждая каждый фонарный столб, каждую стену.
Она стала бледной, как мрамор, и очень быстро уставала. И все же все было прекрасно, конечно же, было прекрасно. Король Джон и Король Грегор каждый день выходили на поле боя, и армии их возвращались домой, истекая кровью, или армия Короля Грегора возвращалась домой, истекая кровью, а армия Короля Джона уходила — и танцы длились до полуночи, и читались стихи, и во дворце царила любовь, а Принцесса качала головой и улыбалась:
— Все они сумасшедшие, правда, Трубач? Просто буйно помешанные.
Он протягивал ей свою лапу, она брала ее в руки, и они торжественно приветствовали друг друга.
— По-моему, она очень бледна, — сказала Королева Луиза, дергая себя за губу.
— Пусть ест побольше бифштексов, — сказал Король Грегор, не отрывая глаз от карты. — Ха! — сказал он вдруг. — Он ползет на нас отсюда, — и ткнул пальцем в какие-то линии на карте, — он думает нас перехитрить…
Поскольку дворец был наводнен принцами и принцессами, но ни одна из них не была той, бледной Принцессой, которую помнил Трубач, Король Грегор и Королева Луиза вершили свой королевский бал. Оркестр весело играл вальс за вальсом, и к полуночи все торговцы и их слуги нашли себе по принцессе, а все принцы нашли по дочке торговца, точно такой же, как им и хотелось, и в Королевстве настал такой замечательный мир и такое спокойствие, каких никогда еще не было.
Когда бал был окончен и все давно спали, Королева Луиза села в постели, прямая, точно стрела, и сказала:
— Трубач! Что это?
Ничего не случилось, он знал. Если бы что-то где-то случилось, он бы услышал, унюхал, почувствовал бы нутром. Но он послушно поднялся, отвернувшись, зевнул и, нехотя подойдя к окну, выглянул: там была пустота. Воображения у бедного Трубача не было.
— Нам что-то нужно делать, — сказала Королева Луиза, — с пиратами и попугаями, не говоря уже о карманниках. — Она вскочила с кровати и уставилась в глубину ночи через плечо Трубача, ее белые ноги были кривые, такие же, как и у жабы, наверное, она в нее превратилась. Королева машинально провела рукой по его голове, и Трубач заскулил. — Правильно, — сказала она, как будто бы он что-то ей сообщил. — Мы должны показать им, что любим их, считаем их равными. А как это сделать?
Она заметалась взад и вперед, мелькая перед ним кривыми ногами, ломала пальцы, кусала губы. Трубач сидел навострив уши, чуть склонив голову.
Странное выражение появилось на лице Королевы Луизы.
— А нам действительно нужны сокровища Королевства? — спросила она. Хотя фраза была трудной, Трубач понял ее и, не зная, что делать, прикрыл глаза правой лапой. Но Королева Луиза была слишком возбуждена, чтобы это заметить. — Правильно, мы пригласим бродяг, пиратов и попугаев охранять сокровища Королевства. Они их украдут и больше никогда не будут несчастны!
У собак нет власти. Одна надежда была у Трубача, что утром Королева Луиза забудет о своем плане.
Настало утро, но она ничего не забыла.
— Грегор, — сказала она. — У меня блестящая идея.
Трубач выскользнул из дворца. Он бросился на кладбище, куда никто никогда не ходил, и около часа там караулил. Но ни один злоумышленник не появился, ни один кролик не проскочил мимо, и он поспешил, хотя еще не стемнело, в деревню, чтобы заглянуть в окна, но там тоже не было никого — все торговцы и их слуги были на празднестве вместе с новыми женами королевской крови, — и тогда Трубач молнией бросился на черную грязную пристань. Но и там было пусто, как в бутылке из-под рома, брошенной на песке, и Трубач с тяжелым сердцем вернулся во дворец.
— О боже, — вопил Король, хотя и он был причастен к плану Королевы Луизы, — сокровища Королевства иссякли!
Трубач лег на пол.
Все было в порядке, все было в порядке.
Она, Принцесса, которую помнил только он, стала еще бледней и еще быстрее уставала. Он требовал, чтобы ему позволяли лежать в сторонке, возле ее высокой, точно помост, нарядной кровати, и ждать, когда рано или поздно, но обязательно — ведь отпущен же ей срок человеческой жизни — взойдет солнце, и она вдруг сядет, прямая, точно стрела, и они снова побегут по полям, преследуя глупых кроликов. Но почему-то пришли пять рыцарей — почему, он так и не понял, — умасливали и задабривали его, а потом, схватив железными перчатками, потащили на цепи в обычное для него место за кладовкой. Когда через несколько дней его отвязали, Принцессы уже не было.
— Свершилось! Свершилось! — дико закричала Королева Луиза, и он в испуге проснулся. Насколько мог он видеть, повсюду плясали люди.
— О, мир! — рыдал Король Грегор.
— О, справедливость! — рыдал Король Джон.
Врокрор Грозный стоял здесь же и держал за руку принцессу Мюриел, застенчивый, словно девица; и Дьюбкин, и Добремиш, и хорошенькая Полли, и все остальные осыпали их лепестками роз, и на всех лицах искрились слезы. Королева Луиза мелодично смеялась, потому что Король пиратов предлагал ей сундук сокровищ, набитый доверху золотом и серебром, и, целуя ей кончики пальцев, косил глазами, словно тут же собирался стянуть все это обратно; а Король Джон и Король Грегор, сияя улыбками, соглашались, что оба они, конечно каждый по-своему, святые, и попугаи хором кричали: «Фейерверк! Ура, фейерверк!»
Дворец был залит светом, за окнами — глухая тьма. И все было в порядке, иначе быть не могло. Ведь это было гармоничное Королевство, единственное Королевство на свете, где безраздельно правило искусство.
Трубач выполз из-под черной скатерти, которой накрыт был стол, и проскользнул к двери. Постоял, выжидая. Дверь была открыта. Он бросился подальше от танцев и света, подальше от веселого праздника, он знал — абсолютно пристойного, и, когда забрался в чащу леса, завыл.
Ужасы в библиотеке
Уже несколько дней я не находил себе места: мне слышались странные звуки, все исчезало из-под рук — жалкие мирские симптомы расстроенных нервов, знакомые мне слишком хорошо (ведь я, как известно, происходил из семьи безумцев), и вдруг несколько странных фраз, на которые я наткнулся в книге по эстетике, неожиданно резко изменили ход моих мыслей. Я сидел и читал в своей обычной манере, одновременно жадно и бессистемно, прижав одну руку к груди, и угрызения совести, какое-то зыбкое беспокойство скреблось у меня в душе, точно призрак, металось от окна к окну — неважно из-за чего (я не воспользовался случаем навестить отца в психиатрической больнице, которая находилась за городом, или, вернее, придумал причины, помешавшие мне пойти к отцу, и затем, уже не попав к нему, увидел все в новом свете и понял, что доводы мои смешны и ничтожны; я, конечно же, должен был пойти в больницу, но это все ерунда, неважно), как вдруг я наткнулся на любопытные наблюдения — о «живой форме» в искусстве.
Не помню точно, что я тогда читал, даже сути теории не помню. Помню лишь рассуждения — меня очень заинтересовавшие — об «относительности времени и пространства» в музыке и живописи и что-то… простите меня, я спешу… об «органических формах». Моя жена — вот это я помню очень точно — возилась на кухне, гремя посудой и нарочито резко включая и выключая воду, что я мог объяснить лишь как личный выпад против меня: сижу в гостиной с книгой, в то время как она работает. Все ее знакомые имеют прислугу, и она считает — она мне сама говорила, — что человек с таким достатком, как у меня, наверняка может позволить себе эту маленькую роскошь. Когда мой отец был еще на свободе и чуть ли не каждый вечер заходил к нам и помогал ей по хозяйству, эта проблема стояла не так остро. Но отца поместили туда, где ему и следует быть — не моя это вина, — и теперь жена постоянно твердит, что надо нанять прислугу. Я много раз ей объяснял, что чужой в доме для человека, подобного мне, — что угодно, но только не роскошь. Появление постороннего даже рядом с домом выбивает меня из колеи, поэтому я и пешком хожу, хотя не всегда это удобно (впрочем, я бываю на улице редко, лишь когда мне нужно зайти в мой банк), поскольку иметь машину для меня неизбежно означало бы возиться с механиком, шофером или еще бог знает с кем… Но я отвлекся.
Итак, в течение нескольких дней и ночей я слышал странные звуки, которые доносились из библиотеки. (Чтобы установить, что эти звуки приходят именно оттуда, я потратил достаточно сил, но не буду об этом рассказывать, время мое ограничено.) Сейчас особенно резкий звук заставил меня вскочить с кресла, я захлопнул книгу по философии, заложив пальцем страницу, которую читал, и бесшумно — я был в тапочках — направился к двери библиотеки.
Взявшись за круглую ручку и сгорбившись, точно старик — как мой отец, например, — я приложил к двери ухо, изо всех сил стараясь понять, что же происходит там, внутри библиотеки, и вдруг до меня дошло — я понял это неожиданно, удивившись, как человек, проснувшийся совсем не в той комнате, где засыпал, — что с диким напряжением вчитываюсь в заголовок книги «Проблемы искусства». Осознание пришло как удар, потрясло меня — у меня даже задрожали колени, ибо в то самое время, когда я полагал, что целиком поглощен звуками в библиотеке, мой мозг перемалывал идеи, на которые я натолкнулся в книге, идеи, которые в этот миг я понял с неожиданной ясностью.