Влемк-живописец кивнул, насупив брови, и принес шкатулки, на которых запечатлел все ее самые порочные наклонности. Выставив их напоказ, он резко повернулся и отошел к окну. У него мелькнула мысль выброситься из окна, но он решил, что слишком стар и слишком много повидал горя, чтобы поддаться дешевой романтике. До его слуха донесся их шепот. Нет, не одобряют они его картин.
— Какой ужас! — прошептал кто-то.
Влемк покачал головой и горько усмехнулся. Ведь этим людям свойственно обольщаться на свой счет. Он состроил глуповатую мину, повернулся к гостям и развел руками, как бы спрашивая: «Ну, что скажете?»
— Прекрасно! Просто прекрасно! — воскликнула сребровласая дама. — Сколько?
Влемк оставил ее слова без внимания, он смотрел на Принцессу. У нее чуть-чуть дрожали губы, она бросила на него быстрый взгляд, в котором читалось нечто похожее на замешательство и гнев одновременно. Потом снова опустила глаза. Картина на шкатулке, которую она держала в руке, называлась «Принцесса замышляет месть». В эту минуту всякий мог бы заметить, что перед нею — ее же зеркальное отражение: искаженное, задыхающееся от злости лицо, надутые губы, колючие и бессмысленные, как у зверя, глаза. Желая скорее покончить с этой сценой, Влемк стал так энергично жестикулировать и скорчил такую идиотскую гримасу, что Принцесса невольно перевела на него взгляд. «Что вы скажете?»— опять жестом спросил он.
Принцесса глядела на Влемка в упор, видимо догадываясь, что все это нарочно разыграно.
— Мне этот портрет не нравится, — отрезала она. — По-моему, я не такая.
Гости замерли. Значит, она разрешила им хулить художника.
— И правда, — согласилась сребровласая дама, только что восхищавшаяся портретом. — В нем действительно мало сходства.
Они встретились взглядами. Влемк продолжал глупо улыбаться и ждал. Один лишь усатый Принц как будто не понимал, что происходит. Он с интересом разглядывал тщательно расписанную коробочку для пилюль, на которой Принцесса была изображена пробуждающейся от порочных грез, и повернул картинку так, чтобы на глянце губ отразился свет свечи.
— Вот эта мне нравится, — сказал он, протягивая коробочку Принцессе, и только теперь увидел ее лицо.
— Значит, надо купить, — сказала она ледяным тоном.
Бедняга не понимал, в чем его ошибка. Он опустил вдруг обессилевшую руку и обратил на картинку вопрошающий унылый взгляд. Влемк понял, что коробочка ему действительно нравится, что по простоте душевной он не видел в ней греха, и это совершенно справедливо, поскольку для него в ней греха и не было.
— Не знаю, — пробормотал он, и в этот момент на его наивном лице появилось выражение озабоченности. Он сжал губы, как бы обдумывая происходящее, но он был слаб и беззащитен; окинув взглядом окружающих, он положил коробочку на место и сказал — Пожалуй, нет. Не знаю.
Принцесса повернулась к двери. Постояла в раздумье, ее лицо ничего не выражало, она, видимо, всячески старалась скрыть свои чувства. Ее тонкие пальцы беспокойно теребили платье. Влемк-живописец, знавший каждый мускул, каждую косточку этого юного милого лица, читал все ее мысли. Вот сейчас она повернется — она повернулась, возьмет почти наугад одну из шкатулок, наверняка с пейзажем, — она действительно взяла шкатулку с пейзажем — и спросит: «Сколько?»
Принцесса подняла голову, поколебалась немного и, стараясь прочесть что-то в глазах Влемка, спросила:
— Сколько?
Влемк придал лицу печальное, виноватое выражение и показал жестами, что шкатулка, к сожалению, не продается. Она моментально, как шахматистка, хорошо изучившая своего противника, сделала второй ход: положив шкатулку на место, взяла наугад другую.
— А эта? — резко спросила она.
Его лицо, должно быть, выразило удивление. Он решил не медлить с ответом — лучше принять от нее подачку, чем продолжать эту опасную игру. Он показал шесть пальцев, потом изобразил с помощью большого и указательного пальцев кружок величиной с монету с барельефом Короля — цена была явно завышена.
Ее глаза широко раскрылись от изумления, потом она вдруг рассмеялась, потом, также неожиданно, бросила на него тяжелый, испытующий взгляд. Но и эту вспышку мгновенно погасила, опустив ресницы.
— Хорошо, шесть крон, — сказала она и сделала знак лакею, который неловко и торопливо полез за кошельком.
Сребровласая дама тотчас же схватила другой пейзаж; господин в парике потянулся за шкатулкой с двумя собаками, усатый Принц все еще посматривал краешком глаза на понравившуюся ему картинку, но потом решил, что лучше не надо, и стал разглядывать с подчеркнутым интересом цветы. Улучив подходящий момент, когда все склонились над шкатулками с пейзажами, цветами и животными, Влемк взял со стола «Порочные грезы», задел Принца будто бы невзначай за плечо, как это делают опытные карманники, и незаметно сунул коробочку для пилюль ему в карман.
— Сколько? Сколько? — спрашивали все наперебой.
Он указывал пальцами цифры, с каждым разом заламывая все более высокую цену. Принцесса холодно взирала на него, потом отошла к окну и задумалась. Когда настала пора уходить, она улыбнулась и сказала:
— Счастливо, Влемк. Да хранит тебя бог, бедняга!
«Прикоснулся к ней! — ликовал Влемк, целуя ее руку. — Прикоснулся! Сердце прямо так и ёкнуло!»
8
Однако злокозненные портреты, написанные Влемком, не выходили у Принцессы из головы. Сидя у себя в комнате и вглядываясь в говорящую картину, она все больше убеждалась, что отец прав. Портрет действительно похож на нее, сколько бы она ни надеялась, будто это не так. Неужели и другие портреты, еще менее льстящие ее самолюбию, также похожи? Она попробовала представить их себе, но не смогла: то ли у нее притупилась память, то ли начал действовать
какой-то механизм, который искажал образ, едва он успевал появиться, опаляя его, лишая ясности очертаний, как это бывает, когда смотришь на предмет при слишком ярком освещении.
— Интересно, зачем он меня писал? — как-то подумала она вслух.
— Я уверена, что он не желал тебе зла, — сказала картина голоском, который был не громче, чем жужжание пчелы.
Принцесса, стоявшая вполоборота к шкатулке, чуть склонив голову, спросила:
— По-твоему, он меня ненавидит? Да?
— Насколько я помню, он никогда о тебе плохо не говорил.
— Ты лжешь, — сказала Принцесса, хотя и не очень уверенно. Ей почему-то становилось все труднее и труднее угадывать, о чем думает лицо на портрете, даже когда его голос звучал, как ее собственный.
— Нет, не лгу! — возразила картина, и в тоне ее звучала обида. — Если хочешь знать, при мне он ни разу не упомянул о тебе!
— Говорить обо мне он не мог, а думать, конечно, думал, — сказала Принцесса. — Потому что мое лицо стало для него навязчивой идеей.
— Ага! Значит, ты признаешь в них некоторое сходство с собой!
— Ничего я не признаю! — вспылила Принцесса. — Перестань ловить меня на слове!
И, чтобы избежать дальнейших пререканий, она повернулась и быстро вышла из комнаты.
Но мысли о портретах не давали ей ни минуты покоя. За ужином, сидя напротив Принца, хмурая и недовольная тем, что он перестал понимать ее и что скоро ему уезжать, а неопределенность их отношений остается, Принцесса, откусив кусочек булочки, вдруг представила себе, как Влемк-живописец изобразит ее: вот она, сверкая колючими, как у горностая, глазками, жадно пожирает кусок курицы. Или в лесу: она бродит, ломая руки и то и дело откидывая назад волосы, будто отгоняя прочь навязчивые мысли либо отвергая несправедливые упреки тех, кому слепо верила; и в памяти ее вдруг воскрес образ, глядевший с картины Влемка-живописца, — образ более реальный, чем деревья и кусты папоротника вокруг: в припадке безумия она раздирает себе ногтями лицо.
Однажды произошло необычное: в ее комнате появился Король, ее отец. Когда дверь за ним закрылась, а слуги отступили по его приказанию в глубь комнаты и будто растворились, как сентябрьский туман, в шторах и стенах, Король, судорожно одергивая на себе одежду, словно все, что к нему прикасалось, все мало-мальски вещественное причиняет ему жгучую, почти невыносимую боль, с большим трудом поднял голову и спросил:
— Дочь моя, что с тобой? Мне говорили верные люди, что ты ведешь себя так, будто лишилась рассудка.
Принцесса побледнела от страха; как и все обитатели дворца, она по опыту знала, что такое отцовский гнев.
— Только не лги! — крикнул он.
— Я и не собираюсь! — возмущенно крикнула она в ответ.
Король поднял брови, изучая ее, его крошечные коготки затеребили края одежды.
— Прекрасно, — сказал он.
Его голова вдруг откинулась назад, словно его ударили невидимым предметом по подбородку. По телу его пробежала судорога, он замахал руками, точно крыльями, потом приступ кончился. Слуги, готовые кинуться к нему на помощь в любое мгновение, приникли к его креслу; в их скрюченных фигурах было что-то обезьянье. Когда он смог снова поднять голову, по его носу и бороде струился пот.
— Тогда скажи, что случилось. У меня осталось мало времени — это всякий дурак поймет. — И, не дождавшись от нее ответа, он нетерпеливо добавил — Ну?
— Я сама не своя, — еле слышно отвечала Принцесса. К ужасу своему, она заметила, что и ее руки теребят платье, хотя и не так судорожно, как руки отца.
Голова его то падала вперед, то моталась из стороны в сторону, рот широко раскрылся, как в агонии.
— Не теряй времени! — прохрипел он. — Будь милосердна! — И снова, только резче прежнего, голова старого Короля откинулась назад и тело забилось в конвульсиях. Слуги двинулись было к нему, но он так решительно замахал на них руками, что Принцесса затрепетала от страха. — У нас нет времени для жеманства! — крикнул он сдавленным голосом. Из носа его потекла струйка крови, которую он попытался втянуть в себя.
И тогда шкатулка в порыве любви и скорби воскликнула:
— Расскажи ему! Ради бога! Расскажи ему все! И дело с концом!
Король скосил глаза на шкатулку, потом снова устремил их на дочь.