— Дай бог вам здоровья, господин.
Влемк помрачнел еще больше.
У высокой арки подъезда карета резко остановилась, и кучер, забыв про свою горделивую осанку, почти на ходу соскочил с козел и открыл дверцу. Когда он помогал Влемку вылезать, на его лице была написана такая глубокая торжественность, что Влемк, поколебавшись, сощурил глаза и рывком приблизил свое бородатое лицо к лицу кучера, чтобы разглядеть его; но на лице этого человека нельзя было прочесть ничего, и Влемк с чувством нарастающей тревоги устремился вверх по дворцовой лестнице.
Здесь было все не так, как прежде. Дворцовые покои настолько переменились, что Влемк остановился на полпути и сорвал с головы шляпу, чтобы легче было обдумать, что же произошло. Все стены были до блеска вымыты и стали похожи на только что отшлифованный мрамор; повсюду, куда ни бросишь взгляд, стояли свежие цветы, они сверкали и горели; обрамленные папоротниками, увитые белыми лентами, они устремлялись своими стеблями и соцветиями к застекленному потолку, и от их изобилия человек начинал сам себе казаться божьей коровкой на дне цветочного ящика. Еще более зловещим было поведение слуг: одни из них беззвучными ласточками сновали туда и обратно по залу, другие молчаливо застыли у дверей. Тут никто не улыбался, даже внуки дворецкого, игравшие у фонтана. «Скверно», — подумал Влемк. Он стоял ссутулив плечи, в волнении потирая руки и кривя подергивавшиеся губы.
Вдруг дверь опочивальни Королевы распахнулась и оттуда, к изумлению Влемка, стремительно вышел усатый Принц.
— Вы! — крикнул Принц. Лицо его исказилось, в нем сквозило такое смятение, что нельзя было определить, что испытывает Принц, гнев или надежду: теперь, когда живописец здесь, все наконец-то уладится.
Влемк поклонился и ткнул пальцем себе в лоб, показывая, что ничего не понимает.
— Пошли скорее, — сказал Принц. — Она, как проснулась, все про вас спрашивает. — Даже теперь выражения его лица нельзя было разобрать: в нем словно боролись противоречивые чувства. Он схватил Влемка за руку, но Влемк стоял как вкопанный, склонив голову набок, с протянутыми по-нищенски руками. Наконец Принц понял — Вам ничего не сказали? Королева больна! — Но так как Влемк все еще ждал, Принц продолжал — Никто, никто не может понять, что с ней. Я, как только мне сообщили, примчался из соседнего королевства. — Его лицо посуровело, и он еще крепче ухватился за свою резную трость. — Нет, нет! Уверяю вас, я переверну все вверх дном, если понадобится… — Он провел рукавом по вспотевшему лбу, упрямо насупился и стал похож на бодливого козла.
При вести о том, что Королева серьезно больна, у Влемка подкосились ноги, и он, наверное, упал бы, если бы не ухватился обеими руками за Принца.
— Я полагаю, что это все из-за портрета, — сказал Принц. И еще сильнее вцепился в трость. Глаза его загорелись, но тут же погасли, исполнившись сомнения и страха. — Впрочем, не знаю. Может, как раз наоборот, — сказал он и отвел взгляд в сторону.
Он рассеянно озирал зал и будто в надежде, что именно Влемк может разрешить его сомнения, энергично дергал его за рукав и упорно тянул к двери; в конце концов художник сдался и последовал за ним.
Как только Принц и живописец вошли, служанки и доктора, стоявшие у кровати с балдахином, подняли полог и исчезли точно тени. В спальне было тоже полно цветов, особенно около постели. Лицо Королевы белело на подушке, как белеет на темно-красном бархате жемчуг, а в ее до синевы бледных руках, лежавших поверх одеяла, была шкатулка с портретом, исправленным Влемком. Принц, не в силах, видимо, сдержать свой порыв, опередил Влемка и, оказавшись у постели первым, быстро нагнулся и поцеловал Королеву в лоб; потом вспыхнул и отошел в сторону, знаками умоляя Влемка помочь. Убедившись, что Влемк на него не смотрит, он отвернулся и закрыл лицо руками, как бы стараясь заглушить стон.
Влемк не без робости подошел к Королеве так близко, что мог коснуться рукой ее бледной щеки. Потом заложил руку за спину — теперь он обеими руками держался за шляпу и неотрывно глядел вниз, на Королеву. Спустя мгновение веки ее затрепетали, и она открыла глаза.
— Влемк, — проговорила она тихим голосом, исполненным неизбывной печали и такого нежного чувства, какого еще ни разу к нему не проявляла.
Глаза Влемка наполнились слезами. Он кивнул, шмыгнул носом и слегка поклонился, давая понять, что все слышит.
Она попыталась заговорить снова, однако, видимо, была слишком слаба; но потом, собравшись с силами, сказала:
— Спасибо, что пришел. Я боялась умереть, не повидав тебя, я хотела успокоить твою душу.
Услышав эти слова, Влемк вытаращил глаза.
— Вздор! — воскликнул он. Видя, что она как будто не замечает, как он заговорил, — заговорил своим голосом! — он взял ее руки в свои.
И тут Принц сердито встал с ним рядом.
— Вы не умрете! — воскликнул он, сверкая глазами. Потом повернулся и яростно глянул на Влемка. Но Влемк увидел сквозь слезы лишь расплывчатое розоватое пятно. Снова оборотившись к Королеве, Принц продолжал — Вам уже лучше, моя девочка!
Его озабоченный и в то же время виноватый вид показался Королеве трогательным и забавным, но она постаралась не выдать своих чувств.
— Нет, нет, милый Принц, — возразила она и вздохнула, глядя на его дрогнувшее лицо. Он стиснул зубы, по его румяным щекам текли слезы, которые (она это знала) были слезами любви к ней, любви невинной, чистосердечной — хотя кроме любви было здесь и нечто другое (она это тоже знала), что он скрывает, — и ей казалось, будто она совершает преступление, заставляя его страдать, потому что недостойна его доброты. Какого же еще искупления можно ожидать от нее, разве смерть ее не будет искуплением грехов и преступлений? Но как они поникли, как униженно, словно просители, ломают руки! И ей это нравится, чего уж тут спорить. Она чувствовала себя истинной королевой, и это чувство искушало ее промолчать, — она не пожалеет их, не избавит от страданий; но потом на нее навалилась какая-то тяжесть — почти ощущение старости, подумала она, или, во всяком случае, праведности, — и она почувствовала, что не может умереть вот так, не объяснившись до конца, чтобы все стало просто и ясно, чисто и открыто, как свет солнца, а дальше уж — пусть как хотят. Потому что умереть она должна; душой она к этому готова.
Влемк-живописец беспокойно переминался с ноги на ногу. Слова Королевы «успокоить твою душу» вызвали у него чувство тревоги. Случилось то, чего он так опасался. Это ведь из-за него она дошла до такого плачевного состояния; она же, зная, что он рано или поздно поймет, что натворил, жаждала снять с него всякую вину, вознестись над суетой к сладостной мудрости смерти. Она ласково улыбалась, жмурясь, как старая кошка. Влемк, взволнованный, перевел взгляд с лица Королевы на заплаканное, красное от гнева лицо Принца. Но как мучительно он ни думал, он все равно не мог придумать средства, которое помешало бы ей сделать то, что она решила сделать. Он видел: силы ее на исходе. Шкатулка выпала у нее из рук и лежала на одеяле.
— Влемк, — сказала Королева слабеющим голосом. — Я была не права, сказав тебе, что тот, первый портрет на меня не похож. Когда я увидела новый портрет, который ты довел до идеала, мне стало совершенно ясно, что в действительности я совсем не такая, какой себя воображала, что становлюсь все больше и больше похожей на те, другие портреты, которые ты писал.
— Новый портрет? — спросил Принц.
Не отвечая на его вопрос, Королева продолжала:
— Несоответствие между тем, что я собой представляю, и тем, какой мне хотелось бы быть, навело меня на мысль, что единственной радостью такому ничтожеству, как я, может служить пример древних философов, которые по крайней мере «познали самих себя». — Она опустила бледные веки и залилась слезами. Потом, уняв дрожь в голосе, сказала — Поэтому я и не хочу больше жить, поэтому и довела себя до такого жалкого состояния. Я не хочу, чтобы ты, когда меня не будет на свете, мучился угрызениями совести. Надеюсь, и мой милый друг Принц…
Королеву прервали драматические обстоятельства. Ни она, ни Влемк не заметили, что, когда она упомянула говорящий портрет, Принц в ужасе широко открыл глаза, словно медленно прозревая, в каком-то безотчетном порыве нагнулся к постели, схватил шкатулку, подбежал к камину и бросил ее в огонь. Там он и остался стоять — с суровым и более, чем обычно, виноватым видом. И тогда Королеве показалось — отчасти оттого, что ее оборвали на полуслове, — будто она и сама вся в огне; в тот же миг из камина донеслись вопли боли и ужаса:
— Влемк! Скажи ей, что это не моя вина! О, Мастер, милый Мастер, спаси меня!
При этих словах проклятие было снято — так они все поняли, — и Влемк, бросившись к камину, крикнул через плечо:
— Вы ошибаетесь, Королева! Спасти картину — значит спасти и вас! — Его голос гремел, как раскаты грома. — Она — не идеал, не иллюзия, она — это и есть вы! Иначе как бы она смогла заговорить?
Принц ничего этого не слышал: в тот самый миг, когда в камине раздались крики, он круто повернулся и не раздумывая — Влемк еще не добежал трех-четырех шагов — вытащил шкатулку из огня, побрызгал на нее водой и тем спас портрет от гибели.
— Неужели это возможно? — воскликнула Королева, покраснев от удовольствия и смущения. — Неужели я и вправду стала точно такой, как портрет?
— Влемк, — сказала картина, откашливаясь и часто мигая, чтобы стряхнуть с глаз копоть, — надеюсь, ты не думаешь, что…
Осененный догадкой, Влемк так ударил себя по лбу, что едва устоял на ногах.
— Плутовка! И все это время ты могла говорить, но скрывала!
— Могла? — удивилась картина и опасливо взглянула сначала на Влемка, потом на Королеву. — Вы не поверите, но…
— Конечно, не поверим, — перебила ее Королева. Всего минуту назад она была бледна, как привидение, а теперь вдруг порозовела, поздоровела, ожила. — Бессовестная лисичка! Притворялась немой и, чтоб досадить бедному Влемку, не хотела вернуть ему, несмотря на его отчаяние, дар речи, пока не оказалась на краю гибели. Какое ужасное, ужасное создание!