— Ты что, Анджелина? — сказал Ленни. От изумления он едва не свалился со стула.
— Все в порядке, Анджи, — сказал повар. Лицо у него налилось кровью, глаза дико вращались. — Пойду погляжу, как там в кухне. — Он резко отодвинулся от стола, нагнулся вперед и встал — огромный, как дом, с татуировкой на руке — сине-красным драконом до самого плеча. Он усмехнулся дрожащими губами — Вы тут ни при чем, ребята. Не волнуйтесь. — И мне — А ты, Финнеган, проникнись тем, что я сказал.
Разинув рот следили мы, как он вразвалку прошел на кухню, затем убрались восвояси.
Выйдя из ресторана Деллапикалло, мы, как обычно, покружили по городу. Свистящий в ушах и рвущий волосы ветер несколько привел меня в чувство, хотя я в жизни еще не был так ошарашен. Другие поняли не больше, чем я.
— Какого черта! А мы-то при чем? — возмущался чокнутый Тони, когда мы вышли из ресторана и стояли на улице, щурясь от яркого света.
— Да, мы-то при чем? — загалдели остальные.
И, как бы стараясь стряхнуть с себя одурь, мы разводили руками и оскорбленно вскидывали голову — обычные жесты напрасно обвиненного, превратно понятого громилы, однако на этот раз вполне оправданные. Проносясь по улицам города, мы сегодня старались держаться более плотной группой, чем обычно, и, замедляя ход, пугали прохожих оглушительным ревом.
Несмотря на чувство вины и смятение, мчаться в группе сегодня было упоительно, может быть, даже более чем когда-либо, потому что это была не обычная гонка, а гонка, вдохновленная тем, что каждому — мы ощущали это — еще предстояло пережить. Знакомый глухой звук чак-чак, присущий лишь «харлею», радовал слух, и было приятно видеть перед собой плотную, точно стена, обтянутую черной курткой спину Бенни Мясника, который шел впереди меня, или Ленни Тень рядом с ним слева; их мотоциклы на толстых колесах, освещенных светом задних фар, дымили, точно провинциальные шлюхи. Тони Петрилло шел слева от меня, и обмотки его рукояток игриво бились на ветру. Я взглянул на него, и он поднял руку в черной перчатке, да так элегантно, что я засомневался — не была ли притворством его обычная судорожная неуклюжесть. Оскалившись, я махнул ему в ответ.
Ах, да, конечно, это тоже была любовь; одно из звеньев крайне сложной генетической цепи. Мы были королями дорог и проносились по улицам города, сбавляя скорость, чтобы стрельнуть выхлопными газами в леди и джентльменов на тротуарах. Наконец мы вырвались за город и теперь уже мчались один за другим, все ниже пригибаясь к рулю. Спустились сумерки. Бенни, а за ним Ленни зажгли фары, осветив озеро. Оно было спокойное и гладкое, точно зеркало, и каждый уголочек его отзывался эхом на дикое, звериное буйство нашей молодости, будто радуясь, что нас сюда занесло.
Я все еще не оправился от чувства вины и смятения, хоть и начал постепенно склоняться к теории Арнольда, когда вечером вышел в гараж, чтобы повозиться с мотоциклом и отладить его. Я томился, но не только от угрызений совести, томился еще от неясной надежды. За ужином мама сказала, что у меня больной вид, а сестрица безапелляционно заявила: Финнеган влюблен.
— Не разговаривай с набитым ртом, — сказал я просто как заботливый старший брат.
— О, Финнеган всегда влюблен, — сказала мама, уходя от этой темы.
Но отец, лукавый и коварный старый калабриец, поднял глаза — он быстро ел, низко склонившись над тарелкой, — и усмехнулся.
— А готовить она умеет? — спросил он. Намек был тонкий, но, заметив, как переглянулись отец с матерью, я понял, что они видят меня насквозь. Вдруг — спустя три-четыре секунды — моя сестра Шеннон, поняв шутку, фыркнула и, захихикав, прикрыла рот обеими ладонями.
— Финнеган влюблен в Анджелину-у-у, — пропела она.
— Шеннон, прекрати дразнить брата, — сказала мама. Повернувшись ко мне, она потянулась, чтобы положить мне добавку. — Пригласи ее как-нибудь к нам, Финнеган.
— Она не пойдет, — сказал я.
— Что за глупости, — возразила мама. И сказала это так убежденно, что мне вдруг совершенно по-новому представилось то, что произошло в ресторане Деллапикалло, да и все, что происходит каждый миг повсюду в мире.
Я возился с мотоциклом уже около часа, когда вдруг позади меня постучали в дверь — скорее из вежливости, поскольку дверь была широко распахнута на улицу. Я обернулся, но сначала ничего, кроме расплывчатого силуэта, не увидел, так как меня ослепил яркий свет фонаря. Когда же огненные круги рассеялись, оказалось, что это, как я и подумал сразу, была Анджелина. Я посмотрел на часы: десять вечера. Ей полагалось быть еще в ресторане.
— Привет, Анджелина, — сказал я.
Она выглядела маленькой и ежилась, точно от холода, хотя холодно не было. Сейчас она не казалась даже хорошенькой, просто усталой, но сердце мое тревожно заныло. Прислонившись к дверному косяку, она сказала:
— Привет. — Затем, помолчав, добавила — Финнеган, можно с тобой поговорить?
— Конечно, почему бы нет? — Я никак не мог решить, вставать мне или нет. Если бы я встал, это было бы мило — знак приветствия; но вдруг она подумает, что я хочу воспользоваться случаем, и вообще, я лучше смотрюсь, когда занят машиной. О чем говорить, я тоже не знал. «Ты сногсшибательно выглядишь», — мог бы сказать я, что было б и верно и неверно. Но что бы я ни сказал, даже если бы это была абсолютная правда, она все равно мне возразит. Я знал ее. Она даже не сочла нужным извиниться за то, что кричала на нас, точно она королева, которая всегда права.
— Какой хороший мотоцикл, — сказала она. И слово «мотоцикл» прозвучало так приятно в ее устах, ведь сами-то мы говорили «тачка». Как здорово, что она так сказала. Не спрашивайте почему.
— Не такой уж хороший, барахлит, — ответил я.
— А что с ним?
Она спросила это настолько заботливо, с таким значением, наверное, нарочно, чтобы я окончательно запутался. Сердце мое возликовало. Какое лицо! Какие глаза! Я же говорил, что она в школе самая умная!
— Да ничего, — сказал я напряженно, — просто не отлажен. Вот хочу настроить. — Я улыбнулся — Как пианино.
Я все-таки встал, правда, нехотя, ссутулясь, сразу видно, что не опасен. Взяв тряпку с сиденья машины, вытер руки.
— Как пианино, — повторила она, чуть заметно улыбнувшись, и, быстро взглянув мне в глаза, тут же отвела взгляд в сторону. Помедлив, она сделала несколько робких шагов внутрь гаража и прислонилась к верстаку, глядя на мотоцикл, а не на меня. Нерешительно, осторожно она подняла одну ногу и поставила ее на банку, где я держал в масле запчасти. Я подумал, что вот точно так же она стояла и тогда, прислонившись к бару и слегка опираясь ногой о ступеньку, но сейчас это не выглядело кинорекламой, просто она устала, и это было естественно.
— О чем же ты хочешь поговорить? — спросил я.
Ведь она живет далеко отсюда, подумалось мне, но я тут же вспомнил, что у нее есть машина, красная, с откидным верхом. Я обернулся и увидел ее машину здесь, рядом, сверкающую в свете уличных огней.
— А ты не взбесишься, если то, что я скажу, покажется тебе… странным?
— Мне? — забывшись, я неожиданно усмехнулся. — Не думаю.
Собираясь с духом, она поглядывала на меня, не зная, как начать. Наконец сказала:
— Ты когда-нибудь слышал такое название: «Императорская собака»?
Поджав губы, я немного подумал и затем покачал головой.
Она оттолкнулась от стола, прошла в глубь гаража к узкой задней двери, открыла ее, выглянула наружу. Я знал, что оттуда видно озеро, спокойное, освещенное лунным светом, оно лежало в двух милях отсюда, хотя казалось, что значительно ближе. Мне захотелось подойти к ней, встать рядом, но я не решился.
— Арнольд нашел старинный рецепт, китайский, он называется «Императорская собака», — сказала она, как бы обращаясь в темноту, к озеру. — В книге написано, что это, возможно, самое изысканное в мире блюдо.
Чуть повернув голову, она смотрела на меня и ждала, как я отреагирую.
— О! — сказал я.
Она повернулась еще немного, но смотрела не на меня, а на мои ботинки.
— Собака должна быть совершенно черная. Ее нужно убить за минуту до того, как начнешь готовить. И…
Я спросил:
— Так он поэтому кричал на меня?
— Он кричал на отца. — Она избегала моего взгляда, но вдруг, смягчившись, подняла глаза и, видя, что я жду, когда она соизволит мне объяснить все, сказала — Наверное, он кричал из-за многих причин, не только из-за того, что отец не позволил готовить это блюдо в ресторане. Прошлой ночью мы с ним поссорились. Из-за школы и еще всякого…
— Из-за парней? — спросил я.
— Парней? Каких еще парней?
Но я-то видел ее насквозь.
— О, я думаю, кое-кто вьется вокруг тебя. Только они не любят показываться на свет божий.
Насторожившись, она испытующе смотрела на меня.
— Скажите, какой догадливый!
— Нет, вовсе нет. — Я снова схватил тряпку и начал тереть руки. — Так из-за этого он кричал, да? Тебя защищал, что ли?
Казалось, она неожиданно включилась в игру и напряженно решает, какой сделать ход.
— Я понимаю, ты хочешь сказать, что он орал на весь мир. На смерть и на все прочее. Этот рецепт он нашел чисто случайно, по-моему, это случайное совпадение, и блюдо как раз то, что Райнхарт ел там… А теперь он хочет это блюдо приготовить. В ресторане. Собаку.
Она кивнула.
— Понятно, — сказал я, — понятно.
Она ждала, наблюдая за мной. Я сложил тряпку, бросил ее на стол, выключил фонарь, выдернул шнур и стал его сматывать.
Наконец я сказал:
— А от меня чего ты хочешь?
Впервые за вечер она взглянула мне прямо в глаза и не отвела взгляда, собираясь с духом, чтобы объяснить, зачем пришла.
— Достань ему собаку, Финнеган. — Она помолчала. — Пожалуйста.
Я засмеялся.
Она вскинула на меня удивленные глаза и вдруг разозлилась. Только потом я понял, какие чувства владели ею, больше всего она была смущена, ей было даже стыдно. Как и я, она хорошо понимала, о чем она меня просит. И если б я был посмекалистей, я возмутился бы — неужели она думает, что я пойду на это? А я рассмеялся.