Черт знает что! И во время братания с кронпринцем, и после кронпринца, и во всех кабаках, куда заглядывал Михаил Константинович, и в игорном доме, где он неожиданно выиграл пять тысяч марок, и при выбрасывании из окна второго этажа голой проститутки, и в шлюпке, где мертвецкого цесаревича рвало прямо на гребцов какой-то плесенью, – везде Лопухин лишь стискивал крепче зубы и молча сатанел, чувствуя полное свое бессилие. Он, статский советник граф Николай Лопухин, замучен тяжелой неволей, а не цесаревич! Поди заставь того пить, как пьют порядочные люди! Твердить, что ли, поминутно, как его дворецкий: «Надо меньше пить, ваше императорское высочество»? Бесполезно. Да и при чем тут меньше? Меньше, больше – какая разница? Главное – умеючи.
А нет таланта – так напивайся в узком кругу, не позоря на весь мир Российскую империю! Ну зачем было в том кабаре… как его?.. ну неважно… зачем было ползать по сцене на четвереньках, блеять и бодать танцовщиц в зады? А зачем было с криком «бей, братцы, негров, выручай Сенегамбию» бить какого-то еврея? При чем здесь далекая французская колония? А еврей при чем? Почтенный с виду еврей купеческой наружности и нимало на негра не похож…
Позор, позор несмываемый! Нетрудно представить, с какими заголовками выйдут завтрашние газеты! Солидные-то промолчат – с этим у немцев строго, – зато уж желтые листки найдут себе пищу на неделю! Чудовищно! Как после этого показаться на глаза государю? И это еще не самое худшее: можно лишь ужасаться, понимая, сколь много лишнего наболтал пьяный цесаревич кронпринцу и его свитским! Кронпринц не дурак и олухов в свите не держит…
Полковник Розен только присвистнул, выслушав краткую версию данцигского анабазиса. Покачал головой:
– Хорошо, что у нас с немцами мир и союз, но…
– Вот именно – но! – процедил Лопухин. – Вы, полковник Генерального штаба, должны лучше меня знать тяжесть этого «но»…
– Лет через пятнадцать-двадцать Германия захочет играть первую скрипку в мировой политике, – кивнул Розен. – И главное, сможет надеяться на успех. Это молодая, настырная, очень динамично развивающаяся держава. А что до союзников, то их у России, как всегда, два – ее армия и флот. Согласны?
– Да.
– А я думал, будете спорить, вспомните еще Третье отделение…
– Оставьте ваши шпильки. Сегодня чиновник Третьего отделения блистательным образом провалил свое задание. Руки коротки оказались. Довольны?
– Как вам сказать? Не так, чтобы очень.
– И на том спасибо.
Разошлись мирно. Злой, дышащий вином Лопухин задержал на шканцах мичмана Корниловича.
– Советую вам, юноша, впредь избегать тесного общения с наследником. Это в ваших личных интересах. Вы меня поняли?
– Но я только…
– Только одобряли все его забавы жеребячьим ржанием. Но запомните: если вы не боитесь замарать честь русского офицера, то бойтесь меня. Я не шучу. Вы поняли?
– Д-да. – Корнилович кивнул.
– И еще одно. Я навел о вас кое-какие справки. Среди офицеров корвета вы единственный, кто не стеснен в средствах. Можно даже сказать, что вы богаты. Запоминайте с одного раза, повторять не стану. Если у цесаревича вдруг возникнет нужда в деньгах – взаймы ему не давать! Ни под каким соусом. Во-первых, не отдаст, во-вторых, не исполнится благодарности, а в-третьих, и в-главных, пощады от меня тогда не ждите. Уничтожу. Запомнили?
– Д-да…
– В таком случае спокойной вам ночи.
Оставшись один, мичман подумал немного, переводя бессмысленный взгляд с палубного настила на снасти, темнеющие среди бледных балтийских звезд, затем пробормотал: «Цербер пьяный», – после чего нетвердой походкой побрел к ведущему в чрево корвета трапу. Спать.
Пройдет лет сто или двести, словом, ничтожное по историческим меркам время, и не один въедливый историк, собаку съевший на царствовании Константина Второго, задастся вопросом: почему наследник престола беспутный Михаил Константинович, напропалую кутивший в Данциге, воздержался от пьяного разгула в Копенгагене? Кто-то сочтет данный вопрос не стоящим внимания и обойдет его в своей монографии, а кто-то с удвоенной энергией примется искать хоть какие-нибудь документы, проливающие свет на странное поведение цесаревича, ничего не разыщет и придет к выводу: либо наследник тяжко хворал (что после Данцига совсем не в диковину), либо внял увещеваниям скромного сотрудника Третьего отделения графа Лопухина Эн. Эн. Несомненно, ушлый исследователь начнет копать в этом направлении, но вряд ли многое выкопает. Поэтому выстроит простейшую логическую цепочку и преисполнится уважения к педагогическим и, возможно, терапевтическим талантам указанного графа. История полна людей с замечательным даром убеждения. Были среди них и гипнотизеры, и мастера подливать в питье «пациента» сомнительные снадобья по эксклюзивному рецепту, и просто люди, которых никому и никогда не удавалось согнуть, зато легко гнувшие в дугу кого угодно, даже неординарных венценосных особ. Так что уж говорить о нетрезвом цесаревиче!
Жаль, что люди не живут по сто-двести лет, а потому Николай Николаевич Лопухин никоим образом не мог ознакомиться с еще не высказанными предположениями историков. Интересно, сумел бы он при всей своей немалой выдержке удержаться от смеха?
Что правда, то правда: рецепт временного «исцеления» цесаревича был прост. Но вряд ли потомкам могло прийти в голову, насколько он был прост!
От Данцига до Копенгагена путь недолгий: две ночи и один день. «Победослав» бодро рассекал пологую волну, «Чухонец» держался в кильватере, наследник престола, мучимый алкогольным отравлением, начал подавать признаки жизни, а в кают-компании лейтенант Фаленберг, вспоминая вчерашнее, сумрачно пробасил: «Стыд-то какой, господа». Ему не возразили.
Попыхивающий уже второй папиросой Лопухин дождался Розена там, где они обычно обменивались колкостями, попутно любуясь морскими пейзажами.
– Полковник, вы играете в макао?
– М-м… К чему этот вопрос?
– Просто ответьте: играете или нет?
– У нас в полку, знаете ли, предпочитали штосс.
– Невелика и разница. Я вас научу. Запоминайте: играют в две колоды, банкируют по очереди. Задача игры: набрать девять очков на одной или двух картах. Туз идет за одно очко, фигуры и десятки не считаются…
– Постойте! – Изумленный Розен забыл закурить. – Зачем вы мне все это говорите? Я умею играть в макао. Но я, поверьте, не имею никакого желания играть!
– Со мной? Охотно верю. Ну а с цесаревичем? По крупной? Если у вас, паче чаяния, денежные затруднения, я вам ссужу.
С минуту обезображенное лицо Розена выражало одно лишь неудовольствие. Затем едкая улыбка понимания искривила сабельный шрам.
– Что, до самых подштанников?
– Ну, одежду-то мы ему оставим…
Михаилу Константиновичу было худо. Какие-то язычники из Сенегамбии, поселившись внутри, поджаривали его кишки на медленном огне, а самое тело сунули в промозглый ледник. Еще и капали чем-то на пылающий мозг. Жуть! Терпеть такое было нельзя, но приходилось. Душа не желала расстаться с телом и страдала вместе с ним.
Огонь – внутри. Мурашки – снаружи. Ох, помира-а-а-аю…
– Карп… – слабо позвал цесаревич. – Ох… как тебя?.. Пескарь Сазаныч… Худо мне…
Дворецкий Карп Карпович был тут как тут – почтительно замер со стаканом рассолу в одной руке и салфеткой в другой. Рассола он нацедил самого наилучшего, вскрыв и забраковав перед тем несколько бочек, и профильтровал мутную жидкость через чистую холстину.
– Пожалуйте испить, ваше императорское высочество.
Лишь очень опытное ухо уловило бы в голосе дворецкого слабую нотку осуждения. Камердинер – тот уловил бы. Но камердинер был занят в соседней каюте чисткой парадного мундира цесаревича и уже почти избавил дорогую ткань от следов блевотины.
Испив рассолу, наследник начал оживать. В это время постучали в дверь, и стук – о диво! – не отдался у цесаревича в голове болезненным звоном. Обрадованный этим новым и приятным явлением в организме, Михаил Константинович разрешил войти.
– Халат, халат наденьте, ваше императорское высочество, – зашелестел дворецкий, в ответ на что цесаревич пробурчал: «Да отвяжись ты, Лабардан Селедкович», – но одеть себя позволил.
Вошли Лопухин и Розен. При виде цербера из Третьего отделения цесаревич помрачнел лицом.
– Ну? – буркнул он неприязненно. – Что у вас?
Ему было ясно, что у них. Как будто наследнику нельзя и пошалить немного! Опять цербер будет стыдить, угрожать и выкручивать руки. Механизм, а не человек, веселиться совсем не умеет. Еще не стар, а хуже старой перечницы. На-до-ел!!!
К его удивлению, лицо Лопухина было приветливо, и поздоровался он отменно вежливо. Подозревая подвох, наследник ответил невнятным ворчанием.
Дальше случилось совсем удивительное. Повинуясь мановению графской руки, в каюту проник чисто одетый матросик, бережно несущий серебряный поднос с серебряным ведерком. От запотевшего ведерка, где зябла бутылка «Клико», немедленно повеяло холодом и туманом. Казалось, бутылку вот-вот затрет во льдах, как какое-нибудь несчастное судно.
– Поставь сюда, братец. Спасибо. Ступай.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – петушиным фальцетом выкрикнул матросик, прежде чем уйти, и заставил-таки цесаревича болезненно сморщиться.
Впрочем, ненадолго. Ледяное шампанское властно притягивало взгляд и, даже не будучи выпитым, бодрило дух. Михаил Константинович предложил гостям присесть на кушетку. А уж когда молчаливо-покорный Карп Карпович выставил фужеры, а граф чисто по-офицерски отбил горлышко бутылки о край стола, цесаревич пришел в восторг. Вот это по-нашему, по-гвардейски! Браво. А цербер-то ничего, даром что из Третьего…
Шипящее вино ударило в нос и затылок. Минута – и мозг перестал пылать, и заблестели глаза. И жизнь – эта сволочная жизнь, полная условностей, глупых правил, нудных папенькиных нотаций, церберов и соглядатаев, – вновь стала хороша! Начинался новый, чудесный день!
Карпа Карповича, не дерзнувшего пискнуть, но выказывающего неодобрение взглядом, быстренько выставили вон, чтобы не портил настроение. Остались втроем. Лишь Розен сохранял на лице угрюмое выражение.