«Guid luck to you and yours» shouted the Laird from the old wing.
«God bless you sir» said Jesus quickly harnessing his wife with a dexterity that only practice can perfect. «Come on me beauty» he whispered as he rode his wife at a steady trot towards the East Gate. «We mustn't miss the first race my dear.»
«Not likely» snorted his newly wed wife breaking into a gull-up. «Not likely» she repeated.
The honeymood was don short by a telephant from Mrs El Pifco (his mother) who was apparently leaving Barcelunder to se her eldest sod febore she died laughing, and besides the air would do her good she added. Patrick looked up from her nosebag and giggled.
«Don't joke about Mamma please if you donlang, she are all I have loft in the world and besides your mother's a bit of a brockwurst herselves» said Jesus, «And if she's still alive when she gets here we can throw up a party for her and then she can meet all our ugly Scottish friends» he reflected. «On the other handle we can always use her as a scarecrab in the top field» said Patrick practically.
So they packed their suitcrates marked «his and hearse» and set off for their employers highly home in the highlies.
«We're home Sir» said Jesus to the wizened tartan figure knelt crouching over a bag of sheep.
«Why are ye bask so soon?» inquired the Laird, immediately recognizing his own staff through years of experience. «I've had some bad jews from my Mammy — she's coming to seagull me, if its all ripe with you sir.» The Laird thought for a mumble, then his face lit up like a boiling wart.
«You're all fired» he smiled and went off whistling.
Толстый попка
Живет со мною попка
Большой приятель мой
Везде мы с ним гуляем
В Британии родной
Назвал его я Джеффри
В честь деда своего —
Тот тоже тараторил,
Не смысля ничего
Не всем по нраву попки
Веселый желтый род
Кой-кто их ест на завтрак
Иль кошке отдает
Мой дядя слопал попку
Тот был жирен и желт
Я плакал «Ронни!» — но злодей
И ухом не повел
А дядю звали Артур
Он был отцовский брат
Пошел он в зоомагазин
И слопал всех подряд
Врачи в желудок к дяде
Полезли с головой
Нашли там целый зоопарк
Что и сгубил его
Щебечет, скачет Джеффри
Как в комнату вхожу я
Его я с ложечки кормлю
Яичницей-глазуньей
Мой попка в чудной форме
И очень любит петь
Когда по воскресеньям
Его включаю в сеть
По комнате порхает он
Не опуская лап
А если очень счастлив
На голову мне — кап!
Сейчас блюдет диету он
Чтоб похудеть слегка
Коль он поправится еще
Нужна будет клюка
Огромный попка на клюке!
Представьте, вот так хохма!
От зрелища такого
Со смеху можно сдохнуть
Таков мой попка Джеффри
Толстенный как сова
Он мне отца роднее
А мне лишь тридцать два
The Fat Budgie
I have a little budgie
He is my very pal
I take him walks in Britain
I hope I always shall.
I call my budgie Jeffrey
My grandads name's the same
I call him after grandad
Who had a feathered brain.
Some people don't like budgies
The little yellow brats
They eat them up for breakfast
Or give them to their cats.
My uncle ate a budgie
It was so fat and fair.
I cried and called him Ronnie
He didn't seem to care
Although his name was Arthur
It didn't mean a thing.
He went into a petshop
And ate up everything.
The doctors looked inside him,
To see what they could do,
But he had been too greedy
He died just like a zoo.
My Jeffrey chirps and twitters
When I walk into the room,
I make him scrambled egg on toast
And feed him with a spoon.
He sings like other budgies
But only when in trim
But most of all on Sunday
Thats when I plug him in.
He flies about the room sometimes
And sits upon my bed
And if he's really happy
He does it on my head.
He's on a diet now you know
From eating far too much
They say if he gets fatter
He'll have to wear a crutch.
It would be funny wouldn't it
A budgie on a stick
Imagine all the people
Laughing till they're sick.
So that's my budgie Jeffrey
Fat and yellow too
I love him more than daddie
And I'm only thirty two.
Жила-была хрюшка и сеть гнойников
Однажды, как-то раз, далеко-далече, за тридевять дисней — скажем, триста лет отсюдова, коли вам хочется, — жили-были в неясном лесу гнойники, или кретинчики, целая сеть, а звали их: Грязнуля, Брюзга, Трусишка, Пустобрех, Зубоскал, Алис? Забияка — и Сосиска. Так вот, копались они, копошились, значит, в алмазных прудниках, бааагатых без чего-то. Каждый раз, когда они шли домой с горботы, они пели песенку — совсем как обычные горбочие, — а звучала она, кажется, так: «Йо-хо! Йо-хо! На горботу мы идем!» — в общем-то глупо, ведь шли они к себе домой (хотя может и дома надо было маленько горбатиться).
В один перекрестный день (гнойники) приперлись домой, примирно в шесть чихов, и кого, вы думаете, они там насолили?! — а там Была Хрюшка. Лежит себе в брюзговой постели, да похрюкивает. Впрочем, тот не особо воздорожал. «Кто это съел мою какакашку?» — завопил тут Сосиска, завсегда носивший светло-голубой пуловер. Тень-дребедень, во брачном Зламке, который стоял в миле вокруг, некая женьшина парится в свое ежедневное зеркало и горланит: «Свет мой, зеркальце, скажи, кто красивше всех вокруг?» — что совсем даже не в рифму. «В Киеве дядька», — сообщает зеркальце. «Криш О'Мэллей», — вырывается тут у жилыцины, каковая на проверку оказывается не то Королевой, не то ведьмой, а то и вовсе какой-то желудью.
«Она опять говорит с тем зеркалом, папа, — ябедничает Мист Кредок. — Как ни посмотрю, она все разговаривает с тем зеркалом». Тут папаша Крэдок медленно отделяется от книги, которую пожирает, и объясняет, что она не обязана никому при этом нравиться; заодно добросовестно подпаливает собственного слона. «До смерти достал меня тот слон, — хрипит он. — До смерти надоело, ведь жрет как слон, и объел уже весь дом».
Неожиданно вернемся опять к сети гнойников, где Была Хрюшка, которая стала там настоящей фавориткой, особенно из-за того, что заботливою рукою подбирала мелкие какашки. «Вот какая у нас Была Хрюшка, — восклицали все. — Старая добрая Была Хрюшка, и она наша любливая фаворитка!» «Я тоже, я хрюхрь вас всех! — радовалась Было Хрюшка. — Я хрюхрю всех моих маленьких гомиков!» Вдруг, без малейшего предубеждения, все они слышат кривой такой голосок, что-то песчащий и скрипящий о продаже каких-то яблочков. «Меняю старые яблочки на новые! — верещит вышеподсунутый голосок. — Попробуйте эти уксусные новые яблочки, христорадио!» Тут Брюзга быстро обернулся, спросил: «Зачем?» — и все посмотрели на него.
Несколько дней свистя, тот же голосок зудит вновь, и опясть про-про-продажу яблочков, но на сей раз более упердительно: «Уж эти-то яблочки всамделе продаюцца!» В доме тут Была Хрюшка, любостыдство ее одеяло, вот она и выселилась из ах! — на… Так что купила одно яблочко, правда, это не помогло продовольственной программе. Не подозревала Хрюшка, что яблочко-то было запойнено смертоубийственным крысьяком. А продавщицца-та (это была переогретая злая Королева) поспешила в свой Замок на хламе, так и лопаясь со смуху по дороге.
Но тут прекрасный Прынц, или на самом деле Мист Крэдок, про все проведал, немедленно съел злую Королеву и расколошматил зеркальце. Свершив это, он отправился в дом к гнойникам и стал с ними жить. На Хрюшке жениться он отказался по причине слабого здоровья — та ж, как-никак, травленая, и все прочее; но они быстро поладили к величайшему отвращению Сони — Брюзги — Трусишки — Пустобреха — Зубосказа — Алиса? — Забияки и Сосиски. Гнойники скинулись вместе, хоть и не стали покупать новое зеркальце, зато всегда пели веселую песенку. Так вот и жили они, пожевывали, добро поклевывали, пока не перемерли — и некоторые проделали это вполне естественным образом.
Snore wife and some several dwarts
Once upon upon in a dizney far away — say three hundred year agoal if you like — there lived a sneaky forest some several dwarts or cretins; all named — Sleezy, Grumpty, Sneezy, Dog, Smirkey, Alice? Derick — and Wimpey. Anyway they all dug about in a diamond mind, which was rich beyond compere. Every day when they came hulme from wirk, they would sing a song — just like ordinary wirkers — the song went something like — «Yo ho! Yo ho! it's off to wirk we go!» — which is silly really considerable they were comeing hulme. (Perhaps ther was slight housework to be do.)
One day howitzer they (Dwarts) arrived home, at aprodestant, six o'cloth, and who? — who do they find? — but only Snore Wife, asleep in Grumpty's bed. He didn't seem to mine. «Sambody's been feeding my porrage!» screams Wimpey, who was ' wearing a light blue pullover. Meanwife in a grand Carstle, not so mile away, a womand is looging in her daily mirror, shouting, «Mirror mirror on the wall, whom is de fairy in the land.» which doesn't even rhyme. «Cassandle!» answers the mirror. «Chrish O'Malley» studders the womand who appears to be a Queen or a witch or an acorn.