– Ладно! – нетерпеливо воскликнул испанец. – Не время сейчас обсуждать, кто из нас сообразительнее, а кто непримиримее. Сейчас надо думать, как живыми добраться до Куско… Никому не приходит в голову что-то получше, чем идея притвориться мертвым?
Судя по всему, другого выхода не было или, по крайней мере, они оказались неспособны его найти, поэтому ближе к полудню похоронная процессия была готова двинуться в путь, хотя в последнюю минуту, уже смирившись с тем, что ему предстоит выступить в роли забальзамированного покойника, Алонсо де Молина снова яростно запротестовал:
– Что это еще за новости: почему я должен путешествовать сидя? У нас в стране мертвых хоронят в лежачем положении.
– Хорош ты будешь в лежачем положении и с поднятыми скрещенными ногами! – язвительно сказал курака. – Мы мумифицируем и хороним мертвых сидячими, поэтому это единственная поза, в которой они могут путешествовать… – Он осклабился, сморщив нос, словно мышь, и показывая мелкие зубы. – Да и тебе будет удобнее любоваться природой…
Это и правда была дикая и нелепая процессия: трое содомитов, которые внезапно начинали петь или издавали истеричные крики, расхваливая достоинства покойного, восемь растерянных носильщиков, которые не могли взять в толк, почему им предстоит тащить на носилках тяжеленный «труп» чудовищного «человека-бога», который на самом деле был жив, смертельно напуганный курака и андалузец из Убеды, который решил отнестись с юмором к заведомо дурацкой затее.
Алонсо де Молине пришлось сидеть с прямой спиной на хлипких носилках; балдахин и разноцветный полог защищали его от яростного андского солнца; оружие было спрятано под рукой, лицо скрыто под золотой маской, в которой имелось всего две щели, чтобы можно было наблюдать за тем, что творится вокруг. Путешествие оказалось совсем не комфортным, учитывая, что, кроме всего прочего, большую часть времени надо было сохранять неподвижность и сдерживать дыхание, в соответствии с ролью покойника, который пересекает страну по ее главному пути сообщения.
Королевская дорога значительно отличалась по виду от пустынных мест, по которым они двигались до сих пор. По мере приближения к столице Империи человеческая деятельность становилась все более активной, и уже казалось странным, если по прошествии часа им ни разу не попадалось какого-нибудь крохотного селенья, отдельного жилища, укрытия гонца «часки» или путника, который немедленно отходил в сторону и почтительно склонял голову перед похоронной процессией.
– Мне надо отлить.
Чабча Пуси, курака из Акомайо, который шел рядом с носилками, растерянно поднял голову.
– Что ты сказал? – спросил он.
– Что я сейчас обмочусь!.. Вот уже четыре часа, как я здесь торчу, и больше не могу терпеть. Или остановитесь, или я орошу вас сверху.
– Хорошенькое дело!..
Пришлось сойти с дороги и поискать место, где бы камни укрыли их от посторонних взглядов, и Алонсо де Молина поспешно спрыгнул на землю и отвел душу, пустив струю на куст травы с громким вздохом облегчения, а потом немного походил туда-сюда, чтобы размять затекшие ноги.
Вид у него был поистине фантастический: в тунике, едва прикрывавшей колени, он расхаживал туда-сюда, как медведь в клетке, на глазах у оторопевших носильщиков, которые и подумать не могли, что однажды станут невольными участниками столь необычного приключения.
В свою очередь троица жрецов, похоже, больше всех наслаждалась неожиданным путешествием: перевозить через полстраны такого мужчину само по себе было увлекательно, но они еще и были уверены, что Инка Уаскар сумеет отблагодарить их за усилие и отвагу, дав им новое назначение в каком-нибудь красивом храме Куско, и не отправит назад, в глухомань, где им лишь изредка удавалось принимать визиты, которые можно было отнести к разряду «вдохновительных».
В своем воображении они из сосланных в маленький и забытый всеми храм Пачакамака превращались в «героев», отважившихся бросить вызов гневу грозного Атауальпы, в единственных представителей их касты, установивших настоящие личные отношения с Виракочей – обладателем густой бороды и «трубы громов».
Когда они будут глубокими стариками и их тела утратят упругость и мягкость, привлекающую господ, те все равно будут искать их общества только затем, чтобы они в очередной раз поведали увлекательную историю о том, как спасали «человека-бога» от когтей жестокого бастарда с наклонностями убийцы.
Со своей стороны Чабча Пуси, по-видимому, совсем не разделял легкомысленных восторгов недалеких юнцов, будучи уверенным – в силу своего твердого и упорного пессимизма – в том, что рано или поздно солдаты раскроют их грубый обман и в итоге с них сдерут кожу посреди площади в Кито.
– Жестокость Атауальпы печально известна в Империи, – не раз с горечью замечал он. – Ему нравится наблюдать, как его жертвы мучаются по несколько дней; кое-кто даже утверждает, что крики агонии возбуждают его во время любовного соития.
Алонсо де Молине много раз случалось быть невольным свидетелем частых проявлений неоправданной жестокости, которую позволяли себе испанские капитаны по отношению к туземцам, испытывал глубокое отвращение к любого рода издевательствам над человеком, и поэтому в глубине души начал презирать человека, для которого правосудие, власть и жизнь строились на пытках.
Возможно, брат недалеко от него ушел в том, что касалось наказаний, но, по крайней мере, – исходя из рассказов кураки – Уаскар придерживался норм, унаследованных от предшественников, и, судя по всему, не испытывал удовольствия от присутствия при агонии жертвы.
– Расскажи-ка мне об Уаскаре, – неожиданно попросил он.
– Об Уаскаре? – удивился инка. – Что ты хочешь услышать?
– Я хотел бы, чтобы ты рассказал мне что-то еще, чтобы знать, как себя вести, когда окажусь перед ним, – объяснил испанец. – Вполне вероятно, что к тому времени ему уже станет многое обо мне известно.
– Как же я, ничтожный курака, могу говорить тебе о величии бога? Его глаза подобны темным сверкающим топазам, от него исходит магнетическая сила, унаследованная им от отца Уайны Капака, который в свою очередь получил ее от Солнца, а оно всемогуще. Когда он восседает на золотом троне и смотрит на тебя, по всему телу, от затылка до пят, пробегает озноб, и ты трепещешь от страха, ожидая смерти.
– Это мне знакомо, – кивнул испанец. – Однажды мне довелось присутствовать на аудиенции императора, и я испытал что-то похожее, хотя пришел к заключению, что все дело в театральной помпе, которой власть сопровождает свои действия. Убери ее – и окажется, что перед тобой всего лишь усталый и скучающий человек, который уделяет больше внимания своим собакам, нежели подданным.
– И каков он?
– Император? Кто-то сказал, что судьбе было угодно одарить его намного больше, чем он того заслуживает. Мать его безумна, отец был красавцем-негодяем, и тем не менее он ведет себя так, будто Земли и Луны недостаточно, чтобы воспеть ему славу. Лучшие воители нашего времени каждый день преподносят ему новое королевство, а он в душе их презирает, и в тюрьмах у него гниют многие из тех, кому он всем обязан.
– Подобные речи здесь могут стоить тебе жизни.
– И там – тоже, возможно, поэтому я и решил уехать. Убивать и умирать за идеал иногда того стоит, однако после стольких сражений и страданий я пришел к выводу, что все свои лучшие годы метал бисер перед свиньями… и никто – а император и того меньше, чем кто-либо! – не заслуживает ни капли моей крови или пота.
– Ты меня пугаешь. Иногда, когда ты так говоришь, мне становится страшно.
– Почему? Потому что я разрушаю схемы, по которым выстроена твоя жизнь? Естественно, я разрушаю и свои собственные, однако долгие ночи голода и холода, и тот факт, что нас бросили на острове Эль Гальо, были мне наукой, показав, что сильные мира сего лишь играют нами, причем без всяких правил, а, стало быть, их поведение освобождает нас от наших клятв. Тот, кто отказал мне в куске хлеба, не заслуживает того, чтобы я преподнес ему королевство, и, ступив на эту землю, я разорвал цепи, которые связывали меня с императором. Как по мне, он может катиться в ад.
– И ты собираешься подчиниться правилам Инки?
– Ты что, думаешь, что я приехал, что поменять одного тирана на другого? Если Уаскар такой, как ты говоришь, он получит мое уважение, но не покорность. Я познакомлюсь с вашей страной и, если он разрешит мне погостить, возможно, пробуду здесь какое-то время… Затем продолжу свой путь в поисках других красот природы и других людей или же вернусь домой в тот день, когда узнаю, что император мертв и похоронен.
– А что это изменит? Его преемник будет вести себя так же.
– Ну, тогда вновь уеду.
– Никто не может проводить жизнь, вечно убегая от чего-то, – уверенно заявил курака. – И, если бы боги предпочли, чтобы у нас не было хозяев, они бы сделали так, чтобы мы родились в сельве, где люди мало чем отличаются от простых зверей, ведя постоянную борьбу с хищниками и змеями. Если я хочу, чтобы мой город защищала армия, судья наказывал того, кто причиняет мне вред, инженер строил мосты там, где мне надо, а священник проводил мои похороны, тогда я вынужден принять, что верховная власть все это контролирует, а этой властью может быть только Инка.
Алонсо де Молина не был настроен ломать привычные представления или каким-то образом менять твердые убеждения своего товарища по несчастью, и, хотя они, случалось, спорили, он уважал мнение кураки, понимая, что жесткое устройство общества, в котором тот родился и был воспитан, никогда не позволит ему действовать по-другому.
Насколько он мог судить, Империя инков опиралась на такие же твердые устои, каким был фундамент ее фантастических сооружений, и ее пирамидальная иерархическая структура имела еще меньше лазеек, чем пригнанные друг к другу камни, из которых они были возведены. Ничто не было предоставлено воле случая. Складывалось впечатление, будто законы и правила поведения были созданы задолго до появления человека, и тому лишь оставалось к ним приспособиться. Это общество не было спроектировано под потребности определенных людей: это люди встраивались в определенное обще