А сам так и остался сидеть на месте, ошеломленный тем невероятным фактом, что в его собственном дворце убили человека, и, когда несчастный испустил последний вздох и слуги вчетвером вынесли его из залы, начал рвать на себе волосы и швырять клоки во все стороны, словно стремясь распугать демонов, завладевших домом.
– Проклятие Супая пало на Кахамарку… – причитал он. – В будущем должны произойти ужасные события, раз я не сумел защитить гостя… – Он обмакнул руки в лужу крови, растекшуюся на полу, и начал пачкать стены и свою одежду. – Кровь избранного Пачакамаком пачкает мои стены и мои руки… – приговаривал он. – Месть бога, который приводит мир в движение, падет на мою голову, мою семью и город…
Бесполезно было даже пытаться его утешить: он словно оглох и целиком погрузился в переживания, причитая и предсказывая приход бесконечной череды несчастий, а вновь обрел рассудок лишь с появлением солдат, которые приволокли щуплого и дрожащего человечка, перепачканного кровью, у которого даже не было сил встать, когда его опустили на пол.
– Он с побережья… Из Тумбеса, – доложил офицер, командовавший солдатами. – Пытался бежать на север.
– Почему ты это сделал? – спросил Анко Кече. – Кто тебя подослал?
– Мой господин Чили Римак, – едва слышно ответил тот.
– Чили Римак? – удивился толстяк. – Не могу в это поверить!
– Он заставил нас убить черного бога, чтобы выделать его кожу, а затем приказал прикончить белого бога, где бы тот ни находился… – уточнил «человек с побережья». – Никто из нас не может вернуться в Тумбес, пока он не умрет.
– Сколько вас?
– Не знаю.
– Почему вы должны его убить?
Похоже, этот вопрос сильно удивил человечка, который в жизни не осмеливался задуматься над тем, по какой причине хозяин отдает тот или иной приказ.
– Он не сказал, – наконец ответил он.
– В Кахамарке есть еще кто-то из вас?
– Насколько я знаю, нет.
Анко Кече какое-то время проворачивал в уме все, что только что услышал, а потом взмахом руки приказал, чтобы человечка вывели из залы.
– Поджаривайте его на медленном огне так, чтобы он продержался неделю. Если умрет раньше, я поджарю вас… Я хочу, чтобы его крики были слышны во всей Кахамарке, чтобы отогнать демонов Супая и унять гнев Пачакамака. Пусть мучается так, как до него не мучился ни один человек.
– Он же не виноват, – вмешался Алонсо де Молина. – Он всего лишь раб Чили Римака…
– Не вмешивайся! – взмолился Чабча Пуси. – Наместник знает, что делает.
Тот в свою очередь окинул испанца долгим и суровым взглядом и, вырвав со своей головы очередной клок волос, который уронил себе под ноги, проговорил, цедя слова сквозь зубы:
– Чили Римак принадлежит к королевской крови, и я не могу действовать против него, разве что обратиться с жалобой к Уаскару… А этого человека я должен наказать не только потому, что он оскорбил мою честь, но еще и потому, что он не сумел выполнить приказ своего господина… – Он глубоко вздохнул, чем выдал свое сильное замешательство. – Если у Чили Римака имеются неизвестные мне причины тебя убить, кто я такой, чтобы ему возражать, и очень тебя прошу как можно скорее покинуть Кахамарку.
– Без охраны?
Анко Кече на секунду задумался, и этим воспользовался Чабча Пуси: он заговорил надменным и твердым тоном, чем удивил присутствующих.
– Напоминаю тебе, Анко Кече, губернатор Кахамарки, что у меня прямой приказ нашего повелителя Инки доставить к нему этого человека живым и здоровым. А это значит, что ты обязан мне помочь, потому что, кроме всего прочего, я обвиняю Чили Римака в том, что он убийца, предатель Уаскара и приспешник бастарда Атауальпы, делу которого он служит.
Толстяк смотрел на него так, словно увидел перед собой всех демонов преисподней.
– Ты сошел с ума? – воскликнул он. – Как ты смеешь выдвигать подобное обвинение против члена королевской семьи?.. Тебе известно, на что ты себя обрекаешь?
– Меня поджарят на медленном огне на площади Куско… – кивнул курака, не теряя апломба. – Но мое обвинение уже выдвинуто, а значит, ты обязан его принять и действовать соответственно. Если ты не отреагируешь, тебя можно будет обвинить в пособничестве Чили Римаку, и ты получишь такое же наказание, если он виновен.
– Супай, коварный, пришел ко мне сегодня ночью и навечно поселился в моем доме!.. – запричитал толстяк, закрыв глаза и тем самым давая понять, что он пребывает в глубоком отчаянии. – После стольких лет борьбы и самоотречения меня ожидала спокойная старость и почетная смерть, и вот, пожалуйста, в одно мгновение все разрушилось… – Он повернулся к Алонсо де Молине. – Я выделю тебе пять человек, только уходи… – Затем испепелил взглядом кураку. – Что касается тебя, если меня никто не спросит, то я предпочитаю забыть выдвинутое тобой обвинение, но в Кахамарке больше никогда не желаю тебя видеть. Ни тебя, ни любого белого человека, Виракоча он или нет. Они приносят несчастья.
Он покинул комнату со всем достоинством, которое позволяли его объемный живот и огромный зад. Спустя час Алонсо де Молина, Чабча Пуси и пять простых солдат уже пересекали площадь – там уже начали готовить решетку, на которой убийцу должны были поджаривать на медленном огне, – отправляясь на юг…
Где-то в километре от города, когда начало светать, испанец обернулся, чтобы полюбоваться панорамой: его прекрасным расположением посреди плодородной долины, омываемой двумя прозрачными речками, совершенством массивных каменных сооружений, величественным дворцом губернатора, над которым гордо возвышалась башня, и мощеной треугольной площадью, – все вызывало восхищение.
Он тогда и представить себе не мог, что этот тихий город и эта широкая площадь станут свидетелями кровавого сражения[43], которое позволит его бывшим товарищам по оружию захватить Инку и его империю.
Курака, который шел впереди со скоростью, которую только позволяли ноги, вскоре заметил, что андалузец остановился, и требовательно цыкнул, призывая его продолжить путь.
– Пошли! – сказал он. – Сейчас не время останавливаться. Мы должны подыскать укрытие, пока не началось движение по дороге. Будем передвигаться ночью.
– Почему?
– Потому что меня больше беспокоят убийцы Чили Римака, чем солдаты Атауальпы. – Он озадаченно посмотрел на испанца. – Что такое ты совершил, что он преследует тебя таким вот образом?
– Не имею представления, однако клянусь тебе, что не покину страну, не расквитавшись с ним…
– Ты же слышал, что сказал губернатор: только Инка может судить члена королевской семьи.
Испанец угрожающе наставил на него палец.
– Хватит уже твердить мне об этом! – воскликнул он. – Я прикончу эту свинью, где бы он ни был.
– Сейчас, похоже, это у него больше возможностей покончить с тобой, – заметил курака; подняв голову, он заметил, что солнце вот-вот появится между двух вершин, и, быстро оглядевшись вокруг, показал рукой на небольшой лесок на пригорке. – Вон там укроемся, пока не стемнеет, – сказал он.
Так они и сделали, и Алонсо де Молина был рад отдыху, поскольку еще не чувствовал в себе сил, чтобы совершить долгий поход. К тому же ему требовалось время и покой, чтобы все обдумать, потому что события развивались так стремительно и сумбурно, что до сих пор не представилось возможности поразмышлять о них и о том, чем это может аукнуться в будущем.
Лежа под деревом, он наблюдал за спокойным полетом кондора, который кружил в небе, высматривая добычу, и вновь спросил себя, почему же все-таки Чили Римак так сильно его ненавидит, и не нашел ответа.
Он перебрал в памяти все свои встречи с человеком, который принял его на берегу и стал его первым амфитрионом[44] в Тумбесе. И что-то не мог припомнить, чтобы за все время, которое они провели вместе, тот состроил бы кислую мину, сказал хоть одно резкое слово, хоть как-то дал понять, что он вызвал его недовольство и даже, как выясняется, смертельную ненависть.
Его отношения с надменным Длинноухим королевской крови были неизменно учтивыми, и в поведении туземца ничего не говорило о том, что он ждет его отъезда, чтобы убить Хинесильо и содрать с того кожу, а по его следу пустить целую свору убийц.
Почему он не убил его в Тумбесе? Почему не воспользовался случаем, когда он спал или когда был безоружным в компании одной из тех многочисленных девушек, которых с такой щедростью ему подкладывали?..
После долгих размышлений он пришел к выводу, что не понимает Чили Римака, потому что так и не сумел по-настоящему преодолеть свое неприятие расы, совершенно непохожей на те, с какими ему до сих пор доводилось сталкиваться, поскольку ни арабы, ни негры, даже холодные и обособленные северяне, с которыми он имел дело во Фландрии, никогда не казались ему такими странными, как малорослые и неулыбчивые жители Великой империи Тауантинсуйю[45]. Возможно, все можно было списать на темперамент, обычай или климат, однако так уж вышло, что, за исключением Чабчи Пуси, с которым он настолько сблизился, что в некоторых случаях даже пробивал вечную броню, в которую тот словно был закован, остальные инки, с которыми он успел познакомиться, казались ему существами с другой планеты, а те, в свою очередь, относились к нему так, словно он был пришельцем из далекой галактики.
Чего можно ожидать от людей, которые почти не смеются? Как угадать, что на уме у этого гордеца Длинноухого, у которого такое же надменное и бесстрастное выражение физиономии, как у альпаки с высокогорья?.. Живет себе припеваючи в роскошном дворце, в окружении красивых женщин, и слуги за ним ухаживают – а впечатление такое, будто жизнь доставляет ему одни неприятности.
У людей, чья музыка ограничивается свирелью, барабаном и тоскливой флейтой, наверняка больная душа, или, по крайней мере, так это представлялось человеку, выросшему, как Алонсо де Молина, под звон гитар и бубнов.