«Как же далеко от дома я забрался!.. – это было последнее, что, засыпая, пробормотал он. – Как далеко!»
Найка влюбилась в Алонсо де Молину с первого же взгляда.
Это было так, словно вдруг ее самые сокровенные мечты детства, отрочества или женские грезы воплотились в фигуре этого великана с густой бородой, глазами небесного цвета и ручищами, как кувалды. Его украшал нагрудник из блестящего металла, а говорил он низким голосом, словно исходившим из самых глубин земли.
Он был словно бог, прибывший с далекой звезды, но при этом бог в привлекательной человеческой оболочке: мужчина, почти вдвое превосходивший любого другого, которого она когда-либо встречала; рядом с ним ее муж Чабча Пуси выглядел беззащитным ребенком.
Он появился ночью, грязный и уставший, но при этом оживленный и улыбчивый, словно то обстоятельство, что он пересек страну, преследуемый шпионами Атауальпы и подстерегаемый убийцами, которых подослал Чили Римак, – это пустяки, мелкие неприятности, и Найка любовалась им, пока он ел и шутил, и спрашивала себя, из чего это сделаны его белые-пребелые зубы, которые так притягивали ее взгляд.
У нее возникало желание дотронуться до него: хотелось протянуть руку и удостовериться в том, что он человек из плоти и крови, а не видение, возникшее в безумном бессмысленном сне, но боялась обжечься или, возможно, боялась, что от одного прикосновения он лопнет, как разноцветные пузыри, которые, бывало, скользили по неподвижной воде.
Она вдохнула резкий незнакомый запах, заполнивший комнату, подобно аромату полевых цветов в летнюю пору, и, затаившись в самом темном углу, наблюдала за его повадками, не замечая, что по ее спине катится холодный пот, а внизу живота разливается сладкая истома.
Алонсо!
Она очень тихо повторила – не раз и не два – это имя, звучавшее непривычно и восхитительно, и пришла к выводу, что в жизни не слышала такого слова, которое вот так же наполняло бы рот и будило столько странных отзвуков в голове.
Алонсо!
От его хохота дрожало пламя, освещавшее его лицо, а грохочущий голос отдавался у нее в ушах, подобно барабанному бою победившей армии.
Он взглянул на нее два раза.
С любопытством или, может, с восхищением, трудно сказать, но, как только Чабча Пуси представил ее как свою жену, он окончательно отвел взгляд, в знак почтения к другу, к которому испытывает глубокое уважение.
Она спросила себя, что может быть общего у настолько непохожих друг на друга людей.
Чабча был таким неразговорчивым и серьезным, что даже в самые интимные моменты она не замечала, чтобы он улыбался или позволял себе какой-нибудь непроизвольный жест, словно мужчине его возраста и положения не пристало демонстрировать свои чувства, пусть и наедине с любимой женщиной, тогда как Алонсо то и дело разражался смехом, постоянно размахивал руками и как будто нимало не беспокоился о том, чтобы сохранить что-то еще, помимо неоспоримого достоинства своей личности.
Таковы ли боги?
Таков ли Пачакамак, чья ярость влечет за собой разрушение и смерть; Солнце, которое ослепляет того, кто осмеливается на него взглянуть, или другие, более жестокие боги, которым требуются человеческие жертвы, чтобы простить вину своих рабов?
А Виракоча, Создатель мира со всеми его существами, является ли он еще и богом радости?
– Он всего лишь человек… – ответил Чабча Пуси, когда она отважилась задать ему вопрос о госте. – Ни на кого не похожий и слегка безумный, но человек…
– Ты уверен?
– Никто и никогда не может быть уверен в людях… И в богах… – таков был загадочный ответ кураки. – И тем более в человеке-боге, который будто разыгрывает тебя, чтобы сбить с толку.
– Откуда он взялся?
– С конца Вселенной. Ученые амауты[46] уверяют, что все имеет конец, даже творение Виракочи, и Вселенная неожиданно заканчивается пустотой, но Молина утверждает, что он прибыл из места, которое расположено еще дальше, за этим концом и этой пустотой. – Он вопросительно посмотрел на нее. – Хотел бы я знать, кому следует верить? Тем, кто диктует правила, которым подчиняется моя жизнь, или тому, кто своим присутствием доказывает, что они заблуждаются?
– Не может же такого быть, чтобы все как один заблуждались.
Она была еще почти ребенком, а высказала мысль, которая в той или иной форме еще недавно неотступно преследовала Чабчу Пуси, кураку Акомайо: «Не может же такого быть, чтобы все как один заблуждались».
– А если все-таки заблуждались?..
– Тогда весь мир рухнет. – Девушка слегка пожала плечами. – На самом деле, это тоже меня не удивило бы: мой отец утверждал, что многие вещи, которые он видел на звездах, не совпадали с тем, что он видел на земле. А почему Виракоча скрывается?
Он слегка провел рукой по ее волосам – черным как смоль, – которые спадали до пояса, и в очередной раз восхитился совершенной красотой ее лица богини.
– Инка не желает, чтобы его видели, пока священники не придут к заключению, кем он является на самом деле. Он останется здесь, пока Яна Пума не примет решение. К тому же его хотят убить.
– Почему?
– Он опасен.
– Для кого?
– Например, для Атауальпы. И для Чили Римака, который убил его друга-негра. И для всех, кто считает, что он вовсе не бог, а посланец Супая, и пришел, чтобы разжечь гражданскую войну. Анко Кече, губернатор Кахамарки, в итоге признался, что предпочел бы, чтобы тот грязный убийца с побережья достиг своей цели.
– А ты?.. Что предпочитаешь ты?
Курака начал очень медленно ее раздевать. Он млел от удовольствия, освобождая от покровов, сантиметр за сантиметром, ее стройное и литое тело, неизменно его восхищавшее, и не мог оторвать взгляда от ее смуглой и дерзкой груди, поэтому сказал только:
– Он мой друг.
– Твой друг? – удивилась Найка. – Ты же всегда говорил, что курака не должен иметь друзей.
– И это верно, но он друг… Он спас мне жизнь.
– Расскажи, как это было.
– Сейчас у меня нет желания что-то рассказывать. Сейчас мне хочется предаться любви.
– Нет! – твердо ответила она. – Сначала расскажи мне, как Виракоча спас тебе жизнь.
Алонсо де Молина влюбился в Найку с первого взгляда.
Она показалась ему такой же фантастической, как ожившая кукла: миниатюрная и совершенная в каждом изгибе своего тела и в каждой черте лица, она больше походила на изящную марионетку итальянского кукольного театра, лишенную возможности действовать по своей воле, чем на женщину из плоти и крови.
Впрочем, ни у какой марионетки никогда не было ни таких глаз, ни умения смотреть так, что в каждом ее взгляде проступала душа, и так пристально, что, казалось, она прочитывает мысли человека еще до того, как они начинают оформляться у него в уме.
Она села в угол, и испанец почувствовал на себе ее взгляд; ее глаза были словно два сверкающих сапфира, а она сама – словно притаившаяся кунагуаро[47], поскольку Найка своей манерой поведения и движениями напомнила ему пятнистую лесную кошку, обитавшую в лесах в глубине Тьерра-Фирме: та порой ведет себя как ягуар, а порой – как домашняя кошка.
Ему достаточно было бросить на нее быстрый взгляд, чтобы понять, что это самая неукротимая и ласковая женщина, которая когда-либо ему встречалась, существо, способное за секунду переменить отношение. Несомненно, она привыкла подавлять свои порывы, однако с таким запалом страсти в теле, казалось странным, что он до сих пор не разнес на тысячи осколков его миниатюрную структуру: ведь это все равно, что горсть пороха, заложенная внутрь аркебузы, которая тихо-мирно дожидается искры, а потом взрывается и выталкивает пулю.
Она была совсем не похожа на сговорчивых девушек, которые не давали ему прохода в Тумбесе, и ни на какую другую, встречавшуюся на его пути, что по эту, что по ту сторону океана.
«Ее отец – амаута, которому Инка поручил изучить движение небесных тел, а мать была дикаркой с востока, которая так и не привыкла жить вдали от своих джунглей. От нее Найка унаследовала неукротимость и дикость…»
С момента возвращения в Куско курака стал другим, словно почувствовав себя в безопасности, в окружении своих людей, он ослабил напряжение, которое, казалось, все время испытывал, хотя было совершенно очевидно, что самая явная перемена произошла благодаря присутствию этого удивительного создания, которое при все своей миниатюрности ухитрялось заполнять собой огромное пространство.
Когда андалузец, который уже успел проникнуться искренним уважением к кураке, осознал подлинный характер своего интереса к смутившей его покой девушке и понял, до какой степени это чувство взаимно, у него возникло неясное ощущение тревоги, поскольку он вовсе не был настроен пускаться в любовное приключение, которое могло причинить боль его единственному другу.
– Может быть, я больше ее не увижу… – сказал он себе, лежа в темноте в просторном помещении дворца. – Завтра же встречусь с Уаскаром и отправлюсь дальше…
Однако на следующее утро Найка оказалась первым человеком, с которым он столкнулся. Это случилось в саду, и, когда на несколько мгновений их взгляды встретились, оба без слов сказали друг другу гораздо больше, чем ни тот, ни другой в жизни не сказали никому на свете.
– Проклятье! – только и смог воскликнуть Алонсо де Молина, удаляясь. – Я наверно сошел с ума… Разве не существует десяти миллионов незамужних женщин?..
Он все никак не мог заставить себя посмотреть в лицо своему другу, словно опасаясь, что тот может прочитать у него на лбу его самые сокровенные желания. И испытывал одновременно нежность и большую злость к кураке, потому что никак не мог забыть, что тот провел ночь с женщиной, в которую он, Молина, влюбился.
– Мой повелитель Инка Уаскар приказывает тебе не показываться до тех пор, пока он за тобой не пришлет… – это было первое, что сообщил ему курака. – Его внимания потребовали серьезные проблемы, и ему пришлось отправиться в Ольянтайтамбо