Если бы не Чабчи Пуси, с которым ее связывал долг верности, благодарности и уважения, она бы, наверно, тоже решилась проникнуть ночью в опочивальню Виракочи, вот поэтому-то то и дело встряхивала головой, стараясь отогнать от себя навязчивые мысли.
К счастью, курака, человек умный и тонко чувствующий, предпочел не приставать к ней с сексуальными притязаниями, сознавая, что его юная жена пребывает в состоянии тревоги и растерянности, так что лучше уж не рисковать, чтобы не вызвать естественную реакцию отторжения.
Чабча Пуси, который четырежды был женат и в былое время не раз заводил отношения с рабынями и случайными любовницами, достаточно хорошо разбирался в женщинах, чтобы не воспринимать их исключительно как объект удовольствия, ведь на большей части Империи считалось, что предназначение женщины – готовить пищу, рожать детей и удовлетворять потребности мужчины. Тем не менее здесь, в Куско, священном городе, средоточии инкской культуры в ее лучших и худших проявлениях (на самом деле она представляла собой сплав многих культур), некоторые представители высших классов уже какое-то время назад поняли, что женщины способны выполнять намного более важные функции, и, действительно, сестра Инки, с которой ему надлежало производить на свет наследников престола, чья кровь всегда священна, сильно влияла на политику двора, а в Храме девственниц были жрицы, к мнению которых прислушивались в Совете старейшин и Верховные жрецы.
Эти последние, которых Чабча Пуси уже терпеть не мог из-за их фанатизма и косности, которую они проявляли в вопросе о пребывании Алонсо де Молины в городе, развязали скрытую кампанию, направленную против испанца, который, по их словам, виноват во всех несчастьях, свалившихся на Империю в последнее время, и вообще является шпионом чужеземцев, которые готовятся высадить армию.
Уаскар, который уже провел две продолжительные беседы с куракой, вроде бы не соглашался с подобной трактовкой событий, однако требовал, в процессе долгих и зачастую сбивающих с толку расспросов, чтобы он постоянно сообщал ему все, что известно о личности андалузца и его возможных намерениях.
– Помнишь, повелитель, – неоднократно напоминал ему Чабча Пуси, – когда жители Кача попытались убить Виракочу, он тряхнул своей «трубой громов» и уничтожил их. Алонсо де Молина прибыл с мирными намерениями, однако, когда Пома Ягуар захотел задержать его по приказу Атауальпы, громы и молнии превратили ночь в ад, и Пома Ягуар тут же упал замертво. У меня на глазах.
– Как же он это сделал?
– Пошевелил одним пальцем и сделал так, что обыкновенная свирель заговорила с такой силой, словно она была центром земли во время самого сильного землетрясения.
– Значит, он бог?
– Если бог – это всякий, кто как ты, намного превосходит нас, тогда он бог… – слукавил курака. – Бог, который, вероятно, любит затесаться среди людей, чтобы обнаружить тех, кто его отвергает, и наказать их за неверие…
Эти последние слова вызвали тревогу у Верховных жрецов; они промолчали, но по возвращении в храмы вновь начали роптать, поскольку, по мнению большинства из них, присутствие Виракочи грозило нарушить существующий порядок, в сохранении которого, несомненно, они же первые были заинтересованы.
По установившейся традиции, земли, скот, золото, водоросли, драгоценные камни и соль – иными словами, все ценное, что производилось в границах Империи, – ежегодно делилось на три части, одна из которых передавалась Инке, другая – жрецам, а третья – простому народу, который еще и должен был взять на себя заботу о двух первых.
Поэтому любая, даже самая отдаленная опасность, которая угрожала изменить положение вещей, существующее уже не одно столетие, тут же вызывала тревогу у духовенства, особенно если эта опасность принимала обличие бога, который мог обвинить их в том, что то, что они творят от его имени, вовсе не сообразуется с его волей.
Так же как экономика Империи лежала на плечах покорного и трудолюбивого народа, который без возражений исполнял любой приказ, исходящий от Инки, а его военную мощь обеспечивала дисциплинированная армия, слепо подчинявшаяся генералам, представителям королевских родов, религия вбирала в себя культы и суеверия новых завоеванных народов, хотя по-прежнему постулировала неоспоримое главенство четырех богов чисто инкского происхождения: Виракочи, создателя Вселенной, включая Солнце, второго по важности бога; Луны, его жены, и Бога Грома, хозяина дождя, оплодотворяющего землю.
Солнце, Луна и Гром оставались там, где были, и не тратили времени на то, чтобы приблизиться к Земле и потребовать объяснений, а вот всемогущий Виракоча или, по крайней мере, один из его сыновей, по-видимому, изъявил готовность выполнить обещание, данное когда-то очень давно, – о чем без устали напоминали служители культа, – вернуться и потребовать у людей отчета о том, как они использовали его замечательное творение.
Кто же отважится поведать ему о том, что самая ценная часть его творения спрятана в укромных цитаделях и храмах, предназначенных исключительно для пользования небольшой группы избранных, тогда как народ вынужден довольствоваться крохами с господского стола?
Кто расскажет, что, по словам жрецов, всякий, кто нарушит какую-то заповедь, попадет в холодный центр Земли, где будет глодать камни и пребывать во мраке до скончания веков, за исключением представителей правящих классов, которым после смерти всегда обеспечено место рядом с Солнцем, что бы они ни сотворили?
Что они ему ответят, когда он поинтересуется, кто установил законы, до такой степени противоречащие тем, которые настоящий Виракоча продиктовал своим ученикам прежде, чем отправиться в свое долгое путешествие?
Престарелый и мрачный Яна Пума, «Вильяк Ома», то есть Верховный жрец, дядя Уаскара, а значит, и Атауальпы, хотя этот последний был одной с ним крови только наполовину, поскольку не являлся, как первый, сыном его сестры, каждый день задавал себе эти вопросы и все не находил ответов, которые его бы удовлетворили.
Имя Яна Пума означало «Черный Тигр», или «Черный Ягуар», и оно как нельзя лучше подходило хитрому старику, который был настоящим «серым кардиналом» как во время правления своего брата Уайны Капака, так и племянника Уаскара. Это он подал идею, чтобы генерал Атокс внезапно захватил Атауальпу, и больше всех настаивал на том, чтобы незамедлительно, не привлекая внимания, казнить пленника, чтобы тот перестал подвергать опасности стабильность Империи.
– И все-таки, Молина Виракоча или не Виракоча? – допытывался он при каждой встрече с Чабчей Пуси. – Ты же знаешь его лучше кого бы то ни было, уж тебе-то это наверняка известно.
– Могу ли я, простой курака, вмешиваться в дела богов? – как правило, отвечал тот. – Мне было приказано доставить его в Куско, я и доставил. Я же тебе рассказывал, что он у меня на глазах проделал с помощью своей «трубы громов», и могу поклясться, что все так и было, но решение о том, Виракоча он или нет, можете вынести только ты и мой повелитель Инка.
– Бога Грома всегда изображают с человеческой фигурой и палкой в руках, которая извергает молнии… Может, это он.
– Его палка извергает молнии.
– Он вызовет дождь, если я попрошу?
– Полагаю, что да.
Ответ не вносил особой ясности, поскольку в эту пору – в четвертый из двенадцати месяцев инкского календаря – редкий день, когда на Куско не лил дождь, да еще в год, который выдался особенно дождливым…
– Нам нужно, чтобы он сделал что-то такое, что доказало бы, кто он такой, – наконец изрек Яна Пума. – Что-то такое, что развеяло бы сомнения.
– Наверно, – дипломатично согласился Чабча Пуси. – Только вот какое дело: если уж ты, Верховный жрец Империи, нуждаешься в чудесах, чтобы поверить в одного бога, тебе будет трудно заставить народ поверить в остальных богов, которые нам никогда не демонстрируют свою силу.
– Это я решаю, во что народу надлежит верить, а во что – нет, потому что как раз для этого мой брат Инка Уайна Капак и назначил меня «Вильяк Ома», высшим авторитетом Империи в религиозных вопросах. Если я решу что-то принять, значит, им придется это принять, а отвергну – всем придется отвергнуть… – Он сделал короткую, но выразительную паузу, чтобы подчеркнуть скрытый смысл того, что собрался сказать: – Или, может, ты ставишь под сомнения законность предоставленных мне полномочий?..
Курака заметно побледнел, поскольку понял, что ступил на весьма опасную почву, и, резко изменив линию поведения, ответил самым что ни на есть примирительным тоном:
– Я поговорю с Молиной. Попрошу его продемонстрировать силу его власти.
– Чуда? – недоверчиво переспросил испанец. – Я тебя правильно понял?.. Я должен сотворить чудо, чтобы эта старая мумия наконец угомонилась и оставила меня в покое?
– «Эта старая мумия» – на сегодняшний день второе по важности лицо в Империи… – заметил Чабча Пуси. – И если уж он вобьет себе что-то в голову, то лучше умереть, потому что житья от него все равно уже не будет.
– И что за чудо, по-твоему, я должен сотворить?
– Выпусти молнию из своей «трубы громов». Это его убедит.
– Ладно! – с кислым видом уступил андалузец. – Вряд ли небольшая демонстрация силы мне повредит. Скажи Яне Пуме, что один раз – только один! – я готов продемонстрировать, кто я такой, однако начиная с той минуты он должен оставить меня в покое, не то я рассержусь.
Верховный жрец нехотя согласился с выдвинутым условием, и спустя два дня, как только золотая крыша дворца Уайны Капака, имитирующая плетеную солому, заиграла в солнечных лучах, Алонсо де Молина приготовил аркебузу и, расположившись в центре большого внутреннего двора, стал терпеливо ждать появления Инки и его многолюдной свиты.
Уаскару явно не хотелось присутствовать при эксперименте, потому что он заметно нервничал, хотя со всей торжественностью, на которую был способен, уселся на специально поставленный для него трон, позволив присутствовать на мероприятии паре десятков самых верных своих советников и генералов.