Он поприветствовал андалузца поклоном головы, окинул долгим и странным взглядом Чабчу Пуси, а затем повернулся к своему дяде Яне Пуме, который подал почти незаметный знак рукой, и с противоположного конца большого двора вошли двое солдат, которые вели белого, как полотно, человека.
Они поставили его к стене и спешно, как только могли, удалились, исчезнув тем же путем, каким появились.
Алонсо де Молина коротко выругался себе под нос, закусил ус, обнажив ряд зубов, и наконец поднял голову и угрюмо посмотрел на Инку.
– Ты хочешь, чтобы я убил этого человека? – спросил он.
Ответил ему верховный жрец Яна Пума:
– Это всего лишь предатель, приговоренный к смерти. Либо это сделаешь ты, либо его казнит палач… Или ты не можешь, как утверждаешь, убивать издалека своей молнией?
– Могу… – заверил его испанец. – Но я вполне мог бы убить ламу, викунью или какое-то другое животное… На худой конец, разнести вдребезги какую-нибудь плошку: к чему пачкать руки человеческой кровью?
Инка Уаскар сухо перебил его:
– Я хочу, чтобы ты убил этого предателя, – сказал он. – Все прочее меня не устраивает.
Алонсо де Молина повернулся к Чабче Пуси и поглядел на него с укором: вот, мол, в какое сложное положение ты меня поставил, – однако странное выражение лица друга вынудило его действовать, потому что он уже достаточно хорошо знал кураку, чтобы уловить, что тот не только испытывает сожаление и беспокойство, но, вероятно, еще и пытается предупредить о какой-то неведомой серьезной опасности.
Он еще раз попробовал возразить.
– Я добрался сюда не для того, чтобы служить у тебя палачом, – с вызовом сказал он Инке. – Я отказываюсь убивать этого человека.
– Я начинаю думать, что это все лишь отговорки, – сухо ответил тот. – Убей его!
– Ладно! – сказал Молина. – Под твою ответственность.
Он приготовился выполнить приказ, навел аркебузу, прицелился в грудь несчастному бедняге, который, вжавшись в стену, дрожал, точно древесный лист, и глядел на испанца круглыми от ужаса глазами, скривив рот в странной гримасе.
Испанцу было тяжело это делать, но он понял, что надо выбирать между собственной жизнью и жизнью этого несчастного, поскольку верховный жрец просто так не выпустит его из дворца, если он не продемонстрирует со всей очевидностью, как далеко простирается его могущество.
Он затаил дыхание, понимая, что не должен промазать, сосредоточил взгляд на груди осужденного; тот поднял руку к лицу, чтобы прикрыть ею глаза, словно отказываясь смотреть на ужас собственного уничтожения, и при этом слегка сдвинул шерстяную шапку у себя на голове – и тут, за десятую долю секунды до выстрела, Алонсо де Молина успел заметить золотые диски в его ухе и понял, какую западню ему устроили.
Он тут же ослабил давление на курок, перевел дыхание и, мгновенно все обдумав, повернулся к группе выжидающих наблюдателей.
– Я не могу убить этого человека! – громко воскликнул он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более грозно. – В его жилах течет королевская кровь, а моя «труба громов» не убивает потомков богов, если только они не пытаются на меня напасть… – он указал на осужденного. – А он мне не сделал ничего плохого!.. – Он выразительно помолчал и внезапно наставил аркебузу на верховного жреца, который в ужасе попятился. – А вот ты, Яна Пума, да, ты на меня напал!.. Ты желаешь мне зла, а значит, моя «труба громов» получает разрешение Виракочи сразить тебя прямо сейчас. Хочешь, я так и сделаю? – Он обратился к Уаскару. – Хочешь, продемонстрирую свое могущество, покончив с тем, кто выступает против меня?.. Я могу это сделать раньше, чем ты успеешь моргнуть глазом… Слышишь меня, Яна Пума? – крикнул он. – Я могу убить тебя с разрешения Виракочи и так и сделаю, если ты немедленно не попросишь у меня прощения и не поклянешься, что больше никогда не будешь устраивать против меня заговор!.. Клянись! Живо!.. Поклянись, или я тебя убью!
Перепуганный старик пытался стоять прямо, держась за трон Инки, которой словно уменьшился в размерах, сжавшись в комок и забившись в глубь трона, в то время как остальные присутствующие в страхе попятились. Послышались жалобные вскрики, неразборчивое бормотание и даже всхлипы, что свидетельствовало о силе ужаса, который они испытывали.
– Прости меня!.. – наконец выдавил из себя Верховный жрец, почти потерявший дар речи. – Сохрани мне жизнь, о Господин, потомок Бога Виракочи…
Алонсо де Молина перестал в него целиться и опустил оружие.
– Поклянись, что оставишь меня в покое!
– Клянусь!
Испанец огляделся вокруг, увидел в десяти шагах кувшин, стоявший на ограде, тщательно прицелился и выстрелил.
Кувшин разлетелся на тысячу осколков, окатив водой присутствующих, а те бросились на землю, прикрывая голову руками и пытаясь спастись от страшного грохота, который еще и повторило эхо, отразившись от стен замкнутого двора.
– Вот оно, мое могущество!.. – сказал андалузец, когда Инка и его дядя отважились вновь на него взглянуть. – Это сила, которой наделили меня боги, и вот, что я могу сделать со своими врагами… А теперь скажи мне, Уаскар… где голова Чили Римака?
– Чили Римак сбежал из Тумбеса… – несмело прозвучало в ответ. – Но мои солдаты его разыскивают, и его голова будет у тебя очень скоро… Даю тебе слово.
– Ладно!.. – согласился Молина, понимая, что находится в выигрышном положении и этим можно воспользоваться. – А пока прошу разрешения отправиться в путешествие на побережье в обществе Чабчи Пуси… Я могу это сделать?
– Даю тебе разрешение.
– Ты мне позволишь теперь удалиться?
– Можешь уйти.
Испанец развернулся и покинул широкий двор твердым шагом и с гордо поднятой головой, провожаемый взглядами потрясенных присутствующих, которым все не верилось, что сверхъестественные и ошеломляющие события, свидетелями которых они только что стали, происходили наяву.
– Я хочу, чтобы ты взял меня с собой.
– Ну что ты такое говоришь?
– Я хочу отправиться на побережье вместе с вами. Ты мне обещал, что покажешь мне море, и это как раз подходящий случай. У тебя есть разрешение Инки.
– Но это не развлекательное путешествие. Мы отправляемся на поиски Виракочи, который снится Молине. Скорее всего, мы несколько дней проблуждаем по пустыне без всякого результата.
– Неважно. Я хочу поехать.
Найка было девочкой-женщиной с сильным характером, а Чабча Пуси – зрелым мужчиной, которому не хотелось расставаться с молодой женой, и, хотя он и попытался воспротивиться, в итоге все-таки согласился с тем, чтобы она составила им компанию в долгом путешествии на побережье. Для начала они перебрались через Апуримак по высочайшему Уака-Чака, священному мосту, сооруженному Инкой Рока[51] для преодоления захватывающего дух ущелья, по которому протекала река.
Для осуществления этого фантастического инженерного проекта, необходимо было сначала прорубить в горе, ступень за ступенью, фантастическую и страшно опасную лестницу, которая соединила бы вершины с самым узким местом каньона, представляющего собой естественную преграду, которая традиционно разделяла надвое инкскую империю; в те месяцы, когда шли сильные дожди, столица оказывалась отрезанной от остального мира. Во время столь рискованной операции, продолжавшейся три года, десятки рабочих погибли, сорвавшись вниз, однако Верховные жрецы пообещали место на солнце любому человеку, погибшему при выполнении работ, и стоило одному каменотесу свалиться в пропасть, как на его место с точно таким же энтузиазмом заступал следующий.
Позже были воздвигнуты четыре каменных столба, между которыми натянули канаты толщиной с туловище человека, перебросив их через сорокадвухметровое русло реки, на высоте семьдесят два метра над уровнем воды. Для этого тысячи рабочих натягивали их с той и другой стороны и закапывали концы в землю так глубоко, что они никоим образом не могли сдвинуться с места. В заключение опытные мастера, рискуя жизнью, повисали над пропастью, чтобы положить поперечины и настил, – и вот теперь потомки тех отважных строителей каждые три года полностью обновляли сложную конструкцию.
И поэтому Уака-Чака находился все в том же безупречном состоянии, как и в тот день, когда Инка Рока впервые прошел по нему два столетия назад, и круглосуточно охранялся, чтобы племена, когда-то не желавшие покоряться, не могли вновь его поджечь, как уже однажды случалось, или воспользоваться им при нападении на Куско.
Алонсо де Молина, которому уже пришлось, хочешь не хочешь, преодолеть бессчетное множество этих качающихся мостов, бывших, похоже, неотъемлемой частью жизни Империи, которая без них осталась бы раздробленной, вновь был вынужден бороться с неприятными ощущениями – дрожью в ногах и спазмами в желудке, – правда, на этот раз не во время перехода через широкое русло, а при спуске по жуткой лестнице, вырубленной в камне: время и влажность раз за разом покрывали ее ступени предательской пленкой, по вине которой лама или человек могли неожиданно поскользнуться и свалиться в бурную реку, воды которой тотчас же их поглощали.
В завершение они с трудом поднялись по обрывистому склону противоположного берега, оставили ущелье позади, чтобы пройти вдоль границы вечных снегов Салкантая[52] и дальше – через Альтиплано[53] по оживленному «Соляному пути», по которому с моря доставляли соль, этот жизненно важный продукт, абсолютно необходимый для обитателей высокогорья.
Внимание испанца уже с самого первого мгновения привлекло то обстоятельство, что туземцы никогда не солят пищу во время готовки, предпочитая съесть ее несоленой, а уже потом время от времени лизать кусок соляного камня, который, судя по всему, был для них одной из самых ценных вещей. Сейчас тысячи этих камней перевозили на спине невозмутимые и ритмично передвигавшиеся ламы: их нескончаемые караваны оживляли бурый пейзаж пуны, добавляя в него цвет и движение. Один-единственный погонщик, почти всегда какой-нибудь парнишка, неторопливо шагал впереди, и животные послушно следовали за ним, словно утята на пруду – за своей матерью.