– Как может предмет что-то рассказать? – удивилась Найка. – Как он говорит?
– Посредством знаков, из которых складываются буквы, буквы складываются в слова, а слова – в мысли… – Он разровнял перед ней песок и пальцем написал короткое предложение. Это одна буква… – показал он. – А эти пять букв вместе образуют твое имя: «Найка». Здесь сказано: «Найка красивая…» Любой человек, умеющий читать эти знаки, если он пройдет здесь через тысячу лет, сможет прочитать то же самое: «Найка красивая…»
– Но ведь завтра это сотрет ветер…
– Здесь – да, а вот в книге – нет… – Он вынул свое истрепанное письмо и показал ей, поднеся к свету. – Видишь? Эти знаки были написаны пять лет назад, однако сохранились нетронутыми. Много страниц, вроде этой, собранных вместе, образуют книгу, которая рассказывает тысячи вещей…
Она внимательно рассмотрела письмо, а затем снова стала изучать надпись на песке, осторожно водя пальцем по каждой линии, словно стараясь запечатлеть их в памяти.
– «Найка красивая…» – тихо проговорила она. – Ты и правда так думаешь?
– Самое красивое создание, которое когда-либо существовало на земле.
Она одарила его долгим взглядом, преисполненным лукавства, и указала на песок:
– Нарисуй: «Алонсо красивый».
Андалузец весело улыбнулся:
– Этого я написать не могу. Это неправда.
– Что же, написать можно только правду?
– Нет. К несчастью, ложь тоже пишут и увековечивают, но я предпочитаю писать только то, во что верю.
– Это красиво… Ты меня научишь рисовать эти знаки?
Алонсо де Молина кивнул в сторону кураки, который, вынырнув из темноты, направлялся к ним.
– Если Чабча Пуси мне позволит, то да.
– Он мой муж, а не хозяин.
– Пусть так, я никогда ничего не сделаю без его одобрения, – с нажимом произнес он. – Он мой друг.
Курака, который уже подошел к ним, на мгновение задержался у костра, чтобы согреть руки, которые он энергично растирал, а затем, показав куда-то в темноту, сказал:
– Ты был прав: там есть люди, но они исчезают, точно привидения.
– Надо просто изловить одного и выяснить их намерения, – заметил испанец.
– Мне говорили, будто они зарываются в песок и прикрывают голову кустом травы, защищаясь от ночного холода, и превращаются почти что в невидимок… – Он сел рядом с ними. – Скорее всего, они ограничатся наблюдением.
Его взгляд упал на надпись, сделанную Молиной, и он с недоумением стал ее изучать.
– Что это значит? – поинтересовался он.
– «Найка красивая…» – гордо сказала девушка без тени лукавства. – Алонсо хочет попросить у тебя разрешения учить меня рисовать эти знаки.
– И зачем тебе это нужно? – спросил он.
Она было собралась что-то сказать, но андалузец протянул руку, призывая ее к молчанию, и прислушался к странному крику, донесшемуся из темноты.
Когда крик повторился, курака, по-видимому, попытался его успокоить:
– Это всего лишь песчаная сова. Здесь их много.
Испанец уверенно покачал головой.
– Нет. Это вовсе не сова, и наверняка очень скоро ему ответят у нас за спиной…
Они замерли в ожидании, и действительно, спустя мгновение, крик повторился точно там, где указал испанец. Тот озабоченно нахмурил лоб.
– Знаю я эти трюки… – объяснил он. – Дикари Тьерра-Фирме перед нападением обычно проделывали этот фокус. – Он удостоверился в том, что аркебуза находится под рукой, и, вынув из ножен меч, воткнул его в песок, вручая свой наточенный кинжал кураке. – Ты позаботься о Найке, – сказал он. – Я не дам им сюда подобраться…
Они снова замерли, прислушиваясь к малейшему шороху, а перепуганные носильщики сжались в комок, кутаясь в свои пончо: можно было разглядеть только блестевшие черные глаза, – и были готовы вскочить и затеряться в темноте при малейшей опасности.
Послышались новые крики из трех разных точек, огонь начал ослабевать, и когда испанец встал, чтобы взять охапку травы и подбросить в костер, раздался пронзительный свист, и с неба упал увесистый камень, угодив прямо в огонь, так, что искры разлетелись во все стороны.
И тут, словно дождавшись условного знака, со всех четырех сторон на них посыпались десятки таких же камней, и кое-кто из носильщиков, взвыв от боли, схватился за голову.
Молине понадобилось всего несколько секунд, чтобы сообразить, что происходит, и, подскочив к Найке, он приподнял ее над землей, словно ребенка, и, метнувшись к паланкинам, швырнул под один из них.
– Не двигайся! – приказал он. – Голову не высовывай!
И ринулся обратно, к тому месту, где оставил оружие, но, не добежав, ощутил сильный удар по левой ноге и покатился по земле, разразившись бранью.
– Проклятое отродье Супая! – воскликнул он. – Они разнесут нам головы!..
Похоже, дело к тому и шло, потому что грязные обитатели песков, судя по всему, дьявольски ловко орудовали пращой, запуская свои увесистые снаряды даже из-за высокой дюны и с математической точностью попадая в носильщиков, которые в отчаянии метались из стороны в сторону в поисках укрытия.
С превеликим трудом испанцу удалось доковылять до аркебузы. Схватив оружие, он отступил в тень и, описав широкий полукруг, углубился в темноту в направлении места, в котором, по его предположению, должны были находиться невидимые агрессоры.
Он двигался очень медленно, отчасти потому, что болела нога, отчасти из-за почти непроглядной темноты, а еще потому, что старался прижиматься к земле, чтобы раньше времени не выдать своего присутствия.
Таким образом ему пришлось преодолеть немногим больше двухсот метров, время от времени останавливаясь из-за боли и кусая губы, чтобы не застонать, но в итоге свист раскручиваемых пращей становился все громче, и, миновав небольшой ряд каменных глыб, он разглядел темный силуэт: широко расставив ноги и упираясь ими в песок, человек вращал рукой, с каждым разом все быстрее, готовясь разжать кулак и отпустить пращу, посылающую камень в ночную тьму.
Испанец неспешно навел аркебузу и, когда у него появилась полная уверенность, что с такого расстояния – почти в упор – он никак не может промахнуться, выстрелил.
Тотчас же вслед за грохотом, который на несколько мгновений превратился в полновластного хозяина ночи, раздался вой удивления и боли; раненый упал навзничь и завизжал, точно свинья, которую вот-вот прирежут, катаясь по земле и издавая гортанные звуки: то были крики о помощи на непонятном языке.
При вспышке выстрела Алонсо де Молина успел разглядеть еще полдюжины нападавших. Испуг, в который их, должно быть, поверг неожиданный взрыв и падение товарища, длился всего одно мгновение, на которое они окаменели от ужаса, после чего нападавшие тут же с завываниями кинулись наутек, побросав на землю свои грозные пращи.
И все же андалузец посидел не двигаясь, тщательно перезарядил аркебузу, стараясь не просыпать ни грамма пороха, и выждал еще какое-то время, прислушиваясь: не раздастся ли еще какой-либо звук, помимо стонов и всхлипов раненого.
Затем он услышал голоса за спиной и разглядел силуэты Найки, Чабчи Пуси и трех носильщиков, которые приближались к нему с импровизированными факелами в руках.
– Алонсо!.. – позвал курака. – С тобой все в порядке, Алонсо?
– Все замечательно!.. – откликнулся он, пытаясь встать с помощью аркебузы. – А вот кто не в порядке, так это вот этот сукин сын…
Они рассмотрели его при свете. Это было некое подобие человека – грязный, в лохмотьях, окровавленный, он корчился от боли, схватившись за живот обеими руками, и в его взгляде читался дикий ужас.
– С пулей в животе он обречен… – без всякого выражения в голосе сказал испанец. – Давайте перенесем его к костру, думаю, ему недолго осталось.
Так оно и вышло. Хотя они всячески пытались заставить его говорить, он лишь кричал, стонал и плакал и наконец с шумом вздохнул в последний раз – в ту самую минуту, когда над отвратительным пейзажем забрезжил рассвет.
– Ну вот и все! – устало произнес Чабча Пуси. – И что теперь?
– Возвращайтесь в Куско, – ответил испанец. – Я пойду дальше.
– Один, раненый?.. – удивился инка. – Ты сошел с ума! Возвращаемся вместе или никто не возвращается.
– Боканегра – это моя проблема, – заметил Молина. – Не хочу подвергать вас новым опасностям ради безумной идеи, не имеющей смысла.
– Раз ты признаешь, что это безумная идея, не имеющая смысла, значит, нам лучше повернуть назад… – настаивал Чабча Пуси. – Даже не думай, что я брошу тебя посреди пустыни в таком состоянии. Уаскар сдерет с меня кожу живьем, если с тобой что-то случится.
– Уаскару следовало обеспечить мне охрану.
– Яна Пума был против. Сказал, что раз ты вроде как хозяин грома и смерти, то не нуждаешься в защите от нескольких оголодавших песчаных крыс…
– Милый старикан…
– Он тебя ненавидит.
– Знаю… Но сейчас я не в состоянии ни о чем думать. Я устал, а эта проклятая нога жутко болит. Я немного посплю… Пусть парни подежурят и при малейшем признаке опасности меня разбудят.
Он проспал под навесом паланкина все утро, до того момента, когда один из носильщиков поспешно спустился с дюны, крича, что с севера приближается группа людей.
Тревога улеглась, как только выяснилось, что это кучка солдат под командованием офицера, которые направляются в Куско, чтобы поступить в распоряжение Уаскара.
– Большинство моих солдат сбежали, чтобы присоединиться к Атауальпе… – пожаловался офицер. – Эти гнусные «укуча анчи руна» – не люди, а крысы – воспользовались случаем, чтобы поднять мятеж. Это предатели, отребье, и теми силами, что у меня остались, я не мог их сдержать… Когда все закончится, мы вернемся и хорошенько их проучим… – Он не сводил взгляда с Алонсо де Молины, хотя совсем не чувствовалось, чтобы испанец произвел на него впечатление, и наконец поинтересовался: – Ты один из тех Виракочей, что высадились в Тумбесе?
– Да, из них. И разыскиваю другого Виракочу, который вроде бы находится где-то здесь… Тебе что-нибудь о нем известно?