Воду, которая во время таяния ледников должна была обильным потоком спускаться с далекого горного хребта, со всем тщанием накапливали в водохранилищах, а затем по каналам подавали на огромные расстояния, превращая безжизненную пустыню в настоящий цветущий сад, и каждая деталь враждебного рельефа, казалось, была пытливо изучена с тем, чтобы поставить ее на службу человеку. Наверняка понадобились столетия, а то и тысячелетия, чтобы достигнуть такой степени совершенства, а вот разрушить столь масштабное восхитительное творение удалось, возможно, всего лишь за несколько месяцев.
– Не было другого выхода… – откровенно признался Калья Уаси во время короткого привала возле одной из этих ставших ненужными огромных стен из необожженного кирпича. – Оставить в тылу Империи скопление сильных племен, связанных между собой, было бы настоящим самоубийством. Куско располагается в центре мира и куда ни посмотри – везде сталкивается с враждебными народами. Либо Империя их ослабляет, либо они ее проглотят.
– Понимаю… – сказал испанец. – Хотя доводить ослабление до такой крайности, на мой взгляд, жестоко, это уже перебор… – Он махнул рукой вперед. – Еще далеко? – спросил он.
– К вечеру доберемся до Красного Города. Скорее всего, твоего друга прячут в одном из старых некрополей, вырытых у подножия северных холмов.
– Он там, – подтвердил туземец. – Где спят «Древние».
– А Льянду? – поинтересовался инка. – Он-то где?
– В ночи… – таков был странный ответ. – Льянду живет только в ночи, потому что он сын Луны. Солнце, ваш бог, его враг.
– А Луна, ваша богиня, его подруга… – сказал Калья Уаси. – Те, кто любят лишь мрак, это не кто иные, как последователи Супая, воплощения зла.
– Это вы нас толкнули во мрак этого жалкого существования, – пробормотал туземец. – Но ваши дни сочтены, и так же, как пришли вы, придут другие, которые навсегда столкнут вас во мрак. Ты меня слышишь?.. Навсегда!
Калья Уаси вытянул руку и влепил ему затрещину, сбив с ног. И хотел было наброситься и отпинать ногами, однако испанец встал между ними, словно исполин.
– Оставь его! – примирительно попросил он. – Не пристало офицеру бить человека, у которого связаны руки… А ты! – угрожающе сказал он другому. – Закрой рот, а не то я тебя укушу!
Как инка и говорил, к вечеру показались развалины большого города из необожженного кирпича. Он располагался на берегу реки в центре своего рода огромного амфитеатра, образованного невысокими буроватыми холмами, который прикрывал город от горячих ветров, но при этом он был открыт прохладным, которые спускались с вершины горного хребта, – идеальный участок, который столетия назад мог свободно вместить в себя четыре или пять тысяч человек постоянного населения. Заброшенные террасы и деревья, которые все еще давали густую тень и кое-какие плоды, свидетельствовали о том, что когда-то здесь были обширные ухоженные сады и плантации, которые, должно быть, превратили этот кусок пустыни в настоящий оазис.
Десятка два оборванцев наблюдали за ними издали, однако стоило подойти ближе, как они исчезли, словно по волшебству, в лабиринте стен и улочек.
Дома, некоторые из них были просторными и величественными, напоминали инкскую архитектуру высокогорья, хотя казались срезанными, как по линейке, огромным ножом, из-за того, что время и ветер сорвали крыши, от которых не сохранилось никакого следа.
А что сохранилось, так это поврежденные росписи в рыжеватых тонах, изображавшие геометрические орнаменты, вероятно, имевшие магическое значение, и развалины стены – судя по всему, большой оборонительной стены, которую неоднократно разрушали, что давало основание предположить, что во время осады город оказал отчаянное сопротивление.
Они нарвали себе авокадо и черимойю с одичавших деревьев, которые росли на месте прежних плантаций, а приход ночи застал их сидящими на корточках вокруг небольшого костра внутри самого защищенного дома в центре города.
– Придется дежурить по очереди… – деловито сказал инка. – Я этой братии не доверяю.
– Надеюсь, они хотя бы не станут устраивать дождь камней. В шлеме спать как-то неудобно.
Тот посмотрел на него слегка озадаченно, поскольку, как и большинство представителей его расы, был лишен чувства юмора и зачастую, казалось, никак не мог взять в толк, что такое хотел сказать испанец.
Сильный, худой, жилистый и очень серьезный Калья Уаси был явно наделен способностью командовать, храбростью и незаурядным природным умом, однако он так и не мог до конца свыкнуться с мыслью, что ввязался в совершенно невообразимую историю: помогать предполагаемому Виракоче вызволить некоего – возможно, несуществующего – пленника из рук грозного Льянду.
В последний год в Империи происходили большие перемены, которые, несомненно, значительно затронули тех, кто, как он, с детства привыкли к тому, что в жизни все подчинено строгим нормам и очень конкретным законам, поэтому с того самого момента, как до него дошли вести о том, что старый Инка Уайна Капак умер, а из моря появился чудовищный белый «человек-бог», чтобы поднять на бунт племена побережья, события развивались таким образом, что Калье Уаси зачастую было трудно смириться с тем, что все это происходит наяву, а не в дурном сне.
Затем ему сообщили ужасную новость о том, что Атауальпа восстал против брата, и в довершение посреди пустыни появился настоящий Виракоча, обладатель «трубы громов», который уговорил его помочь ему осуществить безумное предприятие.
Он все спрашивал себя, а не лучше ли было подчиниться первому порыву и присоединиться к тем, кто устремился на север, в распоряжение Атауальпы, ведь в конце-то концов ему как человеку военному гораздо ближе образ мыслей того, кто миллион раз демонстрировал напор и отвагу на поле боя, а не другого брата – миролюбивого администратора, почти не покидавшего свои великолепные дворцы и сотни наложниц.
«Я бы сейчас командовал полком копьеносцев, готовящихся напасть на Куско… – размышлял он. – А не сидел бы этой дыре, слушая бред волосатого монстра».
Они молча поужинали, связали пленника по рукам и ногам, чтобы тот не поддался искушению задать стрекача и, воспользовавшись темнотой, исчезнуть в лабиринте города, и Калья Уаси наконец притулился в углу, предоставив испанцу право первому нести дежурство.
Тот удивился легкости, с какой инка заснул, улыбнулся пленнику, желая его успокоить, и, вынув из ножен меч, положил его рядом с собой, а аркебузу – на ноги, готовый выпустить заряд огня и смерти в первого, кто осмелится пересечь единственный и узкий дверной проем. Его ждала долгая и, возможно, бурная ночь, он это знал, однако последние двенадцать лет ему бессчетное число раз приходилось вот так дежурить и частенько противником была не горстка несчастных оборванцев, а целая армия, готовая вступить в бой.
Он вновь перебрал в памяти последние запутанные события и попытался найти логику в том, что он сидит, прислонившись спиной к древней стене, вперив взгляд в темную дыру, которая ведет в узкий проулок. Ее не было. Как ее никогда не было в том, что в один прекрасный день он надумал оставить свой мир и погрузиться в другой – столь же неизвестный, как самая дальняя из звезд.
Гусман Боканегра, которого он считал погибшим, говорил с ним сначала через таинственного «сына Грома», а затем во снах, и вопреки всякой логике, похоже, он и в самом деле жив и заточен в каком-то месте у подножия этих гор. Как это объяснить?
Он перебрал в памяти все, что успел прочитать за годы учебы, и все, что ему рассказывали во время бесчисленных путешествий, и, хотя долгие ночные дежурства в лагерях или скучные морские плавания всегда располагали к всевозможным фантазиям и преувеличениям, ему никогда, сколько он помнил, не приходилось слышать о том, чтобы кому-то удалось вступить в контакт с другим человеком через пустыни и горы.
Мертвым – да, мертвецам позволительны любые выходки, раз уж они оказались в жалком положении безнадежных покойников. Однако тем, кто не пользовался сомнительной привилегией быть чистым духом, являться во сне всегда было запрещено.
Тем не менее Гусману Боканегре это, похоже, удалось, и вот именно необходимость найти разгадку этой необъяснимой тайны главным образом и подтолкнула его к решению отправиться в это безрассудное приключение.
Ухнула сова.
Он насторожился.
Крик повторился на другом конце улицы, и Молина почувствовал досаду: надо же, какая верность привычкам, этим бедным горемыкам явно недостает воображения.
– Могли бы, по крайней мере, сменить птицу… – пробормотал он, словно они могли его слышать, переместившись ровно настолько, чтобы оказаться в углу, образованном двумя толстыми стенами и где камень вряд ли мог в него попасть. – Хотя здесь и правда выбор-то не особенно и велик…
Снова ухнула сова – на этот раз у него за спиной, – и тут неожиданно на него напало вдохновение, и он в свою очередь громко повторил призыв.
Калья Уаси подскочил на месте, схватившись за копье, и с изумлением уставился на Молину.
– Что это было? – растерянно спросил он.
– Я их разыгрываю, – ухмыляясь, ответил испанец. – Думаю, что, по крайней мере, мне удалось сбить их с толку.
И действительно, воцарилась тишина, словно таинственные грабители недоумевали, что это за чертовщина и откуда взялся этот неизвестный сообщник.
– Ты сумасшедший! – проговорил инка, покачав головой. – А ведь Чабча Пуси меня об этом предупреждал, но, вне сомнения, ты еще хуже, чем он говорил…
Они вновь прислушались. Лишь ветер, порывы которого долетали с гор, время от времени завывал в ночи, да легкий треск ветки, лопнувшей в костре, нарушал тишину заброшенного города.
– Вы умрете!..
– Что это?
– Вы умрете!.. – повторил хриплый и низкий голос, громом прозвучавший во мраке. – Вы умрете, проклятые дети Солнца, палачи моего народа, для которых наконец-то настал час полного уничтожения!..
– Это «Тень»… – прошептал Калья Уаси.
– Клоун!.. – ответил испанец. – Стоит только пальнуть в него из аркебузы, будет бежать до самого моря – только пятки засверкают.