На рассвете они отправились в долгий и трудный путь к берегам Апуримака – в тот самый день, когда на берегах этой реки, намного севернее, сотни тысяч человек собирались яростно убивать друг друга.
– Я должен был находиться там… – сказал Калья Уаси, когда они устроили привал в небольшой эвкалиптовой роще. – Мое место там, и тем не менее я не чувствую себя виноватым в том, что дезертировал.
– Это-то как раз и важно, – невозмутимо ответил испанец. – Как ты сам себя ощущаешь. Когда мы становимся солдатами, нам вдалбливают идеи, которые представляются нам незыблемыми, но в некоторых случаях – таких, как мой, а сейчас – твой, – наступает такой момент, когда ты невольно задаешься вопросом, сколько еще можно терпеть, что тебя не считают за человека. Однажды ты понимаешь, что чужое страдание для тебя важнее личной славы, и с этого мгновения все меняется.
– А если это всего лишь был страх?
– Страх, у тебя?.. – удивился андалузец. – Не думаю. Во всяком случае, это наверняка был не страх умереть, а ощущение, что это произойдет не при тех обстоятельствах, которые ты себе представлял. Одно дело – пасть в бою с врагами родины, и совсем иное – когда тебя убивают твои же братья.
– Доводилось ли тебе убивать испанцев до Боканегры?
Алонсо де Молина не сразу ответил. Ему пришлось погрузиться в воспоминания – в то время, о котором никогда ни с кем не говорил и всегда хотел забыть. И наконец он кивнул головой:
– Да, – сказал он. – Двоих.
– Почему?
– Они этого заслуживали.
– Почему? – не унимался инка.
– Это была пара убийц… – Он немного помолчал, посмотрел на далекие горы, словно пытаясь получить у них поддержку, в которой он нуждался для продолжения рассказа, и, когда вновь заговорил, его голос был почти лишен модуляций: – Когда нас отправили завоевывать Новый Свет, некоторые из нас были убеждены, что мы это делаем ради вящей славы Божьей и наша главная миссия состоит в том, чтобы обратить в христианство бедных людей, пребывающих во мраке греха и невежества. Предполагалось, что, превратив их в подданных короля, мы поспособствуем спасению их тел и душ, однако большинство приехавших искали только собственную выгоду да глухое место, где можно пуститься во все тяжкие.
– Обычное дело на войне.
– Но это же была не война. Никто нас не атаковал. Официально мы пришли «приобщить дикарей к цивилизации», однако эта пара негодяев, пожелав завладеть землями, у которых уже был хозяин, загнали пятьдесят индейцев в большую хижину, подожгли ее, а позже заявили о своих правах на эти земли, ссылаясь на то, что племя-де взбунтовалось и скрылось в горах.
– И ты их убил?
Алонсо де Молина кивнул головой в сторону аркебузы, прислоненной к дереву.
– Из «трубы громов» вроде этой.
Инка потрясенно посмотрел на оружие, словно оно было живым, а потом, собравшись с духом, спросил:
– Она и правда магическая?
– Нет. Абсолютно. Никакой магии. – Он взял аркебузу и показал ее вблизи. – Это всего лишь кусок металла, начиненный порохом. Когда нажимаешь на спуск, вот это колесико поворачивается, возникает сноп искр, которые поджигают порох, находящийся на полке замка, и оттуда пламя перекидывается на запальный порох, тот взрывается, выбрасывая далеко вперед кусок свинца, который я запихнул в дуло.
– Мне по-прежнему кажется, что это какая-то магия.
– Эта штука дьявольская, но не магическая. Обычно для поджигания пороха используется фитиль, что довольно сложно и обременительно, но, когда я решил остаться в Тумбесе, Писарро подарил мне вот эту модель, которую ему только-только прислали из Испании. Тот, кто ее создал, человек изощренного ума, но отнюдь не маг.
– Значит, ты не бог?
– Ты сам знаешь, что нет. Я всего лишь бедный солдат, который однажды устал убивать и совершил глупость, решив открыть для себя новые горизонты.
– А ты меня научишь обращаться с «трубой громов»?
– Почему бы и нет? Развелось столько мерзавцев, умеющих это делать, что мне кажется справедливым, если честный человек научится защищаться. Когда все это закончится, я тебе покажу, как с ней обращаться, и помогу тебе сделать точно такую же.
– «Трубу громов», мне? – изумился инка. – Каким образом?
Алонсо де Молина рассмеялся.
– Из золота! – ответил он. – У тебя будет «труба громов» из чистого золота.
К вечеру они увидели Уака-Чака. Мост никто не охранял, так как все мужчины, способные держать оружие, находились на севере и участвовали в решающем сражении; по мосту никто не переходил, потому что жизнь в стране словно остановилась, и даже нескончаемые караваны лам, доставлявшие соль с побережья, бог знает где выжидали, когда станет ясно, куда везти ценный груз.
Когда начало темнеть, они приступили к опаснейшему спуску по жуткой лестнице, вырубленной в скале, и была уже поздняя ночь, когда они легли отдохнуть у огромных столбов моста, слушая глухой рокот воды и скрип поразительного инженерного сооружения, сотрясаемого ветром.
– Жалко! – проговорил Алонсо де Молина, прежде чем завернуться в пончо и заснуть. – Будет по-настоящему жаль, ведь это один из самых замечательных памятников человеческим усилиям и таланту.
С рассветом – это был незабываемый рассвет: тихий и сияющий – они приготовили подрывные заряды, поскольку канаты из плетеной агавы зачастую достигали больше полуметра в диаметре и на то, чтобы их перерезать, потребовались бы часы, а то и дни упорной работы, поэтому они решили подорвать каменные опоры таким образом, чтобы при их обрушении тяжелое сооружение из дерева и веревок потеряло устойчивость и провисло. Скорее всего не удастся разрушить его полностью, только надолго вывести из строя, но это было все, что могли сделать двое мужчин, имея в своем распоряжении лишь мешок пороха сомнительного качества.
Выполнив свою работу, андалузец глубоко вздохнул и сел, приготовившись ждать.
– Жребий брошен, как сказал Юлий Цезарь перед тем, как перейти Рубикон. А теперь пусть все произойдет, как Богу будет угодно.
– Кто такой Юлий Цезарь? – поинтересовался инка.
– Римский полководец. Он умер больше тысячи лет тому назад, но оставил нам книги о наиболее важных исторических событиях. – Он показал на мост. – Мой дед говорил, что все значимые для людей сведения находятся в книгах, но вижу, что он ошибался. Иногда я спрашиваю себя, как такое стало возможным: чтобы народ, не знающий письменности, а значит, лишенный надежной памяти, сумел достичь того, что вы достигли.
– Я знал одного кипу камайока, который мог в течение пятидесяти дней и ночей перечислять все события – вплоть до самых мелких, – которые происходили в Тауантинсуйю, начиная с того момента, как ее основал Манко Капак. Это и есть наша память.
– Но ведь люди умирают. А книги – нет.
– Рождаются новые люди. И будут рождаться до тех пор, когда не родится больше ни одного, и поэтому память уже будет не нужна.
Они замолчали, застыв в ожидании. Их взгляд был прикован к вершине противоположного берега каньона: там в любую минуту могли появиться возбужденные солдаты, которые с воинственными криками устремятся к Уака-Чака, понимая, что мост – это последнее препятствие на пути в Куско и к кровавой потехе.
Солнце поднялось высоко и проникло по вертикали в глубину вод, рассеяв полумрак глубочайшего ущелья, которое получало свет на какие-нибудь полчаса в день. Изменился пейзаж и даже шум воды среди камней, словно солнце успокоило ее бурление и заставило усмирить свой бег и погреться, нежась среди камней или на крохотных отмелях крупной гальки.
Они провели несколько часов, лежа в траве в приятном расслаблении. Делать все равно было нечего, кроме как обозревать окрестности и наблюдать за мириадами крохотных колибри с длинным клювов: те гнездились в выемках каменных стен и прилетали пить нектар желтоватых цветов, которые росли по краям узкой тропинки.
И вот наконец на вершине противоположного утеса возникла фигура человека.
Он был один, бежал, запыхавшись, и так стремительно ринулся по каменной лестнице, что, казалось, вот-вот споткнется и упадет в пропасть вниз головой.
Это был часки: разноцветная одежда и развевающиеся ленты не оставляли сомнений относительно священного характера его миссии.
Алонсо де Молина и Калья Уаси встали. Они не сводили взгляда с вершины, чтобы не пропустить появления солдат, однако из-за высоких камней так никто и не показался. А тем временем быстроногий часки продолжал свой стремительный спуск, перепрыгивая через три ступени, словно обезумевшая горная коза.
Наконец он достиг моста и начал переходить по нему, однако силы ему изменили: не хватало опоры, чтобы удержаться на ногах, – и вот тут-то он и заметил людей, поджидавших его на другом конце.
Он сделал три глубоких вздоха, откинул назад ленты своего головного убора и побежал по опаснейшему мосту, словно не было никакой глубокой пропасти, готовой его поглотить.
Под конец он остановился метрах в четырех от них, снова перевел дыхание и, собрав остаток сил, объявил:
– ПОБЕДА!!!
Алонсо де Молина и Калья Уаси ошеломленно посмотрели на него, потом друг на друга и вновь устремили взгляд на часки.
– Что ты сказал? – не поверив своим ушам, переспросили они.
– Я сказал «победа»!.. Хитрый Атокс спрятался, внезапно атаковал и после целого дня жестокого сражения добился своего: с наступлением темноты предатели побросали оружие и в беспорядке бежали.
– А что Атауальпа? Убит?
– Этого никто не знает. Там тысячи мертвых, наступила ночь, и не было возможности всех осмотреть, но теперь это только вопрос преследования. От его войск ничего не осталось, совсем ничего… – Он снова перевел дыхание; казалось, что короткий отдых и объявление доброй вести снова придало ему сил и он приготовился продолжить свой бег, на этот раз – вверх по крутой лестнице. – Мне надо бежать… – сказал он. – Ускар приказал три дня праздновать и принести жертву богам в ознаменование победы… Куско должен как можно скорее узнать об этом.