Он вновь бросился бежать, перепрыгивая через две ступени, и у Алонсо де Молины невольно возник вопрос, откуда только у часки взялись силы, чтобы взобраться по этой стене, если несколько минут назад казалось, что он вот-вот рухнет в обморок.
Когда он окончательно исчез из виду, они переглянулись.
– Ну так что?..
– Боги услышали молитвы… – ответил Калья Уаси. – Да по-другому и быть не могло, когда молился с верой весь народ.
Они забрали порох и не спеша пустились в обратный путь. Часки уже успел повсюду объявить новость, и в стране начала возрождаться жизнь: крестьяне покидали свои убежища, стада возвращались на пастбища в горах, и даже караваны лам, перевозившие соль, вновь откуда-то возникли и своей вечно усталой походкой побрели в «пуп Земли».
Они добрались, когда стемнело; пришлось прокладывать себе дорогу между пьяных крестьян, парочек, предающихся любви в садах, и даже детишек, которые словно возникли из небытия, заполнив улицы. И даже все время сдержанный Чабча Пуси не мог скрыть своей радости, когда вышел навстречу и заключил их в объятия, что в других обстоятельствах было совершенно немыслимо.
– Как я рад, что снова вас вижу! – радостно воскликнул он. – Мы уже думали, что вы погибли… Где же вы были?
– Пытались перерезать Уака-Чака… – ответил испанец, который был неспособен ему соврать. Однако этого не потребовалось, так что мост простоит еще десять веков.
– Я должен был догадаться! – кивнул курака. – Ну да ладно… теперь все позади. Инка приказал нам быть счастливыми, и мы должны ими быть: мы готовим грандиозный праздник.
Это действительно был большой праздник, пир горой, потому что весть о победе оказала магическое действие, и продукты, которые уже было начали исчезать, появились вновь из темных подвалов, куда были запрятаны, и чича текла рекой, веселя сердца и туманя разум.
Найка выглядела еще прекрасней, чем всегда, счастливой, сияющей и оживленной, и во время десерта она начала напевать одну нежную песню, которая рассказывала печальную историю любви храброго генерала Ольянтая и прекрасной дочери Инки Пачакутека. Зная, что простой смертный даже мечтать не может о том, чтобы стать законным супругом девушки, ведущей свое происхождение от Солнца, он решил жениться на ней втайне, из-за чего впал в немилость, был изгнан, разлучен с любимой, и в итоге весь народ восстал против несправедливых и бесчеловечных законов.
– Потому что нет ничего бесчеловечнее и несправедливее, – заключила она, – чем когда двое любящих оказываются разлученными из-за того, что не принадлежат к одному роду, расе или религии…
– Единственная проблема, – добавил курака, который был слегка навеселе, – что любовь обычно проходит, а род, религия и раса остаются. И история умалчивает о том, что, когда принцесса состарилась, Ольянтай нашел себе другую жену, из простонародья, зато намного моложе.
– Это не остроумно… – укорила его девушка. – И ты это только что придумал.
– Возможно! – признал ее развеселившийся муж. – Но я уверен, что так оно и было. А ты как думаешь, Молина?
Андалузец, на которого тоже начал действовать алкоголь, предпочел уйти от ответа:
– Я никогда не был знатоком по части женщин, – сказал он, пожав плечами. – У солдата не так много времени, чтобы ими заниматься…
– Но ты уже не солдат… – отозвалась Шунгу Синчи, которая весь вечер не открывала рта. – И, если ты действительно хочешь остаться и жить здесь, тебе следовало бы найти себе жену. Как говорит Яна Пума: «Империи необходимо все семя ее мужчин».
– Инка может и дальше править без моего семени, – парировал испанец. – Я не собираюсь дарить ему детей, чтобы он превратил их в рабов. Если я научился быть свободным, так это для того, чтобы в будущем мои дети тоже были свободными, а если это место не подходит, есть и другие, и я его найду. Можешь быть уверена.
– Если твои слова услышат, тебя могут отправить в санкай, – заметил Калья Уаси.
– А что такое «санкай»?
– Глубокая и темная пещера, в которую бросают смутьянов. К змеям, скорпионам, пумам, ягуарам, орлам, грифам и кондорам. Осужденных держат там неделю, и, если за это время человека не съедят звери или он не сойдет с ума, его выпускают на свободу. За последние сорок лет в санкае выжило всего двое. Один из них был мой дед.
– Ты говоришь о Уамане Уаси? – поинтересовался Чабча Пуси. – Генерале, который вступил в конфликт с Уайной Капаком из-за расправы над чибчами[61]?
– Да, о нем, – подтвердил тот. – Я еще помню, как он просыпался посреди ночи, потому что ему казалось, что он кожей чувствует приближение зверей. У него хватило духу пролежать семь дней раздетым, не шевелясь, при том, что у него под мышкой устроилась змея. Он вошел туда молодым и сильным мужчиной, а вышел седым стариком.
– Я помню Уамана Уаси… – сказал курака. – В детстве я им восхищался, потому что более отважного воина никогда не существовало во всей Империи. Жаль, что он был таким бунтарем!
– Лишь бунтари и бывают по-настоящему отважными… – убежденно сказал Калья Уаси. – Человек, который подчиняется несправедливым приказам, это не храбрец, это овца…
Светало.
Это была прекрасная и долгая ночь; ночь, в которую луна светила как никогда приветливо над городом, который отмечал самый славный день своей славной истории; ночь любви и смеха, когда все жители испытывали гордость, оттого что живут в «пупе Земли», неоспоримом сердце Вселенной.
И рассвет был таким же прекрасным: солнце появилось точно из-за одного из высоких столбов, расположенных на восточных возвышенностях. Столбов было двенадцать, и они с математической точностью указывали этап годового цикла, в зависимости от того, где солнце встает или садится.
Запели жаворонки, спящие начали зевать, колибри – ранняя пташка – лишила непорочности цветок, который только-только успел распуститься, а верный Пунчаяна принялся покусывать пальцы ног своей юной хозяйки.
Послышался дальний шум, похожий на приглушенный гром, на завывание ветра в грозовую ночь или плач тысяч глоток, взывающих к небу.
– Что это такое было? – спросила Шунгу Синчи.
Почти в то же мгновение в комнату ворвался рыхлый и жирный евнух; все его тело сотрясалось от истерических рыданий:
– Кискис!.. Идет Кискис!
– Кискис?.. – пришел в ужас Чабча Пуси. – Это невозможно!
– Но это так, хозяин! Ночью он перешел по Уака-Чака и движется сюда с десятью тысячами человек.
– Но ведь войска Атауальпы были разгромлены! Победа Уаскара была полной.
– Нет, хозяин!.. Не была. Уаскар не внял советам Атокса и вместо того, чтобы преследовать бежавших, предпочел устроить большой праздник, дав Руминьяуи время произвести перегруппировку сил и неожиданно совершить нападение. Теперь он ведет пленного Уаскара к Атауальпе, а Кискис движется вперед, убивая всех сторонников Уаскара.
Воцарилось долгое молчание, нарушаемое лишь щебетом птиц и далеким шумом, который становился все слышнее, потому что город просыпался – это было горькое пробуждение после снов о славе, – и тысячи людей в тревоге спрашивали друг друга, что с ними будет, начиная с той минуты, когда люди Кискиса появятся на дороге со стороны Абанкая[62].
– Когда они будут здесь? – спросил Чабча Пуси, он был странно спокоен.
– Не знаю. Они устали после сражения и долгой дороги, но, вероятно, к вечеру будут здесь.
– А что Каликучима? – поинтересовался курака. – Что-нибудь известно?
– Ничего, хозяин, но наверняка не отстает от Кискиса.
Курака Акомайо с обреченным видом пожал плечами.
– В конце концов… – сказал он. – Не все ли равно, Кискис или Каликучима?.. Всем известно, что я всегда был верен Уаскару, так что и я, и моя семья, и рабы – мы все приговорены… – Он с печалью посмотрел вокруг. – Подожгут дворец и не оставят камня на камне.
– Тебе надо убираться отсюда… – заметил Алонсо де Молина, впервые решив вмешаться. – В действительности нам всем надо спасаться бегством, потому что этот ублюдок вряд ли испытывает ко мне симпатию. – Он повернулся к Калья Уаси. – И к тебе тоже.
– А куда идти? – упавшим голосом произнес Чабча Пуси. – Бегство – это как-то не в моем духе.
– Когда бегство становится единственным выходом, тут не до обсуждений. У тебя есть жена, дочь и несколько рабов, которые от тебя зависят. Уходим! – настаивал испанец. – Где-нибудь да найдется место, чтобы укрыться.
– Где? – упорно твердил курака. – Не могу припомнить ни одного надежного места.
– В восточных горах, – заметил Калья Уаси. – Надо двигаться вдоль русла Вильканоты и Урубамбы[63]. Если мы направимся в район Титикаки, нас тут же схватят. Я там родился и хорошо с ним знаком: местность там открытая и урос[64] нас тут же выдадут, потому что они никогда не любили Уаскара.
Чабча Пуси повернулся к Найке:
– Что ты думаешь? – спросил он.
– Думаю, он прав. Остаться и ждать верной смерти – это глупо. Если есть хоть какая-то возможность спастись, надо ею воспользоваться.
Курака перевел взгляд на дочь.
– А ты что скажешь? Это будет очень суровое путешествие.
– Уходим!.. – без колебаний ответила Шунгу Синчи. – Я наслышана о том, что вытворяют солдаты с женщинами, захваченными на войне, поэтому что угодно будет лучше, чем это.
Чабча Пуси раздумывал несколько секунд, а затем глубоко вздохнул в знак покорности судьбе:
– Ладно! – сказал он. – Мы двинемся на северо-восток… – И повернулся к евнуху. – Собери слуг, – приказал он. – Пусть соберут все съестные припасы, какие есть в доме… Выступаем немедленно.
Солнце стояло над головой, когда они оставили справа огромную площадь Уакапайта вместе с дворцами и начали нелегкое восхождение к величественной крепости Саксайуаман, которая господствовала над Куско, расположившись в самой высокой части города – противоположной той, откуда должны были появиться войска захватчиков.