– Ну и что с того? – Его голос звучал совершенно искренне. – «Старое гнездо кондора» должно оставаться скрытым, даже когда от внуков моих внуков не останется воспоминаний. Для этого оно и было построено: чтобы пережить всех атауальп и всех уаскаров. Вот поэтому я здесь: чтобы его охранять, и при этом не имеет значения, настигнет ли меня насильственная смерть или я умру от старости. Так было всегда и так будет много столетий.
– А ты не можешь хотя бы пойти и доложить о том, что произошло?
– Когда кто-то придет меня сменить, я так и сделаю. Однако до этого еще больше месяца… – Он помолчал, явно собираясь сказать что-то еще. – К тому же, – начал он, – я не знаю, где находится город. Я там никогда не был.
– Мы теряем время… – нетерпеливо заметил Калья Уаси. – Мой дед Уаман Уаси был стражем, и он уверял, что скорее бы согласился снова попасть в санкай, чем пропустить кого бы то ни было без разрешения.
– Уаман Уаси для нас как легенда, – сказал лучник. – Самый смелый и верный из всех стражников, но как раз поэтому – раз ты его внук – ты лучше кого бы то ни было должен понять мою позицию.
– И куда же нам деваться? Страна по-прежнему в руках Атауальпы, а у нас за спиной одни горы и бескрайние джунгли ауков… В каком направлении двигаться?
– Сожалею, но не могу вам советовать. Я могу только оставаться здесь и выполнять свою работу… Прощайте и желаю удачи!..
Он исчез так же, как появился – словно по волшебству, – и воцарилось глубокое молчание.
А они смотрели друг на друга.
Они знали, что остались одни посреди запретной дороги, в самом сердце ада гор и пропастей, в окружении трупов, над которыми скоро начнут кружить кондоры, а у них нет ни малейшего представления о том, что теперь делать и куда податься.
Алонсо де Молина, который вернул себе оружие, убедился, что с аркебузой все в порядке, привесил меч к поясу и сказал:
– Лучше повернуть назад и поискать место для отдыха. Мне уже поднадоело бродить по горам, потому что с тех пор, как я сошел на берег в этой чудной стране, я только и делаю, что мотаюсь из конца в конец. – Он повернулся к кураке. – Тебе не приходит в голову что-нибудь получше?
Тот отрицательно покачал головой:
– Я не высказываю мнения, поскольку не собираюсь вас сопровождать, – сказал он. – Оставаясь с вами, я никак не могу превратиться в настоящего руну, потому что волей-неволей оказываюсь вовлеченным в ваши проблемы. – Он кивнул в сторону мертвых тел. – Я пытался… – добавил он. – И вот результат. – Он поднял руку, прерывая дочь, которая хотела возразить. – Не надо! Ничего не говори, – попросил он. – Так будет лучше.
– Но ты нам нужен!.. – жалобно проговорила Шунгу Синчи.
– В этом-то все и дело, – прозвучало в ответ. – Руна не должен ни в ком нуждаться и никому не должен позволять нуждаться в нем, или же он перестает выполнять свою жизненную миссию. Мне надо идти, – добавил он. – Одному.
Он поднялся и обвел их долгим взглядом, словно желая навсегда запечатлеть их образ на сетчатке глаза.
– Здесь мы должны окончательно расстаться… – Он наставил палец на Алонсо де Молину. – Хорошенько позаботься о моем внуке, – сказал он. – Мне опять приснилось, что он будет великим правителем.
Тот уверенно кивнул:
– Сделаю.
– Да хранят вас боги.
Он медленно побрел прочь, однако испанец взмахнул рукой.
– Постой! – крикнул он. – Куда ты идешь?
– В «Старое гнездо кондора», – не оборачиваясь, ответил тот.
– Тебя же убьют.
– Сомневаюсь. Как бы то ни было, я все-таки руна, поэтому они обязаны меня принять… – Он кротко улыбнулся. – А если и убьют, где я найду место лучше, чтобы умереть?..
Он усталой походкой прошел под скалой, волоча ноги, словно вдруг постарел на сто лет и исчез из виду за ближайшим поворотом тропинки.
Урко Капак провел ночь – как почти все ночи своей жизни – на крыше «Главной башни амаутов», наблюдая за медленным перемещением звезд и беседуя с ними, как обычно разговаривают с любимыми предметами, которые становятся нашими единственными друзьями, когда мы теряем интерес к людям.
Он называл каждую звезду по имени и знал их маршруты и обычаи: в какие дни им нравилось выставлять себя с большим блеском, а когда они бежали прятаться в глубочайших пещерах, – объединял их по семьям, городам, племенам и даже королевствам, всегда обращая внимание на появление нового и далекого индивидуума со слабым блеском или уклончивым характером, который еще не был тщательно внесен в реестр небес в его поразительной памяти.
Затем, так же неизбежно, как и всегда, наступил мутно-серый рассвет, положив конец единственному настоящему удовольствию, которое у него еще оставалось, предвосхищая появление грубого огненного шара, которому его соплеменники поклонялись, а он втайне питал отвращение, зная, что в действительности это всего-навсего мелкая звезда низшей категории, которая в силу своей подавляющей всевластной близости каждое утро лишает его возможности бесконечно наслаждаться неповторимым зрелищем на небосводе.
Ему досаждало солнце во всех – и в каждом отдельно – проявлениях своего предполагаемого величия: начиная с мнимой божественности, которую ему приписывали жрецы, и кончая назойливым зноем или этим раздражающе ярким светом, который стирает с неба звезды, и после своего последнего путешествия в Куско на свадьбу дочери он практически его не видел, поскольку, стоило солнцу объявить о своем присутствии, он спускался с башни и укрывался в приятном полумраке своего кабинета или же, как этим утром, отправлялся в Зал Совета.
По понятной причине и в силу сложившейся традиции, он всегда оказывался первым в огромном круглом помещении и устраивался на черном каменном сидении, предназначенном, начиная с далекого дня основания города, для королевского астронома, поскольку его обсерватория находилась всего лишь двумя этажами выше, а его жилище – как раз под ней, и ему нравились эти долгие минуты ожидания, когда он еще раз мысленно перебирал события недели, пытаясь выделить круг тем, которые вынесут на обсуждение члены Совета.
Пять недель назад он сам долго распространялся о свойствах кометы, только-только появившейся на небе, пытаясь разъяснить, вопреки большинству личных мнений, что нет никаких оснований непременно считать ее плохой приметой или предзнаменованием бесчисленных несчастий и что это всего лишь естественный результат неизменной звездной механики, досконально изученной его предшественниками, которые с математической точностью предсказали, в какую ночь и в какой точке над горизонтом она вновь появится спустя несколько лет.
Тем не менее в последнее время большую часть времени члены Совета почти всецело посвящали обсуждению запутанных событий насильственного характера, сотрясающих Империю; хотя вмешательство в политику никогда не входило в функции амаутов «Старого гнезда кондора», нынешняя ситуация настолько непосредственно затрагивала город, что мало кому удавалось устоять перед искушением вынести ее на обсуждение.
Можно было подумать, что мир сошел с ума и все, что веками оставалось незыблемым, ставилось под сомнение, и даже самый старый кипу камайок с его безупречной памятью не помнил, чтобы за всю историю инков произошло какое-то событие, отдаленно похожее на те, которые сейчас следовали друг за другом с обескураживающим упорством.
Спустя час бесшумно вошел толстяк Топа Юпанки – как всегда, с пучками трав, которые он собрал во время своей утренней вылазки, – и, поздоровавшись с ним легким кивком головы, сел на свое место и тут же занялся делом: начал с бесконечным терпением изучать принесенные образцы.
Он был человеком замкнутым, молчаливым и не любил участвовать в дебатах Совета или громко заявлять о значении своих открытий в области ботаники, ограничиваясь тем, что делился огромным запасом своих знаний с небольшой группой учеников, которые повсюду преданно следовали за ним.
Урко Капак ценил его за благоразумие и скромность, хотя и предпочел бы, чтобы тот принимал более активное участие в решениях Совета, поскольку в тех немногих случаях, когда тот выходил из задумчивости, его суждения, как правило, были абсолютно верными.
Этим утром тем не менее он выглядел особенно отсутствующим, полностью погруженным в изучение какого-то сероватого гриба, завернутого в большой платок, и, казалось, не обратил внимания на то, что его коллеги один за другим вошли в зал и расселись по своим местам, и не поднимал головы до тех пор, пока губернатор города, который не обладал званием амаута, но в силу своего положения возглавлял Совет, не призвал присутствующих ко вниманию, позвонив в крохотный колокольчик.
Восемь пар глаз уставились на суровое лицо Тито Амаури, и Урко Капак, который был знаком с ним вот уже больше двадцати лет, сразу понял, что тот встревожен чем-то особенно серьезным.
– Я получил известия из Куско… – начал Наместник, не обращаясь ни к кому конкретно, властным и отчужденным тоном, каким он обычно сообщал о событиях внешнего мира. – Ошеломляющие известия: судя по всему, предатель Атауальпа попал в ловушку в Кахамарке и сейчас находится во власти виракочей, высадившихся в Тумбесе.
Он сделал продолжительную паузу, чтобы дать присутствующим время осознать масштаб события или вполголоса коротко обменяться впечатлением с ближайшим соседом, и, когда решил, что все снова готовы уделить ему внимание, которого требовал сложный момент, добавил:
– По-видимому, единственное, чего желают чужестранцы, – это золото, поскольку в качестве выкупа они потребовали заполнить золотом помещение, которое немного больше, чем это, до уровня поднятой руки стоящего человека…
– Золото?.. – удивился Майта Рока, «Архитектор архитекторов», который был автором самых красивых сооружений Империи. – Вот так глупость! Иметь в руках Инку, пусть и узурпатора, и просить взамен всего лишь золото? Почему золото?
– Похоже, виракочей оно интересует больше всего на свете, – равнодушно ответил губернатор. – Они не хотят власти, земли, рабов, женщин, продовольствия или оружия… Только золото! Наверно, они похожи на ауков из восточных лесов: тех можно соблазнить разноцветными тканями и бесполезными побрякушками.