– Куда?
– Туда, где я смогу спокойно жить со своей семьей. Договор был такой: если я помогу вам освободить Уаскара, ты предоставишь мне место, чтобы жить там вместе с Найкой и Шунгу Синчи.
– Уаскар умер, а страна находится в руках Каликучимы, Кискиса или нескольких виракочей, к которым мы никак не можем позволить тебе присоединиться. Ты расскажешь им об этом месте, и они не успокоятся, пока его не найдут.
– Я никогда бы не выдал им секрета, и тебе это известно.
– Пожалуй, что так, – согласился Тито Амаури. – Но я никогда не смогу быть до конца уверен… – Он сидел на небольшом табурете и выглядел крайне усталым. – За это время я научился тебя ценить и доверять тебе… – добавил он. – Но только в личном плане. Официально, как наместник «Старого гнезда кондора», я обязан всячески заботиться о безопасности города и скорее разрежу тебя на куски, чем подвергну его малейшей опасности. Пока в стране будут находиться испанцы, я тебя отсюда не выпущу.
– Писарро никогда не уйдет.
– Когда у него будет золото, которое он ищет, он это сделает.
– Ошибаешься. Его лично золото не интересует. Это всего лишь средство заплатить своим людям и ублажить императора, чтобы тот предоставил ему свободу действий. Его интересует власть, и, зная, что он вот-вот завладеет Империей, он ни на шаг не отступит, даже мертвый. Войдет в Куско или сложит голову по пути к нему.
– В этом случае ты никогда отсюда не выйдешь.
– Значит, я должен считать себя пленником?
– Все мы в настоящее время пленники… – загадочно ответил инка. – Ты – в этих стенах, мы – в этом городе, который уже никогда не сможем покинуть; Атауальпа – в руках Писарро, а Писарро одержим стремлением к власти, которое не позволяет ему покинуть страну, не являющуюся его страной… – Он с грустью посмотрел на него и вдруг с интересом спросил: – А что толкает такого человека, как он, пересечь океаны, чтобы найти смерть вдали от родины?
– Там он пас свиней.
Инка долго думал, а затем смущенно покачал головой:
– В этом-то, несомненно, и заключается разница: никто из наших пастухов не стремился бы ни к чему другому, кроме как пасти скот. Завоевывать империи позволительно только королям. Каждый знает свое место в жизни и никогда его не покидает.
Вновь оставшись в одиночестве и опять глядя на дождь, который, казалось, задумал завладеть Землей, Алонсо де Молина прокрутил в памяти свой разговор с Тито Амаури и пришел к выводу, что тот знает – как и все в городе, – что древнее предсказание о двенадцати Инках скоро исполнится и наступит конец жизненного уклада, существовавшего четыре столетия.
Люди, которые в течение четырехсот лет противостояли чудовищному рельефу, агрессивному климату, сотням разрушительных землетрясений и десяткам диких враждебных племен, тем не менее не нашли способа справиться с горсткой авантюристов – рвачей, каких свет не видывал, – и в результате одно из самых совершенных общественных устройств должно было вот-вот рухнуть по вине самой что ни наесть неорганизованной шайки, которую можно себе представить.
Он опять припомнил ту сцену, когда голодный и побитый жизнью старик в продавленном шлеме размахивал ржавым мечом, умоляя дюжину оборванных бродяг встать вслед за ним по другую сторону тонкой линии, которую прочертил на песке, – и пришел к заключению, что насмешки судьбы намного превосходят самое абсурдное чувство юмора людей и что, если кто-то когда-то написал книгу о будущем, он был безумцем.
Ребенок Шунгу Синчи родился первым.
Найка родила спустя неделю, и на свет появился еще один ребенок, который был меньше и слабее, но с более светлой кожей и своими чертами слегка похож на отца.
Тот получил известия, пребывая в своем заключении, и с нетерпением ждал, когда обе жены придут показать ему младенцев, которые вначале показались ему двумя волосатыми обезьянками; оба были заняты исключительно тем, что отчаянно искали материнскую грудь.
– Они тебе нравятся?
– Я ожидал другого.
– В каком смысле?
– Не знаю, потому что я никогда не видел таких крохотных детей, хотя предполагаю, что со временем они станут привлекательнее… Как их зовут?
– У них пока нет имени, – сказала Найка. – Не будет до тех пор, пока мы не узнаем их получше. Моего мы пока зовем Пуньюйсики, что значит «соня», а ребенка Шунгу Синчи – Уакайсики, что значит «плакса».
– Пуньюйсики и Уакайсики… – повторил испанец. – Язык сломаешь… – Он с обреченным видом показал рукой вокруг. – По крайней мере, времени у меня здесь хоть отбавляй, успею выучить.
– И до каких пор тебя будут держать в заточении?
– Трудный вопрос!.. – ответил он, пожимая плечами. – Судя по тому, как все складывается, мне, скорее всего, не позволят выйти отсюда живым… – Он рассеянно погладил по подбородку одного из младенцев. – И я это понимаю… – кротко заметил он. – Тито Амаури неплохой человек, но на его месте я бы как можно скорее избавился бы от такого тяжелого груза, как тот, который я сейчас собой представляю.
– Мой отец не позволит, чтобы тебе причинили вред.
– Твой отец – всего лишь один из членов Совета, и ему придется подчиниться общей воле… – Он нежно потрепал обеих по руке. – И если мне могут предложить только провести остаток жизни в этих стенах, то я предпочитаю, чтобы со мной покончили как можно скорее. Я знаю, что родился, чтобы умереть, а не для того, чтобы меня держали в клетке.
– Мы поможем тебе сбежать!
Андалузец грустно улыбнулся.
– Как? С двумя сосунками на закорках? – он мотнул головой. – Это тоже не выход. Мы бы не смогли убежать все вместе, а в одиночку мне не хочется… Куда бы я отправился? К Писарро? Он бы начал меня расспрашивать, и стоит ему пронюхать про это место, он его обнаружит, даже если ему придется перевернуть каждый камень в этой стране.
– Почему золото так важно для твоих земляков? – поинтересовалась Шунгу Синчи. – Вот так гоняться за ним кажется мне ребячеством.
– В моей стране золота очень мало, и оно превратилось в символ богатства и власти. У кого есть золото, у того есть все.
– Мать мне рассказывала, что там, в восточных сельвах, есть такой край, в котором нет камней, – сказала Найка. – Только реки, деревья и топкая почва, и для тамошних ауков камень тоже символ богатства и власти… Вы что, такие же первобытные, как и они?
– Вполне возможно… – согласился он. – Хотя должен признаться, я столько всего повидал, что не в состоянии решить, что примитивно, а что цивилизованно. Иногда у меня возникает впечатление, что я прибыл из мира дикарей, а иногда – что дикари это вы, хотя решение этого вопроса возьмет на себя история: проигравший окажется дикарем, победивший – цивилизованным. Так оно всегда и происходит…
Оно и правда начало происходить – спустя несколько недель, когда шестнадцатого июля тысяча пятьсот тридцать третьего года Франсиско Писарро, рыцарь христианства и императора Карла, приказал казнить на треугольной площади Кахамарки язычника Инку Атауальпу, хотя тот уже передал большую часть золота, которое потребовали в качестве выкупа.
Атауальпу обвинили в узурпации трона и убийстве своего брата Уаскара.
Никто не пожелал даже упомянуть о том, что Писарро мог договориться об освобождении Уаскара и получить в три раза больше золота, чем предложил Атауальпа, и не сказал, что он втайне заключил союз с генералом Каликучимой, который в решающий момент подверг Инку пыткам и съел его живьем.
Своим трехсторонним маневром эстремадурский свинопас избавился разом от трех неприятелей, поскольку когда ему представилась возможность, он приказал сжечь Каликучиму, обвинив его в новом предательстве.
Таким образом, путь на Куско, к «пупу Земли», был свободен, и если этому никто не помешает, то завоевание страны превратится в триумфальное шествие. Ведь если выбить краеугольный камень из величественного социального здания инков, оно обрушится, причем даже без грохота: просто растворится в воздухе, словно это была не цивилизация, старательно создаваемая в течение долгого времени, а оптический обман или мираж, и в действительности ее никогда и не было.
Империя Тауантинсуйю – самая обширная, богатая и технократическая империя своего времени – словно захотела в одночасье перейти от наивысшего расцвета к полному развалу, чему способствовала полная неподвижность ее структуры в виде перевернутой пирамиды, в которой все опиралось на хрупкую вершину высшей власти.
Пять миллионов активных инков обратились в каменных истуканов: они видели проходившую мимо жалкую шайку оборванных грабителей – и даже глазом не моргнули, а некоторые – вообще бросились в ноги пришельцам, чтобы поклониться, словно это были не насильники и разбойники, а настоящие боги, явившиеся их освободить.
А от чего освободить-то?
Вероятно, от четырехсотлетнего рабства под гнетом власти, лишившей их даже самых элементарных условий человеческого существования; лишь немногим привилегированным удавалось его поддерживать.
Были ли пришедшие хуже ушедших?
Стал бы Франсиско Писарро убивать своего единокровного брата?
Те, кто не принадлежали к абсолютно закрытой королевской касте, наблюдали за приходом захватчиков со скептическим безразличием людей, раз и навсегда усвоивших, что тому, у кого ничего нет, нечего терять, но другие, кому на самом деле было что терять, изо всех сил искали способ удержать от разрушения старое здание, и Тиси Пума, Верховный жрец Секретного города, спешно отправившись в Куско, встретился там тайком один на один с совсем юным Манко Капаком, первенцем покойного Уаскара.
Он бросился к ногам своего внучатого племянника и молча подал ему красную кисть – знак отличия Инков, детей Солнца.
– Что ты хочешь, чтобы я с ней сделал? – холодно поинтересовался тот.
– Стань Инкой, согласно решению Большого совета «Старого гнезда кондора». И с этого момента ты будешь нашим повелителем.
– Чтобы меня сожрали, как моего отца, или удавили, как моего дядю?.. Что, кроме куска материи, ты мне предлагаешь, чтоб