Она молчала.
– Вот именно, – подвел итог Павел, хотя ответа так и не дождался. – Но я понимаю вашу надежду на лучшее. Идемте.
– Куда? – не сообразила Маша.
– В Алькасар. Если ваша сестра проделала тот же путь, что и мы, с теми же экскурсиями, значит, она побывала в Алькасаре, в храме Святой Марии и в доме-музее Эль Греко. У вас ведь есть ее фотография? Вы вчера что-то показывали портье.
– Да, есть, но…
– Алькасар сейчас ближе всего, поэтому мы пойдем туда.
– Подождите! – воскликнула Маша. – Я уже ничего не понимаю. Вы… смеялись надо мной и сейчас смеетесь?
– Я? – искренне удивился Павел. – Нет. С чего вы взяли? Вы же хотите меня нанять, верно? Ну, я согласен. – Он почесал бритый затылок и добавил совершенно по-человечески: – Жалко эту девчонку.
– А… а сколько я вам должна буду?
– Бешеные тыщи, – объявил он серьезно, – а также разврат и непотребство. Отдавать будете натурой мне и моим браткам.
Неизвестно, что отразилось у нее на лице – к этому моменту он уже так заморочил Маше голову, что его убить хотелось, тут же, на месте, с жестокостями, – но Санников произнес:
– Извините. Я не хотел так шутить. Послушайте, давайте не будем говорить об оплате, хорошо? Если я решу, что мои услуги должны быть вознаграждены, я выставлю вам счет по всем правилам, с печатью фирмы. А пока будем считать это небольшим приключением. В путешествии ведь должны быть приключения, м?
– Как у Буссенара? – не удержалась Маша.
– М? Капитан Сорвиголова – один из моих любимых героев.
– Вы же читать не умеете.
– Человечество давно придумало аудиокниги. А до них человечество придумало бабушек. – Он снова почесал затылок и протянул Маше ладонь. – Мы с вами познакомились как-то мельком. Давайте заново. Павел.
– Маша, – засмеялась она, протягивая ему руку. Настроение стремительно улучшалось. Неужели ей повезло, и хотя бы один человек на свете согласился ей помочь? Ладно, не следует забывать о Лерке, но та не очень-то верила в успех спасательной экспедиции. – Перейдем на «ты»?
– Давай, – легко согласился он. – Ну что, на штурм Алькасара? Не мы первые, не мы последние.
7
Давно известно – меж неравных
Не уживается любовь.
По дороге к Алькасару сначала молчали – Маша, видимо, от облегчения, а Павел – от задумчивости.
Тогда, в Аранхуэсе, он сперва подумал, будто эта девушка с косичками решила его разыграть, но иллюзия развеялась почти мгновенно. У нее было усталое и решительное лицо человека, который давно сражается в одиночку и понимает – кто, если не он? Павел прекрасно знал это чувство. Подобное выражение он раньше видел в зеркале. Давным-давно.
История, рассказанная Машей, выглядела нелепо, а потому, скорее всего, являлась чистой правдой. Нарочно такое не придумаешь. Но в отличие от веснушчатой авантюристки, Павел никаких надежд на положительный результат не испытывал и теперь размышлял, как бы донести это до Маши. Ему стало жалко ее – так жалеют брошенных на улице щенков, еще не знающих, что хозяин не вернется. На своем веку Павел повидал немало людей, оказавшихся в подобной перипетии, и не мог сказать, что статистика была на стороне Маши. Честно говоря, от статистики рыдать хотелось.
Кто знает, во что влезла – по случайности или умышленно – молоденькая журналистка, оказавшаяся за границей, в экзотической для нее Испании, где мужчины так горячи и с виду ласковы? Ладно, здесь все-таки не Эмираты и не Египет, где каждый встречный называет Наташей и норовит затащить в ночной клуб. Но если человек способен навлекать на себя неприятности, он навлечет их в самом безопасном путешествии, под присмотром самого бдительного гида. Когда отправляешься в путь с романтическим настроением, тут-то тебя и подстерегают сюрпризы. Оказывается, не все иностранцы так дружелюбны, как хотелось бы. Оказывается, у них тут свои криминальные законы или же беззаконие, в котором местные – как рыба в воде, а ты не смыслишь ни бельмеса. Лиза Журавлева могла что-то увидеть, услышать, оказаться не в том месте не в то время. Тело Лизы Журавлевой, скорее всего, лежит сейчас в таком месте, где его никто и никогда не найдет. Люди, замешанные в криминале, обычно умеют прятать трупы. Это часть их профессии, а профессионалов не стоит недооценивать. Впрочем, обычные барселонские гопники могли справиться с задачей ничуть не хуже. Мало ли помоек, куда можно запихнуть труп?!
В силу своей нынешней профессии Павел знал о таком и много такого видел. И – он покосился на идущую рядом Машу, которая хотя и не взяла его под руку, но больше не шарахалась, – хорошо бы она этого не увидела. Если Лиза Журавлева мертва, гораздо полезнее для нее сгинуть в безвестности. Это она могла сделать для своих родственников, теперь уже только это.
– А мне здесь нравится, – вдруг сказала Маша. – Знаете… знаешь, я сначала не могла привыкнуть, что я могу радоваться, когда моя сестра в беде. Это значит, что я равнодушная, да?
Павел удивился, что она заговорила с ним об этом, но потом понял. Это, видимо, родной брат Стокгольмского синдрома – пусть собеседник открыто не выказывает дружелюбия, тем не менее, он вроде бы делает с тобой одно общее дело, а значит, можно поговорить с ним о сокровенном. Сомнительно, будто Маша Журавлева заговорила бы о таком с матерью, – ее излишне травмировать она бы не стала. И подруг тут нет, а есть здоровенный и внушительный дядька, только что введенный в курс дела.
– А тебя это заботит? – спросил Павел. – Что ты можешь быть равнодушной?
– Меня заботит, где Лиза.
– Тогда и переживать не о чем.
– Как у вас… у тебя все просто, – вздохнула она. – Наверное, здорово не забивать голову всякой ерундой…
– А еще я в нее ем, – задушевно поведал ей Санников, развеселившись, и тут понял, что Маша Журавлева ему нравится. Вчера раздражала, а сегодня нравится.
Может, дело в том, как искренне она ему все рассказала и как решительно движется напролом, не разбирая дороги и не понимая, что делает. Может, в том, что у нее хорошее чувство юмора. А может, в этом платье с короткой юбкой, трогательно открывающей коленки. Коленки были отличные, и Павел нет-нет да на них поглядывал.
– Ну да. Слушай, можно вопрос? Только не обижайся. Ты действительно тупой – в чем я сильно сомневаюсь – или хочешь таким казаться?
Павел хмыкнул и по традиции брякнул:
– А чё?
Маша хихикнула.
– У тебя очень хорошо получается, но ты все-таки недостаточно хорошо притворяешься. Охранники, которые могут сказать «а чё», не разговаривают сложноподчиненными предложениями. Они никогда не скажут «в течение длительного времени», они скажут «долго». Ты ведь учился где-то, да?
Павел промолчал.
– Может быть, в техникуме или еще где-то, – продолжала играть в детектива Маша. – Или ты в органах работал?
– В доблестной милиции, вернее, полиции? – уточнил он. – Возможно.
– А потом решил, что охранникам платят больше, и ушел из органов.
– У меня своя охранная фирма, – поведал ей Павел, стараясь, чтобы голос звучал мечтательно. Маша может строить предположения сколько угодно – пусть она уже успокоится на одном варианте, содержащем правду и ничего, кроме правды. Не стоит ей копать глубже.
– О, так ты еще и бизнесмен! – протянула она уважительно.
– Я, конечно, не мальчик с района, – заметил Санников, решив завязывать с образом плохого пацана – толку-то. – Но весьма скучный тип. У меня несколько человек под началом, мы – частная охранная организация, работаем под заказ.
– Склады, торговые точки?
– Редко. В основном – люди.
– Значит, стрелять ты умеешь?
– Конечно. Было бы из чего.
Тут она сообразила.
– Ой, у тебя же нет оружия…
– Не беда, – хладнокровно сказал Павел, – я могу и голыми руками кого-то прикончить. – Он ухватил Машу за локоть и притянул к себе – они вышли на оживленную улицу, и на них едва не наехал испанец на мопеде. Смуглый парень проорал что-то – видимо, извинения – и унесся вдаль, насвистывая. Маша проводила его веселым взглядом, ничуть не обидевшись за почти состоявшийся наезд.
– Я надеюсь, никого не нужно будет убивать.
– Я тоже. Не хотелось бы, чтобы Интерпол заинтересовался уже мной. К тому же убийство – крайняя мера. Существует масса эффективных способов обездвижить противника и обезопасить себя от его агрессии.
– Теперь я понимаю, что ты и статьи писать можешь, – засмеялась Маша. – Прекрасно выражаешься на профжаргоне. Писать-то ты умеешь, наверное?
– Приблизительно так, как тот автор, опус которого ты читала в самолете. – Павел обнаружил, что до сих пор держит Машу за локоть, и отпустил. – И не забывай – я не умею читать, поэтому прочесть написанное и исправить ошибки никак не могу!
Она продолжала смеяться, косички подпрыгивали на плечах в такт шагам, юбка развевалась, и Павел внезапно ощутил себя абсолютно свободным – от всего.
Он в древнем городе, который когда-то захватили мавры, пришедшие с иных берегов. Он идет по старинной улице, а рядом красивая женщина, которая не пытается его обвинить, усовестить, урезонить. Ей почти ничего от него не нужно – так, чтобы он убил кого-нибудь, если понадобится, пустячок, мелочь, для красавицы кабальеро и не такое сотворит! – и она смеется над его шутками и шутит в ответ. И это так непривычно, так вынесено за реальность домашних обоев и безликих офисных стен, так похоже на детское сновидение, что Павел ощутил себя… почти счастливым.
Он однажды уверился, что счастья больше не будет. Никакого. Ровное бытие, где у него есть немного прав и много обязанностей – да, но ведь все так живут. И соседи, и знакомые, и люди из телевизора – все живут именно так. А остальное – вранье, бабушкины сказки, щедро сдобренные малиновым вареньем рекламы. Не бывает рьяных чувств, откровенных разговоров, бывает хождение вокруг да около, деловые вопросы и отношения на денежном уровне. Иногда можно пострелять, теша себя иллюзией, что человек в перекрестье прицела – мерзавец и негодяй. А на самом деле, может, он благородный Робин Гуд, стремящийся уничтожить подлого шерифа Ноттингемского, который отсыпал наемнику золота за сохранение своей ничтожной шкуры.