– А какие гостиницы вдоль берега? – спросила Инна, и Регина охотно начала отвечать.
Павел слушал разговор в полудреме, а потом и вовсе заснул; ночь выдалась бурной и приятной, или – как там пишут в романах, что редактирует Маша? – феерической?..
Он по-прежнему не знал, что об этом всем думать, и потому думал обрывками, плававшими во сне, как разноцветные рыбы в аквариуме.
Как она узнала, что ему нужна?
Почему она ничего больше не спросила?
И что ему теперь делать?
Глупые вопросы. Ненужные. И потому Павел спал, забывая их один за другим.
Валенсия – третий по величине город Испании после Мадрида и Барселоны, основан римлянами в 138 году до н. э. В марте здесь проходит один из самых красочных праздников Испании – Фальяс.
В Валенсии есть аэропорт, куда можно добраться из России с пересадками.
Валенсия встретила журналистов какой-то особенной жарой, лотками, с которых торговали холодной орчатой – миндальным молоком, прекрасно утоляющим жажду, – запахом паэльи из-за дверей ресторанов и полчищами голубей, важно прогуливавшихся по раскаленным улицам.
– Их тут больше, чем на площади Сан-Марко, – заметил Вяземский, снимая голубей в десяти ракурсах – как будто в Москве ему мало. Конечно, особенные ведь голуби, вроде как иностранные.
– Голубь – птица способная, – отозвалась Маша, лихо закидывая косички за плечи. – Если есть места, где он может расплодиться и загадить, то он расплодится и загадит.
– Голубей стрелять хорошо, – буркнул Павел, и на него удивленно посмотрели. – Особенно ленивых и жирных, – добавил он для особо нежных.
– Как вы можете так говорить? – возмутилась Алла. Она все время возмущалась и выказывала неудовольствие. И кровати в парадорах ей не нравились, и переезды, то короткие, то длинные, и экскурсии не очень, и вот теперь гипотетический отстрел голубей. – Это ведь живые существа! К тому же голубь, Святой Дух, птица мира!
– О да, – согласился Павел, – мир всегда рад нагадить!
Алла фыркнула и отошла, а Вяземский захохотал.
Они стояли на Пласа-де-ла-Вирхен, площади Девы Марии, и ждали, пока Регина договорится с менеджером ресторана об обеде. Вернее, о ресторане давно договорились, но столы собирались накрыть внутри, а журналисты (в лице Аллы, в основном) пожелали сидеть снаружи. Доброжелательные испанцы быстро это уяснили и сейчас сдвигали столы на открытой веранде, чтобы принять гостей.
– А я уток стреляла, – сказала Маша, глядя, как Вяземский на карачках ползет за особо приглянувшимся ему голубем.
– Да ну? – Павлу очень хотелось погладить ее шею над вырезом футболки, потрогать косички, но он сдержался.
– Ага. Меня отец один раз на охоту взял и ружье дал подержать. Что-то взлетело, я пальнула, никуда не попала и отказалась дальше охотиться. Уточек жалко.
– Маш, – спросил Павел, – а где отец?
Она вздохнула:
– Он несколько лет назад умер. От сердечного приступа. Я только-только университет закончила…
– А мои в автокатастрофе разбились. Оба, – хмуро сообщил Павел. – Иногда я думаю – и хорошо. Это еще до той истории с Пономаревым. Не увидели, кем я стал.
– Да брось, – сказала Маша и повернулась к нему – на шее, на волосах ее безнаказанно хороводили солнечные зайчики. – Чего хорошего? Это раз, как говорил Эраст Фандорин. А два – ну кем ты стал? Наверняка как был собой, так и остался.
– Маша, – сказал Павел, – у меня к тебе один вопрос. Ты всегда говоришь то, что думаешь?
– Почти, – ответила она без улыбки.
– Я надеюсь, твой Вольдемар это ценит, – не сдержался Санников.
– Вольдема-ар? – протянула она насмешливо. – Он-то ценит, конечно. А потом догоняет меня и еще раз ценит. А твоя жена? Любит твою откровенность?
– А я с ней не откровенничаю, – бросил Павел.
Тут Маша сделала то, чего он никак не ожидал.
Она поднялась на цыпочки и деловито похлопала Санникова по бритой башке. Он так ошалел, что даже руку ее не перехватил. Маша же, удовлетворенная результатом, отступила на шаг и сказала задумчиво:
– Нет, не памятник.
– Ты… чего? – растерянно спросил у нее Павел, чувствуя себя не взрослым умным мужиком, прошедшим огонь, воду и медные трубы, а подростком, над которым подшучивает взрослая девушка.
– А ничего. Ты, Санников, играешь в памятник самому себе. Смотри, чтобы голуби гадить не начали. И если ты такой прямой и откровенный, то не надо мне вешать лапшу на уши. Можешь не пытаться произвести впечатление готическим настроением. То, что твои родители не видели, как ты влип, не означает, что это хорошо. Это очень плохо! – Голос ее зазвенел, и Маша сглотнула, чтобы справиться с собой. – Смерть – всегда плохо. Ну, может, Бен Ладен умер, это хорошо. А твои родители – если бы они были живы и тебя поддержали, ты бы, наверное, не играл сейчас в памятник.
То, что она его раскусила, так удивило Павла, что он замотал головой – будто бык, на корриде врезавшийся в стенку. Никто и никогда не говорил Санникову такого. Ни его боевые товарищи, не смыслившие в журналистике, ни журналисты, кропавшие по статеечке в день о заработке в социальных сетях – и не понимающие, зачем он полез куда не следует. У него не появилось за все эти годы такого друга, каким был раньше отец; а жена ему другом стать не могла, она считала, что ее святая обязанность – быть женой, только женой, и никем больше. Никто и никогда не устраивал Павлу головомойку, если он начинал… ныть. Все смотрели сочувственно и отходили на безопасное расстояние – а то вдруг зашибет ненароком. Никто не задумывался, что ему можно просто дать в морду, чтоб не страдал ерундой.
– Продолжай, – хрипло сказал Павел Маше.
– Я продолжу, – охотно согласилась она и посмотрела на Вяземского, который все так же ползал кругами. Голубь, за которым гонялся фотограф, наконец, смирился со своей печальной участью и теперь напоказ чистился. Регина махала рукой из-за составленных столов. – Если ты не против, я продолжу ночью. Где твоя паранойя с конспирацией?
И Павел подумал: вот, я должен получить эту женщину.
Я должен получить ее безраздельно и навсегда. И дело не в нескольких искренних фразах, не в ее тонкой шее и смешных косичках, не в ее ведьминских глазах. И даже не в том, что вчера ночью все получалось так легко, как будто их лепил – и оживлял – один и тот же скульптор. Дело в том, что с нею он сможет быть собой на полную катушку, и ему станет плевать, что и как с ним происходило раньше, потому что все, баста, нет никакого «раньше» – всегда есть только громадное и непостижимое «сейчас».
Сейчас он волен выбирать, с кем быть. Сейчас он уже не тот мальчик – Робин Гуд, и не тот сломанный мужик – опальный журналист, и даже не глава охранной фирмы, хотя фирма, конечно, никуда не делась. Но сейчас, с Машей Журавлевой, он – Павел Санников – такой, какой есть и каким она его видит, словно у нее для этого припасены специальные волшебные очки, и ему остается лишь остаток жизни молить любых богов, чтобы с ним она смогла полностью быть собой. Здесь и сейчас, и насовсем.
Слово «любовь» вдруг показалось Павлу слишком маленьким, чтобы говорить его Маше, и поэтому он ничего не сказал. Он улыбнулся, взял ее за руку и повел к столу.
12
Когда душа к другой душе стремится,
Она ослеплена и не боится.
В Валенсии, до отвала наевшись паэльи – исторически местного блюда, – прогулялись по улицам. Полюбовались на башни городской стены, зашли в собор Девы Марии, где стояла ее убранная шелками статуя, которую во время религиозных праздников носят по городу, а уже по возвращении к автобусу увидели двух девочек в национальных костюмах. Девчонки лет десяти-двенадцати важно вышагивали под присмотром родителей, высоко держали головы, украшенные традиционными прическами из мелких косичек. Солнечные блики играли на ткани их платьев, расшитой золотом и даже на вид тяжелой, и тонкое кружево лилось на плечи.
– Прически, как у принцессы Леи, – завороженно сказала Маша.
– Это во сколько же встали их мамы, чтобы такое заплести? – осведомилась у гида более практичная Карина.
– Мамы это не плетут, это делают профессионалы. Сложно без специальной подготовки заплести все так симметрично. – Регина кивнула на девочек. – Это фальеры, они участвуют в различных праздниках. Наверное, что-то в Ратуше отмечали, сегодня вроде бы по плану шествий нет. Прически местные, в большинстве случаев это не свои волосы, а накладки. К сожалению, праздник Фальяс, когда фальеры выступают, был девятнадцатого марта – поэтому всех их мы не увидим, а жаль. Их платья весят несколько килограммов, они сшиты из тяжелых тканей, вручную вышиты золотой нитью.
Кафедральный собор Валенсии – основная достопримечательность города, где хранится агатовая чаша, именуемая Святым Граалем. Часы работы: в летний период (с 20 марта по 31 октября) кафедральный собор Валенсии открыт для посещения с понедельника по субботу с 10.00 до 18.30 (касса закрывается в 17.30), по воскресеньям и праздникам – с 14.00 до 18.30 (касса закрывается в 17.30). В зимний период (с 1 ноября по 19 марта) собор открыт для посещения с понедельника по субботу с 10:00 до 17:30, по воскресеньям и праздникам – с 10.00 до 14.00 и с 17.00 до 17.30. Цена билета: 4.50€.
Журналисты проводили уходящих девочек жадными взглядами и щелчками фотоаппаратов.
Забравшись в автобус, Маша, наконец, снова подумала о Лизе. В парадоре де Гранада ее не вспомнили: утром Маша успела спросить портье, тот даже вызвал второго, который дежурил на той неделе, когда здесь была сестра, но мужчины разводили руками. Ни Лизу, ни ее спутника они не припоминали, а значит, снова тупик.
И даже то, что Павел оказался таким замечательным, не могло заглушить беспокойства.
Маша еще не думала о том, как поступит, если не узнает ничего о Лизе. Как вернуться домой и сказать маме, что не нашла сестру? Как вернуться и сказать, что… нашла?..