– Стойте! – крикнул он нам. – Почему отступаем?
– Об этом мы и хотели спросить у вас, – ответил я. – Вы получили приказ об отступлении.
– Да нет, мы не получали такого приказа. Но нам позвонили из соседнего батальона, – при этом капитан указал рукой на деревушку, куда мы направлялись, – и сказали, что марокканцы перешли в наступление обходят нас. Но на участке моего батальона все спокойно, никаких признаков активности противник не проявляет... Здесь тоже не слышно боя, а все бегут. Что же произошло? – недоуменно спрашивал капитан.
– Это провокация "пятой колонны", – уверенным тоном сказал я ему. - Возвращайтесь к себе и оставайтесь на прежних позициях, а сюда вышлите взвод с пулеметами. Ведь ваши соседи оставили фронт, и, чего доброго, марокканцы и впрямь вздумают наступать, воспользовавшись их бегством, – ответил я ему.
– Но пока они не наступают...
– Они еще не разобрались, в чем дело, но, когда разберутся, будет уже поздно, – твердо проговорил я.
Мой решительный тон, видимо, произвел впечатление на капитана, и он, не спросив даже, кто я, коротко ответил.
– Слушаюсь! – И приказал солдату-шофер у повернуть назад.
Очередное предательство анархистов! Они хотят открыть фронт в самом опасном месте – между Мадридом и Брунете! Я решил догнать отступающие группы и попытаться уговорить их вернуться на позиции. Когда мы подъехали к развилке дороги, где накануне встретились с первым солдатом дивизии Мера, там стояло несколько грузовиков с людьми из моего отряда. Перед ними толпой сгрудились отстававшие анархисты.
Комиссар отряда Галарса Перес Перегрин что-то говорил солдатам. Пинент дал продолжительный сигнал и, уменьшив скорость, поехал на толпу, которая расступилась и пропустила нас, видимо, посчитав за своих. Перегрин вскочил на подножку нашем машины.
– Гриша Грандэ позади, с броневиками и танкетками, поедем к нему, – сказал он мне.
Я рассказал Грише все, что произошло за время моего пребывания в анархистской дивизии. Выслушав меня, он сказал:
– Мы еще попробуем уговорить их вернуться на брошенные позиции, а пока постарайся пробраться в покинутую этим батальоном деревушку, очень важно узнать, что предпринимают фашисты. Возьми один из броневичков.
Кроме трех человек – экипажа броневичка, к себе в машину мы взяли еще двоих бойцов с ручным пулеметом и на всей скорости помчались обратно по пустынной дороге.
Когда до деревушки осталось не более километра, остановились у купы деревьев. Броневичок и свою машину оставили там и, условившись о сигналах, осторожно двинулись пешком к околице.
Перед позициями, которые до бегства были заняты анархистами, в широкой развилке двух больших дорог, почти рядом с Мадридом, лежала пустынная местность. Заброшенные тропинки вились меж холмов и гранитных валунов. Полуразрушенная деревушка с купами низкорослых деревьев и сухой, безлистный кустарник не оживляли этого печального пейзажа.
Здесь на стороне мятежников, у дороги, ведущей из Мадрида к португальской границе, фронт занимали марокканцы. В их таборах были люди из близких друг другу племен рифов и кабилов из французского и испанского Марокко. Наряду с пожилыми солдатами,участниками нескольких африканских воин и восстаний, в таборах были совсем молодые парни, впервые взявшие в руки оружие. Как большинство колониальных солдат, навербованных из воинственных племен, марокканцы были обмануты своими вождями и фанатично настроены. Они еще не задумывались над тем, за чьи интересы и против кого воюют. Будучи слепым оружием Франко, они боролись против Испанской республики, которая могла дать свободу их давно угнетаемой родине. Из горных деревень Атласа их согнали в старые испанские пресидиос[27], на аэродромах Тетуана и Сеуты грузили в немецкие трех моторные "юнкерсы", присланные Гитлером, и за час перебрасывали на юг Испании. Здесь они быстро приходили в себя от непривычного путешествия по воздуху и, ступив па твердую землю, вновь видели, как и у себя на родине, пальмы, жаркое, как в Африке, солнце и недоступно гордых испанских офицеров, которых они презирали в душе, но и боялись их холодной жестокости.
Вместе с наемниками из иностранного легиона марокканцы сразу же были брошены в бой и быстро дошли до Мадрида, легко преодолев неумелое сопротивление слабо вооруженных и совсем не обученных отрядов народной милиций. Но здесь, в узких кварталах предместий Карабанчель и Каса-дель-Кампо, их встретили танки, в которых вместе с испанцами сидели таинственные "русос" и бойцы интербригад. Горных африканских стрелков отбросили и загнали в окопы, в которых они просидели почти два с половиной года. Попытки взять Мадрид осенью 1936 года стоили африканским "регулярес" сорока тысяч убитых и раненых.
...Этой ночью, как всегда, сотворив намаз[28], марокканцы нестройно запели свои тоскливые, протяжные песни, отдававшийся в ночи, как вой волков. С темнотой их боевые дозоры вылезли из траншей и тихо легли на теплые камни. Сгустились смутные тени, и непроницаемая чернота южной ночи окутала все вокруг.
В полуразрушенном каменном амбаре, где еще пахло сухим навозом, вокруг маленького костра сидели четыре марокканца из племени рифов. Горьковатый дымок тонкой струйкой подымался К потолку, расплываясь там серым облачком.
Пожилой риф – кабо[29], с седой щетиной на небритых щеках, в невысокой темно-красной феске, сидел, закрыв глаза, раскачивался в такт заунывной песне без слов. Это был старый, испытанный воин. Двенадцать лет тому назад он сражался в отрядах Абд дель Керима против французских и тех испанских генералов, за которых теперь шел умирать.
Напротив него сидел темнокожий юноша по имени Хафид[30]. Его лицо, с узкими, небольшими глазами и широким носом, было сосредоточенно и угрюмо.
Они готовились ужинать, когда в амбар вбежал вестовой и сказал, что лейтенант вызывает кабо. Пожилой риф быстро поднялся и ушел вслед за вестовым. Он вскоре вернулся и приказал Хафиду собираться в разведку. По привычке Хафид ощупал патронташи у пояса, нож и вогнал патрон в ствол винтовки, поставив затвор на предохранитель. Он взял и курицу, которую собирался ощипать, и после некоторого колебания подвесил ее к поясу.
Они перелезли через бруствер траншей и поползли. Старый риф ощупывал руками тропинку. Временами они останавливались и слушали, припав к земле.
Метрах в ста от крайней лачуги деревушки, занятой анархистами, Хафид бесшумно сполз в отлогую яму. Чья-то тень метнулась на дне и зашуршала в кустах. Почти машинально он выстрелил в темноту и быстро зажал в зубах нож, готовясь к рукопашной схватке. Но визг вспугнутой им бродячей собаки успокоил его. Выстрел не всполошил противника. Это было странно и непонятно, как и то, что с вечера на позициях анархистов неожиданно раздавались крики и выстрелы, а затем все затихло. Наступившая темнота не дала возможности рассмотреть, что там происходило.
Кабо дал знак разойтись в разные стороны. Хафид пролез через дыру в стене и углубился в путаницу развалин. Все говорило о том, что противник по какой-то непонятной причине оставил свои позиции. Долго шарили марокканцы в лачугах, натыкаясь всюду на брошенные вещи и оружие.
Незадолго до этого к деревушке с северной стороны подошли и мы. Луна вставала, и черные тени потянулись от домов и деревьев. Таба бесшумно влез в крайний дом с выбитыми окнами и, ничего не обнаружив в нем, пошел по улочке к южной окраине, скрываясь в тени. Впереди, в нескольких десятках метров, его зоркие глаза заметили неясный силуэт человека, проскользнувшего в один из домов. Таба прислушался и уловил слабый шорох чьих-то крадущихся шагов. Они приближались, временами замирая. Таба влез в дом и прижался к стене у выбитого окна. Кто-то крался с внешней стороны по двору. Вот он лег на земле у второго окна лачуги. Таба выглянул и почти под собой увидел лежащего на земле человека, что-то высматривающего впереди. Во рту тот держал большой нож.
Где-то у руин раздался выстрел. Марокканец вздрогнул и стал медленно подниматься, но Таба по-кошачьи прыгнул ему на спину. Он крепко прижал голову своего противника к земле и одновременно вывернул за спину его правую руку. Это был старый и проверенный прием. Под коленом у Табы оказалась курица, что была привязана у пояса марроканца. Беззвучно рассмеявшись, Таба пригнулся к уху пленника и по-арабски сказал ему: "Лежи тихо! Курятник!"
Африканец был крепко прижат к земле и обезоружен. Он не видел своего врага, сидевшего на его спине, и ожидал удара ножа. Так бы он поступил сам, а поэтому иного исхода не ждал. Он считал, что наступил его последний час, и торопливо читал молитву аллаху. Но Таба и не думал разделываться с ним. Он вынул нож изо рта Хафида и, достав тонкий ремень, крепко связал позади руки пленного.
Таба был агитатором по натуре. Он уже не питал никакой вражды к своему пленнику и добродушно шептал тому на ухо:
– Не дрожи. Я тебя не трону. Ну зачем ты полез в эту драку? Кого пришел защищать? Сидел бы в своих горах, пас бы коз, разводил кур, если ты их так любишь. Эта война для тебя уже кончилась. Ну не дрожи. Клянусь аллахом, я тебя не трону...
В развалинах опять прогремел выстрел, на этот раз совсем близкий, и послышались голоса разведчиков. Через невысокий забор соседнего двора перелез старый риф-кабо и побежал к ближайшей купе деревьев. За ним шагах в десяти бежал наш боец-мексиканец Диего, раскручивая над головой свое лассо, с которым не расставался с самого приезда в Испанию. Он остановился на миг и ловко метнул большую петлю, которая, извиваясь, полетела вперед, настигая беглеца. Диего сильно дернул за конец, остававшийся в руках, и петля туго обхватила бежавшего, прижав его руки к телу. Неуловимым движением Диего подтянул к себе пленного, быстро опутал его лассо и повернул лицом вниз.