рожного мастера, и они его не видели, очевидно, предполагая, что он продолжает двигаться, а поэтому перенесли огонь вперед по шоссе.
Григорий жестом приглашал меня вернуться в машину. Когда я занял место рядом с ним, Игнасио на большой скорости повел тяжелый "испано-сюиз" среди падающих снарядов и быстро вывел его из зоны обстрела. Григорий протянул мне портсигар.
– Закури, это успокаивает, – сказал он и, помолчав, усмехаясь, добавил: – Раз родились, все равно умрем...
Я замечал, что на войне некоторые избегают разговоров о смерти, другие, наоборот, слишком часто говорят о ней но каждый втайне надеется, что его-то она минует. Был у нас в Мадридском отряде милый долговязый юноша, канадский студент Фрэнк, увлекавшийся химией. Как-то в разговоре он сказал: "Смерть тенью ходит за нами..."
Когда Григорию перевели его слова, он посмотрел на Фрэнка и, как всегда, не спеша сказал:
– Нет! У нее другая походка. Она сверкает всегда неожиданно, как молния.
Запомнились мне эти слова. В бою под Гвадалахарой, когда штурмовали Паласио де Ибарра, Фрэнка застрелил итальянский снайпер-чернорубашечник. Я видел как он бежал в цепи, что-то крича, и вдруг упал как подкошенный с простреленной головой. Смерть сверкнула как молния, и "великая гавань тьмы сомкнула над ним свои воды", – так говорил испанский поэт Рафаэль Альберти...
Смерть подстерегала нас на каждом шагу, и казалось, вот-вот сверкнет, ослепив навсегда. И каждый раз Григорий Сыроежкин являл собой пример спокойного и мудрого мужества.
Помню еще один случай, происшедший чуть позже описанного раньше. Я ездил по вызову Григория в Барселону. Возвращались мы вместе. За Тортосой, по пути в Валенсию, мы приближались к древней триумфальной арке, построенной во времена римского владычества в честь какого-то императора. Эта арка, кажется, вблизи Санта-Барбары, стояла посреди дороги, и шоссе обтекало ее с двух сторон.
Впереди нас шло еще несколько машин, которые были видны нам на большом расстоянии совершенно прямого шоссе. Неожиданно шофер Пинент крикнул: "Впереди самолет!". Мы увидели, как совсем низко над дорогой летела итальянская летающая лодка[11].
В передней открытой кабине во весь рост стоял стрелок. Он опустил стволы пулеметной спарки вниз и обстреливал идущие по шоссе машины. Одна из них уже уткнулась в кювет, другие остановились, и люди, выскочив из них, бросились в канавы, под защиту деревьев.
– Останови! – крикнул я Пнненту.
– Муй пронто аделанте! (Очень быстро вперед!) – спокойно приказал Гриша и, повернувшись ко мне, совсем обычным тоном сказал: – Так ему будет труднее попасть в нас...
Пинент нажал на акселератор, и машина понеслась вперед на скорости, большей, чем сто километров.
Как зачарованный и смотрел на фонтанчики пыли поднимаемые пулями на шоссе. За спиной раздался легкий стук, и я увидел и левом верхнем углу нашего лимузина две пробоины от пули, пролетевшей наискосок через крышу и заднюю стенку машины.
Гидросамолет с ревом промчался над нами. В заднее стекло было видно, как он, набрав высоту, развернулся в сторону моря.
Доставая из сумки апельсин, Гриша объяснил мне:
– Летит он навстречу нам, скорость у этой лодки вряд ли больше 200 километров, а мы мчимся ему на встречу со скоростью 120 километров в час. Значит, мы сближаемся друг с другом на скорости более 300 километров. Поэтому попасть в нас трудно. Если бы мы остановились, ему было бы значительно легче поразить нас. Да и запас патронов у него не такой большой, что бы стрелять длинными очередями.
– И все же он попал в нас, рядом с твоей головой! – сердито бросил я.
– Не без этого, – неопределенно протянул Сыроежкин и, опустив стекло, выбросил шкурки от апельсина.
"Что же это такое? – думал я. – Бравада, фатализм или прекрасно натренированная воля?" Да, это было умение держать себя и спокойно рассуждать в любой обстановке. Несмотря ни на что, выполнять свой долг.
Что такое храбрость? Пренебрежение к жизни? Нет! Храбрость – одно из проявлении красоты духа. О нем создают легенды, она надолго остается в памяти людей, ее ценят даже враги...
Однажды был у нас разговор о храбрости. Говорили об одном товарище, который в любой обстановке якобы не испытывал страха. Некоторое время Григорий молча слушал и не принимал участия в общей беседе, Но на его лице все больше проявлялось выражение досады и не довольства. Наконец он заговорил:
– Людей, которые не чувствовали бы страха, не существует. По-моему, все дело в том, что некоторые люди – а их немало – умеют преодолеть его то ли из сильно развитого чувства долга, то ли из нежелания показать другим свой страх...
Все мы ждали, что он скажет дальше. И вот после недолгого молчания он добавил:
– Иногда в опасной, рискованной ситуация человек совершает смелые поступки интуитивно, как бы несознательно... – Он усмехнулся, вспоминая что-то, и закончил; – Так не раз бывало и со мной. Но вот какая штука получается, потом, ночыо, мне казалось, что это был не я, а кто-то другой...
...Неслись дни, недели, месяцы. Наш отряд имел уже более ста шестидесяти бойцов, и мы могли одновременно посылать в тыл противника по нескольку групп на разных участках обширного Центрального фронта. Группы взрывали в тылу врага мосты, линии электропередачи, минировали дороги, брали пленных, устанавливали связи с надежными людьми, оставшимися на территории, захваченной мятежниками. Не обходилось без стычек, и порой мы несли потери в людях. Это была война...
Проявивших себя в походах молодых людей мы ставили во главе групп. Григории Сыроежкип хранил в своей памяти, наверное, весь личный состав отрядов, действовавших на всех фронтах, и всегда безошибочно указывал на тех, кого можно было назначить командиром групп. Одним из таких молодых бойцов был девятнадцатилетний Леня, сын белоэмигранта из Парижа, мечтавший поехать в Советский Союз. Он обладал всеми необходимыми качествами командира: спокойный, вдумчивый, осмотрительный, смелый юноша, бережно относился к людям. Он всегда был примером для всех, кто шел с ним. Прекрасно владея французским языком, он быстро освоил испанский и был очень полезен нам в деловых контактах с испанским командованием на фронте, когда нужно было договориться о переходе группой линии фронта. А это было не всегда просто, так как некоторые командиры предпочитали "не раздражать" противника, стоящего против их позиций. Леня был полезен и в разговорах с интендантством, добывая что-либо из снабжения для нашего отряда. Это тоже было далеко не легким делом, так как испанская армия постоянно испытывала недостаток абсолютно во всем.
Молодые испанские парни из числа андалузских батраков а их было в отряде человек двадцать – порой из-за пустяков, не сдерживая своего южного темперамента, затевали громкие ссоры и даже драки. Никто не умел их успокаивать и мирить так, как это делал Леня. Его любили и всегда охотно шли с ним на выполнение задания.
В июле 1937 года с группой в шесть человек Леня перешел линию фронта у Аранхуэса. Они минировали железнодорожный мост под Торихой, заложили несколько мин на шоссе, встретились со своим человеком в одной из деревень и передневали в яме на высотке. К вечеру второго дня двинулись к своим линиям. Летняя ночь коротка. В предрассветный час спустились к Тахо, готовясь перейти ее вброд. Низкий туман стлался над рекой и стоял в оливковых рощах. За юрами вставала бледная поздняя луна, она угадывалась по золотистому оттенку неба. Было удивительно тихо в этот час. Только какая-то болотная птица порой издавала резкий крик.
– Как кричит, – сказал Леня, обернувшись к шагавшему за ним Хоакину.
И в этот момент группа нарвалась на дозор противника, обходивший берег. Неожиданный залп свалил двух бойцов. Леня приказал отнести раненых к берегу и на спрятанном в камышах плоту переправить на свой берег. Сам он с ручным пулеметом залег у подножия старой оливы. Переправившиеся через реку бойцы еще слышали очереди его пулемета. Потом все стихло. Люди ждали своего командира. Он не шел. Всходило солнце. Поднимался туман. С наблюдательного пункта сообщили, что противник отходит, и тогда взвод роты, занимавшей этот участок, с четырьмя нашими бойцами переправился на вражеский берег. Там, у оливы, они нашли Леню. Издали показалось, что он спал, приложив голову к пулемету. Но... единственная пуля попала ему прямо в сердце.
С шестью бойцами нес Григорий гроб с телом Лени. За ними в строго шла рота итальянского батальона имени Гарибальди и многие жители этого испанского городка. В жаркий полдень похоронили мы Леню на кладбище в Чинчоне. Прозвучал залп прощального салюта, комья сухой земли застучали по крышке гроба. Вырос могильный холм, и девушки-испанки украсили его цветами. Григорий положил на свежую могилу черный Лёшин берет с красной звездочкой...
ДНИ И НОЧИ МАДРИДА
На протяжении почти трех лет бушевавшей в Испании войны Мадрид оставался самым горячим местом. Столица была символом Сопротивления испанского народа фашизму. С октября 1936 года фронт застыл на ее западных окраинах, в кварталах Куатро Каминос, Карабапчель, Каса-де-Кампо и Университетском городке. Мне часто вспоминаются строки замечательного испанского поэта Рафаэля Альберти, в которые он вложил весь пафос беспримерной мадридской эпопеи:
Мадрид – сердце Испании – бьется как в лихорадке.
В нем клокочущей крови все яростнее клокотанье...
Мадрид! Пусть не посмеют сказать о тебе иные,
Что в жарком сердце Испании кровь превратилась в иней!
Франко не мог позабыть своего поражения под стенами столицы. Авиация германского легиона "Кондор" и пятьдесят артиллерийских батарей всех калибров ежедневно обрушивали на город массы снарядов и бомб. Любая инициатива республиканцев на фронте вызывала ожесточенный огонь по городу. Это были дикие, жестокие, бессмысленные обстрелы. В такие дни снаряды рвались на улицах всех районов города, и уже через час мы, долго жившие в Мадриде, начинали "психологически" ощущать этот обстрел: нервы сдавали даже у людей не очень впечатлительных. Невольно думалось: где упадет следующий снаряд? Да, Мадрид был горячим местом, и Гриша Грандэ знал об этом и поэтому чаще, чем в другие части, приезжал к нам, в Мадридский отряд.