В proposition real (королевском предложении. – Пер.), зачитанном на открытии сессии епископом Палении Рисом де ла Мота, подробно освещалась тема империи, о которой он уже распространялся на сессии 1518 года, будучи епископом Бадахоса. В прошлый раз он уже объяснял, как империя обратилась к Испании за своим императором. И хотя он по-прежнему настаивал на универсализме империи и абсолютной необходимости отъезда Карла из Испании, теперь он, ссылаясь на императора, особенно отчетливо подчеркнул, что Испания является основой империи и что Карл вернется самое позднее в течение трех лет. Но даже идея об Испании как основе империи не смогла успокоить кортесы. Procuradores отказались поверить, что Карл когда-нибудь вернется, и большинство из них были не готовы одобрить субсидию, пока не будут рассмотрены их претензии. 10 апреля в надежде выиграть время, которое можно будет использовать, чтобы оказать персональное давление на каждого из procuradores, Гаттинара перенес сессию из Сантьяго в Ла-Корунью. Мера возымела некоторый успех, и большинство, в конце концов, одобрило субсидию, однако шесть городов по-прежнему упрямо отказывались это сделать. Получив то, что он хотел (хотя в действительности субсидия так и не была получена), Карл назначил регентом Адриана Утрехтского и 20 мая отбыл получать свое наследство. Но позади он оставил взбунтовавшуюся нацию.
Восстание комунерос, начавшееся в последнюю неделю мая 1520 года и продолжавшееся до поражения комунерос в битве при Вильяларе 23 апреля 1521 года, было запутанной историей, в которой недоставало сплоченности и сознания позитивной цели, но в которой в то же время отразилось, хотя и нечетко, глубокое недовольство и жгучее чувство национального возмущения. Это было, в первую очередь, движение против, а не за. И если комунерос вдохновляли какие-то конструктивные цели, то они состояли в сохранении прежней Кастилии, не затронутой опасными ветрами, с такой силой начинавшими дуть из-за границы. Несмотря на решимость историков XIX века представить это восстание как либеральное и демократическое, оно в основе своей было глубоко традиционалистским, как и требования, выдвигавшиеся самими комунерос. Восстание вспыхнуло, благодаря атаке на независимость кортесов, и желание восставших сохранить эту независимость придало ему, как минимум, отчасти характер конституционального движения. Но в их конституционных требованиях не было почти ничего радикального, кроме требования, что города должны иметь возможность собирать кортесы по своей инициативе каждые три года. Не было никаких попыток обеспечить кортесам законодательную власть, как и попыток усилить их за счет привлечения представителей новых городов. Главной заботой кортесов являлось сохранение традиционных прав, поэтому они сосредоточились на требовании, что procuradores должны оплачиваться городами, а не короной, и что им не могут приказывать являться с неограниченными полномочиями.
Таким образом, никто не пытался сделать кортесы Кастилии партнерами короны в работе по управлению страной, не говоря уже о продвижении идеи о кортесах, как возможном альтернативном правительстве. Какими бы радикальными ни были действия восставших по формированию революционной хунты, их намерения оставались консервативными. По сути дела, это движение носило оборонительный характер и было гневной реакцией на длительный период, в течение которого королевская власть, будь то Католические короли или кардинал Сиснерос, уничтожали многие традиционные вольности и прерогативы кастильских городов. Примечательно, что одно из требований, выдвинутых императору революционной хунтой в Тордесильясе 20 октября 1520 года, состояло в том, чтобы в будущем коррехидора, за исключением особых случаев, назначал сам город. Каким бы внезапным и полным ни был коллапс королевской власти в 1520 году, ясно, что с недавнего времени тяжелая рука правительства сильно придавила города.
Умеренный, по сути своей, характер конституционных требований восставших не давал оснований предполагать за этим восстанием ни каких-то глубоких чувств, ни насильственной формы, которую оно приняло. При всей важности недовольства муниципалитетов в глазах кастильского населения его существенно перевешивали другие проблемы, носившие более общий характер. Все знали, что король просил денег, и даже дважды на протяжении трех лет. Все знали, что иноземцы дочиста обирали страну, отправляя за рубеж корабли, груженные ценностями. Поведение фламандской свиты короля производило неизгладимое впечатление на всех, кто это видел, а на практике это были города Северной и Центральной Кастилии. Их чувства со всей решимостью высказал некий доминиканец, проводивший службу летом 1520 года в Вальядолиде: «В этом королевстве вы, ваше величество, истинный суверен и владетель. Но вы за деньги купили себе империю, которая не перейдет вашим наследникам. Вы довели это королевство до бедности, в которой оно пребывает, а ваши приспешники обогатились сверх всякой меры». Реальным толчком к восстанию стала жгучая ненависть к иноземцам и иноземному правлению, отбиравшему у страны ее богатства. Это национальное возмущение отразилось на требованиях революционной хунты, чтобы король жил в Кастилии, чтобы он не привозил никаких фламандцев, французов и других иностранцев, отдавая им посты в своем окружении, и чтобы все соответствовало обычаям «Католических суверенов, его дедушки и бабушки дона Фернандо и доньи Исабель».
Восставшим, видимо, не приходило в голову, что есть некоторое несоответствие между их страстным желанием вернуть дни Фердинанда и Изабеллы и стремлением ослабить жесткую хватку короны. Католические короли уже канули в историю как символы золотого века, который Кастилия всегда будет стремиться вернуть. Восставшие помнили набожность и мудрость Изабеллы, но не ее ревнивую заботу о расширении ее королевской власти. Они помнили «гарантию свободы», которую она им предоставила, но забыли об авторитарной подоплеке этой свободы. Сравнивая настоящее с идеализированным прошлым, когда Кастилия, управляемая истинно кастильскими суверенами, вершила великие дела, они подняли знамя восстания в прекрасной, но безнадежной попытке доказать самим себе, что, хотя все изменилось, жизнь может остаться прежней.
Поскольку восставшие с самого начала отстаивали цели, близкие значительной части населения, они обеспечили себе широкую поддержку, и поначалу казалось, что Кастилия забыла о жестком социальном расслоении внутри страны. Несмотря на то что в армии комунерос сражались и сельские труженики, в основе это было городское восстание, затронувшее поначалу города Северной Кастилии, которые первыми столкнулись с фламандскими приспешниками Карла. Но в самих городах движение поначалу, видимо, было всеобщим. Священники и монахи принимали в восстании самое активное участие, возможно, отчасти потому, что не доверяли новым идеям, идущим в Испанию из Фландрии и с севера. Многие представители городской знати и мелкого дворянства, как, например, Мальдонадос из Саламанки, тоже выказывали сочувствие восставшим. Гранды в основном вели себя крайне осторожно. Во многом симпатизируя стремлениям восставших, они, как герцог Инфантадо, предпочли занять выжидательную позицию, чтобы посмотреть, какой оборот примет драка, прежде чем принять чью-то сторону.
В городах движение началось с того, что население поднялось против королевских чиновников. Коррехидоры вынуждены были бежать, спасая свою жизнь. Затем горожане стали обращаться к представителям местных уважаемых семей с просьбой возглавить их. Так было в Толедо, где королевскую администрацию заменили общественной, которую возглавили Педро Ласо де ла Вега и Хуан де Падилья. Летом 1520 года примеру Толедо последовали другие города, учредив у себя общественное правление. Чрезвычайно важно было скоординировать действия этих общин, но традиционное соперничество между кастильскими городами сильно усложняло задачу, и, когда в июле лидеры Толедо собрали в Авиле конгресс представителей комунерос, туда приехали только представители Сеговии, Саламанки и Торо. Но в тот момент, когда энтузиазм восставших, видимо, начал таять, Падилья и его друзья отдали приказ напасть на Сеговию, и Адриан Утрехтский вместе с его регентским советом оказался у них в руках. Не в силах выбить восставших из города, королевские войска, желая раздобыть пушки для осады, двинулись в сторону Медина-дель-Кампо, где хранился большой арсенал оружия. Однако там их встретило ожесточенное сопротивление горожан. Во время уличных боев несколько домов загорелось, и пожар охватил значительную часть города, которая выгорела дотла.
Пожар в Медина-дель-Кампо, случившийся 21 августа 1520 года, изменил ситуацию в Кастилии. Разрушение крупнейшего финансового и коммерческого центра страны всколыхнуло волну негодования, впервые затронувшую города юга, что привело в ряды комунерос Хаэн и подтолкнуло другие города севера направить своих представителей в Хунту, сидевшую в Авиле. Однако это новое единение комунерос было всего лишь следствием очередного всплеска возмущения. Фундаментальная проблема выработки общей программы оставалась нерешенной, и именно в попытке решить эту проблему лидеры Хунты обратились к еще одному источнику власти, потенциально более высокому, чем Адриан Утрехтский, – к королеве Хуане Безумной. Если бы они смогли добиться от нее письменного признания законности своего дела, их победа была бы полной. В сентябре Падилье удалось добиться от королевы определенного сочувствия к целям Хунты, но она упрямо отказывалась подписывать какие-либо документы. Несмотря на то что вскоре после этого Адриана и его совет изгнали из Вальядолида, и Хунта готовилась взять на себя управление Кастилией, Падилья больше ничего не добился.
А в Нидерландах советники императора, которых уже отвлекали проблемы с Лютером, после долгих споров решили, что следует пойти на определенные уступки. Они согласились прекратить дальнейшее назначение иностранцев на государственные посты в Кастилии. Кроме того, они решили связать двух наиболее влиятельных грандов – адмирала и коннетабля Кастилии – с правительством регента Адриана Утрехтского. Попытка вернуть крупную знать на стезю активной лояльности Карлу оказалась очень своевременной. После встреч с Хуаной осенью 1520 года в движении комунерос стали возникать проблемы. Фламандцы теперь были далеко, Адриан оказался в худшем случае бледной копией Шевре, а время и расстояния начинали притуплять возмущение, служившее импульсом к восстанию. В городах оно быстро деградировало, скатываясь к гражданскому противостоянию между традиционными врагами, а в самой Хунте комунерос, где относительно дальнейших шагов мнения разделились, власть перешла в руки экстремистов. Теперь начали раздаваться голоса против власти богатых и знатных. Движение, которое начиналось как национальное восстание против иноземного режима, стало приобретать определенные черты социальной революции.