Количество кораблей, пересекавших Атлантику за год, довольно заметно варьировалось в зависимости от экономических и политических обстоятельств и колебалось от шестидесяти до сотни. С самого начала эти корабли, как правило, собирались в flotas – конвои, формировавшиеся по венецианскому и португальскому образцу. Пересечение Атлантики, занимавшее около двух месяцев, было опасным делом, а опытных капитанов не хватало, и с ростом количества слитков, отправляемых из Индий, возникла необходимость в обеспечении охраны. Кроме того, регистрацию грузов, необходимую для проверки количества слитков и для взимания almojarifazgo – 7,5-процентной пошлины, которой облагались товары, вывозимые из Европы в Америку, легче было проводить с использованием системы регулярных конвоев, уходивших из Севильи и Кадиса и направлявшихся в один из трех портов Нового Света: Вера-Крус, Картахена или Номбре-де-Дьос. Несмотря на все попытки установить контроль, в ходе которых организация Carrera de las Indias была передана в руки Casa de Contratacion и севильских купцов, торговавших с Индиями (и объединенных в Consulado по бургосскому образцу 1543 года), система flotas окончательно сформировалась только в 1560-х годах. После этого если не всегда на практике, то в теории каждый год из Андалусии должны были отправляться два конвоя: один в Новую Испанию, другой в Тьерра-Фирме. Первый, который позднее стал называться Flota, отправлялся в апреле – мае и шел в Мексиканский залив. Второй, который должен был сопровождать эскорт из шести – восьми военных кораблей, назывался Galeones, выходил в августе и шел к Панамскому перешейку. Обе флотилии зимовали в Америке и в марте следующего года встречались в Гаване, чтобы вместе отправиться в обратный путь в Европу. Система конвоев обходилась очень дорого, но соображения безопасности полностью оправдывали эту цену. Только дважды галеоны с сокровищами попадали в руки врага: в 1628 году, когда голландец Пит Хайн захватил все корабли, кроме трех, и в 1656–1657 годах, когда флотилия была уничтожена Блейком.
Вклад, вносимый в кастильскую экономику постепенно расширявшейся торговлей с Новым Светом, оценить чрезвычайно сложно. Возникает два вопроса: как оценить влияние, оказанное на экономическую жизнь Кастилии расширением американского рынка, и как измерить последствия притока в Кастилию американского серебра. Первый вопрос требует проведения гораздо более тщательных исследований на региональном уровне, чем было сделано до сих пор. При Карле V в Испании существовала не одна, а по меньшей мере три экономики, в некоторых аспектах связанные между собой, но тем не менее различные. Была Севилья и окружающие ее территории, смотревшие в сторону Америки, был север Кастилии, традиционно ориентировавшийся на Фландрию и Северную Европу, и была Арагонская корона, по-прежнему заинтересованная в основном в средиземноморских рынках.
Естественно, что из этих трех экономических регионов раньше и сильнее других на завоевание и колонизацию Нового Света отреагировала Андалусия. В 1500 году в городе Севилья насчитывалось примерно 60 000—70 000 жителей. В течение следующих двух-трех десятилетий эта цифра уменьшилась из-за эпидемий и эмиграции работоспособных мужчин в Индии, но начиная с 1530-х годов цифры не только восстановились, но начали резко расти, пока к 1588 году не дошли до 150 000. Такой впечатляющий рост сделал Севилью одним из крупнейших городов XVI века. Она была больше любого другого города Испании и уступала только Парижу и Неаполю. Это был оживленный процветающий город со всеми признаками недавно обретенного благополучия, наступившего благодаря контакту с экзотическим миром Индий; город, который, по словам Гусмана де Альфараче, «пахнет Индиям и еще всяким разным величием». Ее наводняли иноземные купцы: итальянские, фламандские и португальские; она, словно магнит, притягивала обитателей Северной и Центральной Испании, считавших ее своеобразным Эльдорадо, воротами в мир несказанных богатств Америки.
На протяжении всего XVI века тысячи обитателей Северной Испании проделывали путь на юг через всю страну или плыли морем из Кантабрии. Это великое внутреннее переселение народа, постепенно сместившее демографический баланс в Кастилии с севера на юг и запад, можно в определенном смысле считать финальной фазой реконкисты – долгого пути кастильцев в Андалусию в поисках богатства. Мигранты приходили на землю, которой коснулась благодать процветания. В долине Гвадалквивира до самой Сьерры-Морены выращивали зерновые, оливки и виноград. Их севильские купцы продавали в Севилье и экспортировали в Северную Европу и в Индии. Многие андалузские крестьяне богатели на продаже своего зерна и становились собственниками обширных участков земли. Помимо бурного роста в аграрном секторе, наблюдались признаки оживления в производстве тканей в городах Убеда и Баэса, а в Гранаде росло производство шелка, спрос на который неуклонно рос во Фландрии, Франции и Италии.
Арагонскую корону это новоявленное процветание коснулось минимально. При Карле V каталонцы несколько раз безуспешно просили разрешения на размещение своих консулов в Севилье и Кадисе и получение привилегий в торговле с Америкой. Но косвенно они имели от нее выгоду за счет увеличения продажи тканей на кастильских ярмарках, поскольку три четверти всех этих тканей покупались для отправки в Новый Свет. С другой стороны, связи между Севильей и севером Испании, так сильно отличавшимся от ее востока, были очень тесными. Корабли с северных верфей играли важную роль в Carrera de las Indias, и между тремя крупнейшими коммерческими центрами – Бургосом, Медина-дель-Кампо и Севильей – шел постоянный товарообмен.
Если города Северной и Центральной Кастилии были так тесно связаны с жизнью Андалусии, то это происходило в первую очередь благодаря энергии их собственной экономической жизни, которая делала кооперацию с ними жизненно важной для купцов Севильи. Севилья нуждалась в кораблестроительном и навигационном мастерстве басков, а также в механизме международных кредитов, который был так тщательно отработан на ярмарках в Кастилии. Ярмарки, в свою очередь, нуждались в серебре, которое могла поставлять только Севилья. Позднее Медина-дель-Кампо из партнера Севильи превратилась, скорее, в ее рабу, и чрезмерная зависимость от времени прихода флотилии с драгоценностями привела ее к катастрофе. Но при Карле V, когда поступление денег еще не монополизировало ее активность, исключив все остальное, Медина могла полагаться на экономические ресурсы соседних с ней регионов и сохранять свою независимость.
В действительности в первые годы XVI века благосостояние Северной Кастилии равнялось или даже превосходило благосостояние Андалусии. Это благосостояние, хотя ему и способствовали доходы от развивающейся экономики испанской Атлантики, в основном базировалось на прочном фундаменте, заложенном в XV столетии. В этом столетии впечатляющая экспансия Кастилии в сфере международной торговли происходила в основном благодаря спросу фламандцев на испанскую овечью шерсть. Спрос продолжал расти и в начале XVI века. В середине 1520-х годов стада, принадлежавшие Mesta, достигли максимальной цифры в три с половиной миллиона голов. Но, помимо шерсти, существовали и другие статьи экспорта. Во Франции сформировался достаточно высокий спрос на железо из Бискайи, где в начале XVI века, видимо, наблюдался определенный технический прогресс в производстве металла. Кроме того, в Северной Европе и Италии пользовались спросом такие предметы роскоши из Испании, как керамика, кожа, шелк и толедские клинки.
Таким образом, благодаря растущему европейскому спросу промышленность Кастилии при Карле V переживала период экономической экспансии. Но самое широкое распространение получило производство тканей, особенно развитое в Сеговии, Толедо, Кордове и Куэнке, и в этой сфере основной спрос был испанским и американским. Если не считать того, что экспортировалось в Индии, большая часть кастильских тканей поставлялась на внутренний рынок страны. Представляется весьма вероятным, что этот внутренний рынок рос. К 1541 году население Кастилии составляло примерно 6 270 000, что предполагает определенный рост численности в конце XV века. Увеличение численности населения стало вызовом для местной промышленности и земледелия, и они, соответственно, демонстрировали признаки роста. Под пашню передавались новые земли, появлялись новые центры текстильного производства. Но, несмотря на очевидные признаки экспансии, и промышленность, и земледелие страдали от внутренней слабости и были уязвимы для внешнего давления, замедлявшего их прогресс и снижавшего эффективность.
Кастильские земледельцы, которых постоянно третировала королевская полиция, защищавшая интересы производителей шерсти, теперь должны были удовлетворять не только растущий спрос у себя дома, но и потребности американского рынка. Прибыль, получаемая от продажи вина и масла в Индии, постепенно уводила капиталы и ресурсы юга Испании из производства зерна к выращиванию винограда и оливок. Это еще больше повышало требования к производителям зерна в Старой Кастилии. Но большинство из них были мелкими крестьянами, не имевшими ни ресурсов, ни технических навыков, чтобы преодолеть главное препятствие к существенному росту производства – проблему засухи. Создание оросительных систем требовало денег, которые в то время были задействованы в коммерческих проектах, и крестьяне, предоставленные сами себе, увеличивали производство единственным известным им способом – распахивая новые участки земли. Новую землю можно было взять в аренду у собственников-аристократов, часто сдававших ее на короткое время, и цена земли давила на плечи крестьян тяжелее, чем прежние феодальные поборы. Более того, деньги на освоение земли нужно было занимать у богатых сельчан или горожан. Это делалось посредством censo al quitar – краткосрочных займов под 7,14 процента (одной четырнадцатой от капитала), под залог земель заемщика. Теоретически, крестьянин должен был получить выгоду за счет повышения цен на сельскохозяйственную продукцию и за счет узаконенного в 1535 году права выкупить censo в любой момент. Но на практике его прибыль уменьшалась за счет tasa – фиксированного максимума, который снова установили в 1539 году для цен на зерно, и обычно крестьянин был не в состоянии выкупить censo. Если при Карле V кастильским крестьянам еще удавалось остаться при своем, то растущий объем крестьянских задолженностей подсказывал, что перспективы на будущее далеки от радужных. Один-два года неурожая или падение цен на сельхозпродукцию могли с легкостью привести к катастрофе.