Производство текстиля, хотя и переживало бум, похожий на подъем в кастильском земледелии, тоже не имело надежного фундамента. С самого начала оно столкнулось с проблемой качества. Хотя производство сукна в Кастилии тщательно – даже чрезмерно – регламентировалось контролем гильдий, они уделяли мало внимания технической подготовке суконщиков, и в их адрес поступал бесконечный поток жалоб по поводу низкого качества продукции домашнего производства. Другой проблемой была проблема рабочих рук. Молодая индустрия внезапно обнаружила, что тонет под наплывом огромного внутреннего и американского спроса, который не в состоянии удовлетворить. Не имея возможности найти достаточное количество рабочих рук среди городских ремесленников, она сначала обратила свои взоры к крестьянам, а затем к целой армии бродяг и попрошаек, скитавшихся по дорогам Кастилии. В 1540 году был заново введен закон о бедных 1387 года, предполагавший суровое наказание за бродяжничество и разрешавший местным властям заставлять бродяг работать бесплатно. Принятие этого закона в 1540 году стало победой школы крупного философа-гуманиста Хуана Луиса Вивеса, который в своем De Subventione Pauperum, опубликованном в 1526 году в Брюгге, требовал полного запрета попрошайничества и строгого регулирования общественной благотворительности. Но если корона и кортесы высказывались в пользу подхода Вивеса к проблеме праздной бедности, то члены нищенствующих орденов подвергали его суровой критике и делали все возможное, чтобы снизить эффективность нового закона. Упорство фра Доминго де Сото и его коллег в том, что нищенство – это фундаментальное право человека, которого никто не может быть лишен, очевидно, вызывало определенное сочувствие в обществе, поскольку в 1552 году кортесам снова пришлось настаивать, что бродяг нужно заставить работать на том основании, что «рабочих рук меньше, чем работы, которую необходимо делать». Но хотя закон 1540 года по-прежнему считался основой государственной политики, он, видимо, так и остался пустым звуком. Бродяги продолжали уклоняться от нерешительных попыток заставить их работать, а сохранявшаяся нехватка рабочих рук, несомненно, вносила свой вклад в один из основных недостатков кастильских тканей – их слишком высокую цену.
Все первые годы царствования Карла V сопровождались дружным хором жалоб на высокие цены кастильских то варов, в особенности домотканого текстиля. Эти жалобы достигли апогея во время сессии кортесов 1548 года в Вальядолиде, которая объяснила высокие цены спросом на кастильское сукно за пределами Испании и в качестве средства спасения предложила разрешить импорт иностранных тканей в Кастилию, одновременно запретив экспорт кастильских тканей даже в Индии. Корона ответила на это, разрешив импорт иностранных тканей, но кортесы остались недовольны. В 1552 году они снова стали настаивать на запрете экспорта тканей в Америку. Несмотря на то что корона снова отказалась принять такое радикальное предложение, она сделала шаг в сторону пожеланий кортесов, запретив весь экспорт кастильских тканей, кроме экспорта в Индии.
Как и следовало ожидать, следствием этого удивительного законотворчества стала резкая депрессия в кастильском текстильном производстве, которое внезапно обнаружило, что ему угрожает конкуренция со стороны более дешевых иностранных товаров. В дальнейшем в 1555 и 1558 годах пришлось спешно принимать законы, отменяющие запрет на экспорт. Но каким бы недолговечным ни было законодательство 1548–1552 годов, его значение оказалось огромным, поскольку оно ознаменовало точку, в которой развивающаяся кастильская экономика столкнулась с первым серьезным кризисом, который показал, что страна блуждала в потемках, пытаясь ощупью найти способ разрешения своих проблем.
Природа этого кризиса достаточно очевидна. Кастильские товары стоили намного дороже товаров, импортируемых из-за границы. Но для современников точные причины этого были далеко не ясны и остаются предметом жарких, хотя и безрезультатных споров до наших дней. Кортесы приписывали этот феномен большому спросу на кастильские товары в Америке и за рубежом. В 1550-х годах еще одно объяснение роста цен в Испании было предложено Мартином де Аспилкуэтой, одним из членов выдающейся школы авторов трудов по экономическим и монетарным вопросам, которая в те годы расцвела в университете Саламанки. Писавший в 1556 году Аспилкуэта перечислил ряд причин, способных изменить стоимость денег. Основной причиной он считал то, что «деньги стоят больше тогда и там, где их меньше, чем там, где их слишком много». Поясняя этот тезис, Аспилкуэта писал: «Мы видим по опыту Франции, где денег меньше, чем в Испании, что хлеб, вино, ткани и труд стоят гораздо меньше. И даже в Испании во времена, когда денег было меньше, товары и труд продавались куда дешевле, чем после открытия Индий, которые наводнили страну золотом и серебром». Это было первое изложение количественной теории денег применительно к притоку драгоценных металлов из Америки, опубликованное за двенадцать лет до ее описания французом Жаном Боденом, которому обычно приписывают ее авторство.
Однако первая решительная попытка связать цены в Испании с количеством импортированных из Америки драгоценных слитков была сделана только в нынешнем веке. В 1934 году американский историк экономики профессор Эрл Дж. Гамильтон, собрав и обработав огромное количество статистических данных об американском серебре и испанских ценах, пришел к выводу, что «очень тесная корреляция между ростом объемов импорта драгоценных металлов и ростом цен на товары на протяжении всего XVI столетия, в особенности начиная с 1535 года, несомненно, указывает, что „богатые американские рудники“ стали главной причиной революции цен в Испании». В свое время это объяснение было с готовностью принято, но в последние годы растет понимание того, что принятие этой теории в форме, представленной Гамильтоном, создает определенные трудности, разрешить которые еще предстоит.
Никто не спорит, что на протяжении XVI века существовала тенденция резкого роста цен. Согласно цифрам, приведенным Гамильтоном, с 1501-го по 1600-й цены увеличились четырехкратно. Точно так же не вызывает сомнений, что испанские цены росли быстрее, чем цены в других европейских странах, и что взаимообмен, как правило, складывался не в пользу Испании. Несогласие возникает в отношении обнаруженного Гамильтоном точного совпадения между ростом цен и количеством импортированных слитков. Кроме того, недавно возникло сомнение в точности хронологии роста цен.
Цифры, указанные Гамильтоном, привели его к заключению, что повышение цен в Испании происходило в три этапа:
1501–1550 годы – умеренный рост;
1551–1600 годы – кульминация революции цен;
1601–1650 годы – стагнация.
Этот процесс достаточно хорошо совпадает с изменениями объемов импорта слитков из Америки, который не только демонстрирует поразительное соответствие с общей тенденцией роста цен, но часто очень тесно коррелируется со многими кратковременными изменениями цен. Однако эта корреляция в конечном счете вызывает неудобные вопросы. Действительно ли цифры, приведенные Гамильтоном и взятые из официальных регистров Севильи, включают весь импорт американского серебра в Испанию? Если имела место масштабная контрабанда – что кажется весьма вероятным, – то эти цифры существенно теряют свою ценность. Но еще важнее, что на самом деле происходило с серебром, когда оно достигало Севильи. Тезис Гамильтона предполагает его устойчивое вливание в экономику Испании и в расширение сферы роста цен, поскольку это серебро растекалось из Андалусии по всей Испании, а затем и по другим частям Европы. Но этот тезис игнорирует вопрос о том, кто являлся собственником серебра и на какие цели оно могло быть пущено. Что касается королевской доли импорта слитков, то она, как правило, служила авансом для иностранных банкиров короля, которые могли сразу же вывозить его за границу, никоим образом не затрагивая испанскую экономику. Что же касается доли, принадлежавшей частным лицам, то она, очевидно, могла быть использована для широкого круга самых разных – и не обязательно монетарных – целей в зависимости от индивидуальных предпочтений. Однако было бы разумно предполагать, что значительная часть серебра, привезенного из Америки в Севилью, предназначалась для оплаты товаров, которые продавались в Индиях. Если эти товары производились в Испании, то можно ожидать, что оно действительно могло попадать в руки испанцев, но то, сколько из этих товаров были испанскими, естественно, зависит от способности испанской промышленности удовлетворять потребности американского рынка. Поскольку существует много указаний – в особенности во второй половине XVI века, – что объемы кастильского промышленного производства сильно отставали от этих потребностей, естественно предположить возрастание доли иностранных товаров среди грузов, предназначенных для отправки в Америку. Несмотря на запрет экспорта драгоценных металлов из Испании, совершенно ясно, что серебро, использовавшееся для оплаты этих иностранных товаров, не оставалось в стране, и его регистрация в Севилье была просто формальностью, перед тем как собственник при первой же возможности переправлял его за границу. С учетом этого общее количество серебра, зарегистрированного в Севилье, и общее количество серебра, оставшегося в Испании, нельзя автоматически считать равными друг другу. Следовательно, корреляцию между испанскими ценами и импортом слитков трудно считать такой тесной, как это представляется, поскольку никто не знает, какая часть слитков действительно оставалась в Испании.
Если одна часть уравнения Гамильтона – количество слитков, попадавших в Испанию, – не выдерживает критики, приведенной выше, то другая его часть – изменение цен в Испании – с недавнего времени тоже стала объектом критического исследования. Повторное изучение цифр Гамильтона доктором Надалем позволило предположить, что самое большое повышение цен в Испании произошло в первой, а не во второй половине XVI столетия, когда, по расчетам Гамильтона, пиковых значений достигли и цены, и импорт слитков. По расчетам доктора Надаля, с 1501 по 1562 год средний годовой рост цен составлял 2,8 процента против среднегодового роста в 1,3 процента с 1561 по 1600 год. Таким образом, за быстрым ростом цен в первой половине с десятилетним периодом самого резкого всплеска в 1521–1530 годах последовало замедление темпов роста инфляции, наступившее в последние тридцать лет после очередного резкого всплеска в 1561–1565 годах.