е успевало затронуть. Однако против этого говорит факт наличия элиты, исповедовавшей высокие идеалы тридентского католицизма. Впрочем, у нас нет возможности определить, какой процент от всего духовенства составляла эта элита.
Хотя Тридентский собор дал мощный толчок религиозной активности, необходимо признать, что значительная часть этой активности шла от духовных движений, существовавших в Испании задолго до собора, закрывшегося в 1565 году. Да, формально движения alumbrados и приверженцев доктрины Эразма были подавлены, но духовная жажда, которая когда-то вдохновляла их, неудержимо пробивала себе дорогу новыми путями, вырываясь на поверхность новым оживлением духовной жизни 1560—1570-х годов. В частности, неоплатонический подтекст этих движений и их настоятельное тяготение к внутреннему благочестию и прямому контакту души с Господом вызывали искренний отклик у обитателей монастырей и конвентов. В таких местах он нашел свое выражение в новом всплеске мистицизма, которым так славилась Кастилия в конце XVI века. Инквизиция ответила на это, сначала поместив в Индекс 1559 года большое количество мистических трудов. Но если, как считал Мельчор Кано, склонность к внутренней форме религиозной жизни была величайшей ересью века, то эта склонность укоренилась так глубоко, что вытравить ее оказалось невозможно. Более того, монахов и монахинь едва ли можно было рассматривать как естественных союзников Эразма, посвятившего жизнь нападкам на них. В конце концов, убедившись, что мистическое движение можно с легкостью держать под контролем в стенах монастырей и, следовательно, оно не представляет такой большой опасности, как предполагалось первоначально, инквизиция изменила свою политику и решила проявлять к мистикам терпимость. Результатом стал совершенно невероятный всплеск мистической и аскетической литературы. Атмосфера благоприятствовала тому, чтобы реформаторское движение повсеместно набирало силу, и национальный крестовый поход против ислама и протестантизма близился к кульминации. Был еще природный гений святой Терезы Авильской, которая вдохновляла других своим примером и с таким воодушевлением комментировала труды родственных ей по духу авторов, например Луиса де Гранада, что сочинения мистиков снискали определенную популярность. Особенно удачным было то, что расцвет мистической литературы пришелся на время, когда народный язык достиг выдающегося качества в литературных произведениях, и мистики, описывая свое ревностное стремление к единению с божественной душой, могли с необычайной непосредственностью выражать свои личные чувства как в прозе, так и в стихах.
В этой личной внутренней религиозности мистики находили прибежище от хаоса и смятения жизни. Однако другие люди предпочитали прямое противостояние с религиозными и интеллектуальными проблемами эпохи. Самой злободневной из этих проблем в мире Контрреформации были взаимоотношения религии с гуманистической культурой Ренессанса. В некоторых областях, например в политической мысли, вызов был очевиден. Испания конца XVI века породила целую плеяду таких писателей, как Ариас Монтано и Хесус Педро де Рибаденейра, которые старались опровергнуть учение язычника Макиавелли, подтверждая схоластическую доктрину, что всякая власть идет от Бога и ее проявление должно подчиняться диктату естественного права, заложенного в человеческих сердцах. Однако в других сферах этот вызов принимал более изощренные формы, и отвечать на него было не так просто, хотя, в конечном счете, ответ оказался более удовлетворительным, чем тот, что давали теоретики в сфере политики. Корни ренессансного гуманизма лежали в неоплатонизме, так сильно привлекавшем более ранних испанских авторов XVI века. Особенно явно это проявлялось в моде на пасторальные романы с их идеализированным образом земного рая, который так трудно было примирить с христианской доктриной грехопадения человека. Это фундаментальное несоответствие означало, что рано или поздно возникнет реакция, направленная и против идеализма культуры Ренессанса, и против ее антропоцентричности. Как показала кампания против сторонников Эразма, в Кастилии было достаточно много консерваторов, готовых отвергнуть всю ренессансную традицию в целом. Но им противостоял целый ряд других людей, таких как Луис де Леон и Алонсо Гудиель, желавших по возможности сохранить идеалы Ренессанса и использовать их, чтобы вдохнуть новую жизнь в римский католицизм эпохи, наступившей после Тридентского собора.
Работа по соединению идеалов Ренессанса и Конрреформации была проделана в последние десятилетия XVI века. В философии она началась с возрождения и обновления схоластической школы университета Саламанки. В литературе она приняла форму постепенного перехода от идеализма к реализму, думающему о мире, извращенном человеческой греховностью, искупить которую можно только добрыми делами и абсолютной верой в спасительную милость Господа. Если знаменитый плутовской роман Lazarillo de Tormes («Ласарильо с Тормеса». – Пер.), изданный в 1554 году, уже был реалистичен по духу, то Матео Алеману в его романе 1599 года Guzman de Alfarache («Гусман де Альфараче». – Пер.) оставалось лишь превратить воспоминания плута в язвительно реалистичную автобиографию обращенного грешника – в книгу, наполненную всепоглощающим ощущением греха. В этих шедеврах испанской литературы конца XVI – начала XVII века проявилось не только новое осознание присущей человеку греховности, но и новый интерес к человеческой психологии, вероятно кое-что позаимствовавший у движения мистиков предшествующих десятилетий. Но для полного перехода к суровому реализму конца XVI века требовался еще один элемент. Это способность показать моральные и материальные проблемы конкретного человека на фоне его социального окружения. И именно неудачи, выпавшие на долю Испании в последние десять – пятнадцать лет века, позволили каким-то образом вдруг сфокусировать картину и дали испанским авторам их четкое видение невыразимой сложности бытия, когда они с непониманием и разочарованием наблюдали трагедию, постигшую нацию, оставленную своим Господом.
Нет сомнения, что международный религиозный конфликт резко обострил религиозную и интеллектуальную восприимчивость испанцев, поставив их перед лицом вызовов, которые они часто и победоносно принимали. Но думается, что за это они платили высокую цену, поскольку отдельные ученые подвергались преследованиям, а на выражение новых идей были наложены новые ограничения. В атмосфере Испании конца XVI века витало нечто удушающее, поскольку религиозная жизнь страны стала слишком интенсивной, и способов ускользнуть от нее было слишком мало. Наверно, естественно, что в крепости, так хорошо защищенной от внешнего мира, изобиловали вражда и соперничество. Годами длились раздоры между различными религиозными орденами, а внутри самих орденов шла борьба за власть между консерваторами и прогрессистами. Особым нападкам со стороны белого духовенства и других орденов – в частности, доминиканцев – подвергались иезуиты, которых подозревали в том, что у них нашли прибежище идеи alumbrados и другие еретические тенденции. Сам Филипп II под влиянием Мельчора Кано и Ариаса Монтано испытывал к ним сильное недоверие и несколько раз пытался удержать Папскую курию от предоставления привилегий ордену, который уже практически не поддавался контролю со стороны инквизиции и короны. По мере того как иезуиты, не смущаясь холодностью короля, успешно укрепляли свои позиции, градус религиозно противостояния становился все выше и выше. Он достиг предела в 1588 году после публикации в Лиссабоне книги испанского иезуита Луиса Молина, которая положила начало яростному спору между иезуитами и доминиканцами по проблеме благодати и свободной воли.
Внутри орденов тоже наблюдались ожесточенные конфликты. Соперничество среди августинцев сыграло свою роль в аресте инквизицией Луиса де Леон; реформа кармелиток, начатая святой Терезой, была остановлена в 1580 году из-за недовольства внутри ордена, руководимого консерватором Николасом Дориа. В действительности эти распри, которые усугубляла личная вражда, являлись отражением продолжающейся борьбы между сторонниками ренессанса и его противниками, между теми, кто принимал определенные элементы гуманистической традиции, и теми, кто их отрицал.
В этой борьбе было растрачено огромное количество энергии. И если последующие поколения оказались пропитаны духом пораженчества, то, возможно, причина в том, что напряжение, вызванное этим конфликтом, в конечном счете оказалось слишком большим. Испания середины XVI века не только боролась с маврами и протестантами, но и пыталась разрешить внутренние противоречия, порожденные присутствием конверос и мавров. Одновременно с этим перед ней встала сложнейшая задача определиться в своих отношениях с Европой, которая в равной степени привлекала и отталкивала ее. При таких обстоятельствах неудивительно, что она дрогнула. В какой-то момент казалось, что решение просто и враг понятен. Пока Валдес и Кано вели крестовый поход у себя дома, насаждая испанское христианство вместо христианства Эразма, герцог Альба вел крестовый поход, стремясь сделать то же самое в мятежных Нидерландах. Но крестовый поход по самой своей природе имеет тенденцию все упрощать и иногда порождает больше проблем, чем решает. Пока эти крестоносцы верили в свою миссию, испанская религиозная жизнь бурлила с особенной силой. Но воинствующую веру невозможно постоянно поддерживать в состоянии горения, и уже к 1570-м годам начало приходить понимание, что вместе с ересью в этом огне погибло что-то неоценимо ценное.
Глава 7. Один монарх, одна империя, один меч
Король и двор
В сонете, адресованном Филиппу II, поэт Эрнандо Акунья выразил надежду, что неизбежно наступит день, когда в мире останется одно стадо, один пастух и «один монарх, одна империя, один меч». Это пожелание было идеально просчитанным обращением к королю, который видел единственную надежду на спасение охваченного войной и погрязшего в ереси мира в объединении под своей властью. И эта уверенность не была вызвана чрезмерным высокомерием. Скорее, она шла от осознания Филиппом миссии, возложенной на него Творцом. Как король он должен был исполнять роль защитника, во-первых, Господа и, во-вторых (по его поручению), своих подданных, скромным слугой которых он являлся, «потому что не народ существует ради князя, а князь поставлен по воле народа». Король должен «работать» ради вверенного его попечению народа – trabajar para el pueblo. Его задача защищать народ от иноземных врагов и вершить правосудие между людьми, потому что хорошее правление – это