справедливое правление, когда король вознаграждает добрых, наказывает злых и видит, что права и собственность всех людей, независимо от их положения, остаются неприкосновенными.
Человека, на которого возлагалась такая задача, тщательно готовили к его поприщу. Карл V передал своему сыну высокое чувство долга, отразившееся в его знаменитых конфиденциальных наставлениях, подготовленных для Филиппа перед отъездом из Испании в 1543 году. Он советовал Филиппу всегда иметь перед глазами образ Бога и прислушиваться к словам хороших советников, никогда не давать воли гневу, никогда не «обижать» инквизицию и следить, чтобы при отправлении правосудия не было места коррупции. Филипп, питавший к отцу уважение, граничащее с благоговением, всегда скрупулезно выполнял эти наставления. Он всегда сравнивал себя с отцом, отчаянно пытаясь жить согласно идеализированному образу великого императора, и это, в свою очередь, заставляло его остро ощущать собственные несовершенства. Ощущение несоответствия лишь усиливало его нерешительность, которая, вероятно, была наследственной чертой Габсбургов. Постоянно нуждаясь в советах, но сомневаясь в мотивах тех, кто их давал, он бесконечно тянул время при принятии решения. Будучи человеком слабым, Филипп старался избегать сильных личностей, решительности которых он завидовал, а силы боялся. Вместо этого он обращался за советом к таким безликим, но изворотливым персонажам, как Руй Гомес или Матео Васкес, которые прибегали к намекам там, где Альба отдавал приказы. Подозрительный и в то же время доверчивый Филипп чувствовал себя в полной безопасности только среди официальных бумаг, которые он постоянно читал, помечал, комментировал или исправлял, как будто надеялся найти в них идеальное решение неразрешимых проблем, которое каким-то чудом избавит его от мучительной обязанности решать самому.
Однако его колебаниям и нерешительности противостояло незыблемое чувство долга перед Господом и подданными и страстное желание жить в соответствии с высокими моральными обязательствами, присущими концепции королевской власти, которая глубоко укоренилась и в схоластической традиции, и в сознании кастильского народа. Король, пренебрегавший моральным законом и переходивший границы справедливости, становился тираном, и люди, по общему убеждению, могли не подчиняться приказам такого правителя.
Таким образом, духовники короля и придворные теологи играли положительную роль, давая суверену советы по всем вопросам, которые могли стать проблемой для его совести, а он, в свою очередь, имел определенные моральные обязательства, заставлявшие следовать их советам. С 1566 года у Филиппа вошло в привычку консультироваться со своими теологами по поводу законности его религиозной политики в Нидерландах, а в 1580 году он собрал хунту, состоявшую из фра Дьего де Чавеса, фра Педро де Каскалеса и королевского капеллана Ариаса Монтано, чтобы они посоветовали, оправданно ли будет применить силу, чтобы обеспечить себе наследование португальского престола.
Поскольку вся власть идет от Бога, король обязан поддерживать справедливость и исправлять неправедное. Филипп относился к этой обязанности очень серьезно. Известно несколько случаев его вмешательства, связанных с предполагаемой судебной ошибкой: случай, когда oidor из chancilleria (апелляционного суда) Вальядолида проявил высокомерие в отношении коррехидора из Мадригал-де-лас-Алтас-Торрес; и случай, когда в 1596 году король нашел время написать председателю chancilleria Вальядолида о деле солдата, которого высекли, не предоставив ему возможности оправдаться. Он считал, что на него возложена моральная обязанность быть щепетильным в отношении свобод и фуэроса (общего свода законов средневековых государств Пиренейского полуострова), но в случае противоречия между двумя законами превалировать должен более высокий. Это означало, что фуэрос не могли использоваться как предлог для разжигания беспорядков. В этом на собственном опыте убедились в 1593 году студенты из университета Саламанки, когда они на основании своего привилегированного статуса попытались сопротивляться королевским представителям. Король приказал наказать их «в соответствии с законами наших королевств, невзирая на предоставленные нами привилегии».
Больше всего современников поражала готовность короля позволять правосудию идти своим ходом, даже в ущерб его собственным интересам и благополучию. Балтасар Порреньо, собравший в своей книге Dichos y Hechos del Rey Don Felipe II («Изречения и деяния короля Филиппа II». – Пер.) бесчисленное множество рассказов о Филиппе II, постоянно настаивает на этом и цитирует слова короля, сказанные советнику о сомнительном случае, в котором были замешаны финансовые интересы короны: «Доктор, запишите и сообщите Совету, что в сомнительных случаях вердикт всегда должен выноситься не в мою пользу». Но самым вопиющим случаем беспощадного подчинения всех личных соображений короля общественному благу стало ужасное и абсурдное дело об аресте и смерти дона Карлоса.
Дон Карлос, сын Филиппа от его первой жены Марии Португальской, вырос невероятно порочным человеком, не умевшим сдерживать свои страсти и совершенно непригодным для управления империей. К этому следует добавить его глубокую ненависть к отцу и непомерные амбиции, которые смогли довести его до выражения симпатии к голландским бунтовщикам. 18 января 1568 года в одиннадцать часов ночи странная процессия, состоявшая из короля, герцога Фериа, Руя Гомеса и других членов Королевского совета, спустилась в спальню двадцатитрехлетнего принца. Когда они открыли дверь, министры бросились вперед и схватили кинжал и аркебузу, которые принц всегда держал у изголовья своей кровати. После тягостной сцены, когда Филипп объявил испуганному сыну, что отныне будет обращаться с ним не как отец, а как король, спальню закрыли, у двери выставили стражу, и дон Карлос оказался в заточении. Через четыре дня король написал председателю chancilleria Вальядолида об аресте сына как о мере, ставшей необходимой «во имя Бога и общественного благополучия».
Подданные открыто критиковали действия короля. Принц, несмотря на свои ошибки, не совершил ничего криминального, и королевский суд был воспринят как слишком суровый. Встревоженный массовым недовольством, Филипп написал грандам, епископам и городским советам, объясняя, что арест принца был делом совершенно необходимым, и дал понять, что не желает ничего слышать по этому поводу. Это не помешало государствам Арагонской короны отправить в Мадрид посольство с требованием разъяснений, которые так и не последовали. Король хранил ледяное молчание об этом деле, отчасти, безусловно, потому, что злоключения сына глубоко ранили его. Однако судьба наследника испанского трона вызывала всеобщий интерес, и ничто не могло остановить волну слухов и спекуляций как внутри самой Испании, так и за ее пределами. Впоследствии, когда 24 июля злополучный дон Карлос скончался, окончательно подорвав свое и без того неважное здоровье сочетанием голодовок и сильнодействующих лекарств, сразу же родилось наихудшее из всех возможных предположений – король отравил своего сына. После этого в течение многих лет по Европе ходили самые зловещие слухи, пока дело не дошло до того, что Вильгельм Оранский в своей знаменитой Apology 1581 года выдвинул против короля официальное обвинение.
Судя по всему, нет никаких оснований сомневаться в том, что арест принца был необходимостью, а его смерть – случайностью. Однако есть нечто жуткое в облике короля, чье чувство долга оставалось настолько непреклонным, что он не мог себе позволить посетить сына даже в последние часы его агонии. И не от бесчувствия. Смерть дона Карлоса глубоко ранила Филиппа и стала первой потерей в тот год, которому суждено было стать годом тяжелых утрат. Осенью 1568 года умерла его третья, горячо любимая жена Элеонора Валуа, родившая ему дочерей Изабеллу Клару Евгению и Катерину. В 1570 году Филипп женился в четвертый раз. Его женой стала Анна Австрийская, дочь его сестры Марии и кузена, императора Максимилиана II. Но из пятерых детей, которых она ему родила до своей смерти в 1580 году, дольше восьми лет прожил только будущий Филипп III. За время его жизни перед глазами Филиппа II прошла бесконечная вереница похоронных процессий – трагическое напоминание о смертности принцев, – и, чтобы скрыть свою печаль, король приучился сохранять ледяное самообладание и с удвоенной энергией посвятил себя своим одиноким трудам.
Возможно, иногда, глядя на мир глазами профессионального правителя, Филипп задумчиво вздыхал о спокойной жизни дворянина с доходом в 6000 дукатов в год, но он безжалостно подавлял все личные радости и горести, когда они мешали исполнению его королевского долга. Тем не менее ему удалось обеспечить себе определенную частную жизнь, построив Эскориал – отчасти дворец, отчасти монастырь, отчасти мавзолей, – куда он мог удалиться от посторонних взглядов и посвятить немногие часы отдыха своей библиотеке и картинам. Филипп был большим знатоком и щедрым покровителем искусства и художников и проявлял большой личный интерес к строительству Эскориала, которым руководил Хуан Баутиста де Толедо и его ученик Хуан де Эррера. Работа началась в 1563-м и закончилась в 1584 году и стала блестящим памятником этому королю и его эпохе. В Эскориале с его строгим фасадом не осталось ничего от пышности стиля платереско, характерного для раннего испанского ренессанса. Его сменила холодная симметрия нарождавшегося классицизма, имперского, величественного и отстраненного, прекрасно символизировавшего победу ограничений, царивших в Испании Контрреформации, и триумф авторитарной королевской власти над разрушительными силами анархии.
Математические принципы гармонии, характерные для архитектуры Эскориала, были использованы и при выборе столицы. В 1561 году испанский двор, который до сих пор странствовал по стране, переехал из Толедо в Мадрид. Похоже, в то время этот переезд не был окончательным, но Мадрид находился достаточно близко от Эскориала и постепенно его стали считать столицей монархии. Единственным реальным основанием, позволявшим этому городу претендовать на такую честь, являлось его географическое положение – положение математического центра Испании, сделавшее выбор в его пользу в своем роде неизбежным. По выражению хроникера Кабреры, «это правильно, чтобы у такой великой монархии был город, который стал бы ее сердцем – жизненно важным центром в середине всего организма. Город, способный служить в равной степени всем ее частям во времена мира и войны».