о том, как подступиться к задаче возрождения страны, в которой оба чувствовали себя чужаками. Кортесы Кастилии, которые в тот момент могли бы очнуться и прийти в себя, уже давно превратились в форум, где procuradores отстаивали интересы своего собственного привилегированного класса, поэтому то, что после 1665 года они прекратили собираться, не вызвало ни у кого глубоких сожалений. Кастильская аристократия тоже оказалась не способна заполнить вакуум, порожденный упадком королевской власти. Крупнейшим аристократическим домам удалось пережить экономические шторма середины века благодаря владению огромными неотчуждаемыми поместьями. Но за исключением одного-двух человек, таких как граф Оропеса, их представители являли собой такую законченную посредственность, что не могли внести никакого вклада в дело спасения своей страны. Моральное и интеллектуальное банкротство кастильского правящего класса, которое так возмущало графа-герцога одним поколением раньше, теперь проявилось в полной мере в самый неподходящий для этого момент.
В то время как советы, лишившиеся направляющего воздействия сверху, соперничали друг с другом за старшинство и юрисдикцию, политические авантюристы плели интриги, добиваясь благосклонности двора. Отец Нитгард нажил себе множество врагов, не последним из которых был дон Хуан Хосе Австрийский. Опасаясь неминуемого ареста, дон Хуан в 1668 году бежал сначала в Арагон, а затем в Каталонию. За зиму ему удалось собрать вокруг себя энергичных сторонников из левантийских королевств, и потом, когда в начале 1669 года он двинулся в Мадрид с намерением договориться с королевой, его на всем пути сопровождали одобрительные приветствия. По мере приближения к столице дон Хуан все больше походил на героя-завоевателя, отчего он преисполнился такой уверенности, что, подойдя к Торрехон-де-Ардос, потребовать смещения Нитгарда. На следующий день, 25 февраля 1669 года, Нитгард поспешно покинул Мадрид, и триумф дона Хуана казался окончательным.
Переворот, начатый доном Хуаном Хосе в 1669 году, имел определенное символическое значение, поскольку это был первый случай в современной испанской истории, когда периферия полуострова сделала попытку получить контроль над правительством в Мадриде. Это, в свою очередь, намекало на очень важное изменение в балансе политических сил внутри Испании. До 1640 года вопрос всегда стоял о вмешательстве Кастилии в жизнь периферийных провинций, но теперь периферийные провинции впервые сделали робкую попытку вмешаться в дела Кастилии. Несмотря на то что дон Хуан наделал массу глупостей, прецедент был создан, и в некотором смысле он давал надежду, поскольку предполагал, что Арагон и Каталония начинали выходить из политической изоляции и проявлять озабоченность состоянием монархии, чего так настойчиво и безрезультатно добивался от них Оливарес.
Дону Хуану не хватало политических навыков, чтобы воспользоваться ситуацией, которая определенно повернулась в его пользу. Он добился от королевы создания Junta de Alivios, которая должна была провести далекоидущие реформы, но смог внести лишь небольшие изменения в кастильскую налоговую систему, а базовые проблемы снова остались нетронутыми. Пока дон Хуан никак не мог решиться присвоить себе верховную власть, королева укрепила свои позиции, создав королевскую гвардию под названием Guardia Chamberga, которой командовал один из самых непримиримых противников дона Хуана, маркиз Айтона. То ли потому, что он боялся втянуть Кастилию в гражданскую войну, то ли потому, что сомневался в собственной силе, но дон Хуан ничего не сделал, чтобы форсировать события. В какой-то момент его положение стало казаться безвыходным, но потом дон Хуан всех удивил, приняв от королевы предложение занять пост вице-короля Арагона, и покорно покинул окрестности столицы.
После провала бескровного переворота дона Хуана власть в Мадриде попала в руки андалузского авантюриста, завоевавшего расположение королевы. Это был сын армейского капитана, Фернандо де Валенсуэла. Ему удалось снискать любовь жителей Мадрида, обеспечив им дешевый хлеб и бой быков, но он столкнулся с враждебностью со стороны дона Хуана Хосе и с оппозицией грандов, которых возмущал его стремительный взлет в круг высшей аристократии. Когда в 1675 году Карл II был официально провозглашен совершеннолетним, ожидалось, что Валенсуэлу заменит дон Хуан Хосе, но дон Хуан снова дал себя обойти, и королева-мать и Валенсуэла сумели удержаться у власти.
Теперь политическая жизнь Кастилии начала приобретать черты комической оперы, которыми она стала так знаменита в будущем. Именно в тот момент впервые появился один из главных ингредиентов кастильской политической жизни XIX века – pronunciamiento (букв. «провозглашение», в политике – военный переворот. – Пер.). Когда гранды, разгневанные тем, что Валенсуэла вошел в их круг, собрались в декабре 1676 года, чтобы потребовать от королевы призвать дона Хуана, последний начал поход на Мадрид во главе армии, воевавшей в Каталонии с французами. Королева приняла единственное возможное для нее решение и предложила ему возглавить правительство. Валенсуэла был арестован и отправлен в ссылку на Филиппины. Оттуда он перебрался в Мексику, где падение с лошади завершило его впечатляющую карьеру таким же впечатляющим образом.
С 1677 года и до внезапной смерти дона Хуана Хосе в 1679-м его правительство отметилось лишь разочарованием у себя дома и унижением за рубежом. С 1673 года Испания вела войну с Францией, в которой основным полем битвы была Каталония. Надежды Испании на возвращение Руссельона оказались похоронены вспыхнувшим в 1674 году восстанием на Сицилии и необходимостью оставить военные действия на границе с Францией, чтобы отправить войска для подавления мятежа на острове. Несмотря на то что французского вторжения на Сицилию удалось избежать, Неймегенский мир, положивший в 1678 году конец войне, ознаменовал дальнейшее падение международного престижа Испании. Она потеряла не только ряд важных городов в Нидерландах, но и всю область Франш-Конте, с 1674 года перешедшую в руки французов. Империю, которой правил Карл V, лишали одной территории за другой, а Кастилия была слишком слаба, чтобы прийти им на помощь. Да и сама Кастилия шла ко дну под безнадежным управлением дона Хуана. Спаситель Испании, которого так ждали, показал полную неспособность осуществлять власть, как только она оказалась в его руках. Когда выяснилось, что дон Хуан не способен справиться даже с самыми очевидными злоупотреблениями, он лишился поддержки армии, церкви и населения и стал предметом безжалостных насмешек на улицах столицы. Его смерть в 1679 году слишком запоздала, чтобы спасти его репутацию. Он умер, как жил – первый в череде фальшивых лидеров, от которых кастильцы ждали всего, но не получили ничего.
Именно в годы между смертью дона Хуана Хосе и падением в 1685 году его бесталанного преемника, графа Мединасели, судьба Кастилии достигла низшей точки падения. Французский посланник маркиз де Виллар был шокирован ухудшением ситуации, произошедшим с момента его первой миссии в Мадриде в 1668 году. Хотя «власть и политика испанцев неуклонно слабеют… с начала века», изменения «за последние годы стали такими огромными, что их можно наблюдать буквально год от года». Слабый король и его слабый министр Мединасели опустились до «слепой зависимости» от советов, в особенности Государственного совета – «собрания двадцати четырех персон, не обладающих ни умом, ни опытом», таких как герцог Медина де лас Торрес, который «провел всю свою жизнь в Мадриде в полной праздности, коротая ее между едой и сном». Все важные посты в государстве и армии уходили исключительно знати. За последние сорок лет ведомства по сбору налогов и налоговые трибуналы разрослись до невероятной степени. В результате «было бы трудно описать в полной мере беспорядок, царящий в управлении Испанией», и как следствие, нищету, в которую погрузилась Кастилия.
У нас нет причин сомневаться в точности описания Виллара. Начало 1680-х годов действительно характеризовалось в Кастилии полным административным и экономическим коллапсом. Помимо сырой шерсти, у Кастилии не осталось других экспортных товаров, которые могли бы привлечь иностранные капиталы, и две трети серебра, вывозимого из Америки, уходили напрямую иностранцам, даже не попадая в Испанию. В довершение всего кастильские деньги теперь приближались к вершине своей головокружительной карьеры. В последние годы царствования Филиппа IV лаж на серебро относительно веллона вырос до 150 процентов, и последняя монетарная мера – дефляционный декрет октября 1664 года – смогла снизить его лишь на какой-то короткий срок. К середине 1665 года он снова достиг 115 процентов, к 1670 году – 150 процентов, а к 1675-му – 200 процентов. В 1670-х годах цены на товары в Кастилии резко выросли, и к концу десятилетия новые дефляционные меры стали неизбежны. Попытка была предпринята 10 февраля 1680 года, когда «хорошие» веллоны, отчеканенные с 1660 года, были девальвированы наполовину. Декрет вызвал страшный обвал цен и череду банкротств, начиная с самых верхов и ниже. Стал широко распространяться бартер; в Толедо и Мадриде вспыхнули бунты; королевская семья не смогла собрать достаточно денег даже на ежегодную поездку в Аранхуэс; и – что более серьезно – были уничтожены последние остатки кастильского производства.
Экономический паралич Кастилии в 1680-х годах сопровождался параличом ее культурной и интеллектуальной жизни. Тягостные годы в конце царствования Филиппа IV, по крайней мере, скрашивал закатный блеск великих культурных достижений Кастилии. Но Грасиан умер в 1658 году, Веласкес – в 1660-м, а Сурбаран – в 1664 году. С уходом Кальдерона де ла Барка в 1681-м и годом позже Мурильо исчезли последние литературные и художественные светила поколения золотого века. Эти люди не оставили достойных преемников. В то время когда пытливые умы в других частях Европы обращались к философским и научным исследованиям, в Кастилии дух познания практически угас. Остались лишь отдельные изолированные группы ученых, но уровень образования упал, а университеты ударились в самый бесплодный томизм и демонстрировали враждебность по отношению к любым изменениям.