«ОБ АНГЕЛАХ» (1927–1928)
БЕЗВЕСТНЫЙ АНГЕЛПеревод Б. Дубина
Тоска о зените!
Оттуда я родом…
Взгляните.
Невидимы крылья,
ведь я в человечьей одежде.
Безвестный прохожий.
Уже незнакомец, и кто там
упомнит, каким я был прежде?
Вместо сандалий — туфли на коже.
И не туника, а куртка да брюки
на мне с отворотом.
Кто я, ответь?
И все же оттуда я родом…
Взгляните.
ПЕСЕНКА НЕВЕЗУЧЕГО АНГЕЛАПеревод Б. Дубина
Бессрочно в пути, —
ты вал, что вздымает,
чтоб, схлынув, уйти.
Ищу в океане.
Всегда на бегу, —
ты вихрь, чье дыханье
поймать не могу.
Ищу на снегу.
Безмолвье и тайна, —
ты твердь, что в веках
кружит неустанно.
Ищу в облаках.
ПРИГЛАШЕНИЕ В ВОЗДУХПеревод К. Азадовского
Я тебя приглашаю в воздух,
мрак двадцати столетий,
к истине света, в воздух,
воздух, воздух, воздух.
Мрак, ты молчишь, скрываясь,
в темной пещере мира,
забыв тот шелест, который,
рождаясь, дал тебе воздух,
воздух, воздух, воздух.
Двадцать могильных склепов,
двадцать пустых столетий,
в черных тоннелях мрака
скрывших и свет и воздух,
воздух, воздух, воздух.
К вершинам, о мрак, к вершинам
истины света, в воздух,
воздух, воздух, воздух.
НАВАЖДЕНИЕПеревод Б. Дубина
Кто-то, став за плечами,
тебя ослепляет речами.
За спиной невидимкою
замер.
Только голос, дремотный
и блеклый.
Только голос, что дымкою
перед глазами.
И слова — как фальшивые стекла.
В золотистом туннеле,
в кривых зеркалах утопая, —
ты сойдешь в подземелье
со смертью своею, слепая.
В подземелье, слепая,
со смертью своею одной.
Только кто-то и там
за спиной.
ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ О НЕБЕПеревод Б. Дубина
Посвящается Густаво Адольфо Беккеру{170}
Пролог
Нисколько еще не сравнялось ни розе, ни серафиму.
До блеянья и стенанья.
Когда лишь гадала денница:
девочкой море, мальчиком ли родится.
Когда лишь мечталось ветру пригладить пряди,
огню — гвоздики зажечь и щеки,
воде — неумелого рта напиться, горя от жажды.
Еще не настали тела, имена и сроки.
Тогда, вспоминаю я, в небесах, однажды…
Воспоминание первое
…лилией, что надломили…
Шла она, поникая лилией отрешенной,
птицей, что знает о верном своем рожденье, —
слепо глядясь в луну, где себе же снилась,
в тишь ледяную, чьи кверху вели ступени.
В тишь глазка потайного.
Это было до арфы, до ливня, до первого слова.
Брела в забытьи.
И белой питомицей ветра
дрожала, как звезды и кроны.
О, стан ее, стебель зеленый!
…Как звезды мои,
что, не зная о ней той порою,
утопили ее в двух морях,
две лагуны в очах ее роя.
И помню я…
Нет ни следа: за спиною — лишь прах.
Воспоминание второе
…звук поцелуев
и биенье крыльев…
Раньше еще,
много раньше, чем тьме возмутиться
и горючим перьям усеять землю,
и за ландыши гибнуть птицам.
Раньше, раньше, чем ты захотела
найти и обнять мое тело.
О, задолго до тела!
Когда еще души царили.
Когда ликом, который лишь небо венчало,
ты династии снов положила начало.
Когда прах мой из небытия
подняла ты своей первозданною речью.
Тогда пробил час нашей встречи.
Воспоминание третье
…сквозь твой раскрытый веер
перисто-золотой…
Еще вальсы небес не венчали сирень со снегом,
ветру не снилось, как могут петь твои прядки,
в книгах по воле монаршей не погребали фиалок.
Нет.
В те года еще в клюве касатки
не кочевали по свету наши инициалы.
И вьюнок с колокольчиком вместе
погибали, ища балюстрад и созвездий.
В те года
ни цветка не склонялось на плечи голубки.
И сквозь веер твой хрупкий —
первый наш месяц тогда.
Из книги«ПРОПОВЕДИ И ЖИЛИЩА» (1929–1930)Перевод С. Гончаренко
ВЫ — ГЛУХИЕ
Я чувствую, как движутся острова,
как земля удивляется мне — человеку,
непохожему на своего двойника, который
заставляет друзей убивать себя вечер за вечером.
Берега, грустящие о том, что они неподвижны,
что глаза их навечно прикованы к морю,
а вся настоящая жизнь протекает у них за спиной,
эти упавшие ничком берега понимают,
что они тоже бредут в далекую даль
и уносят меня с собою, не зная,
как зовут меня и
сколько именно раз ненавидели меня и любили
те, кто в это пустынное время, должно быть, меня
вспоминает
и проклинает меня
за боль, которую я причинил почти ненароком,
за смелый мой замысел, который не сбылся,
за страсть, которую я обуздал на краю
окровавленной бездны.
Друзья мои!
Неужели вы не чувствуете, как движутся острова?
Не слышите, как ухожу я в далекую даль?
Не видите, как я плыву по теченью,
которое медленно впадает в покой
оцепеневших морей и застывших небес?
Я слышу, как бессильно рыдает Земля,
пытавшаяся поспеть за мною, все убыстряя
вращенье, покуда не стала совсем неподвижной,
распылившись по всей раскаленной орбите,
так что даже менее смелые звезды
легко пронзают ее навылет.
Слышите, как она плачет?
Я чувствую, как движутся острова.
ЭТО УЖЕ ТАК
С каждым разом все ниже,
все дальше от поля, истоптанного сапогами
враждующих сторон,
от тех, кто вполголоса мне взгромоздился на плечи
и хотел бы меня удержать, словно это клочок
убывающей территории.
Я вижу, как параллельно моему телу
пробегает холодным ознобом струя моей крови.
И этот красный язык,
эта гортань, чье призванье — иссушить последнюю
капельку влаги,
которая слышится в каждом «прощай»,
этот язык, это горло наливают свинцовой тяжестью мир,
заставляя меня онеметь раньше времени.
Там, внизу,
потерявшись в пристальном свете, который
меня освещает,
словно еще одного мертвеца
среди сонма убитых,
в двух шагах от имен, распыленных по ветру,
печалясь печалью того, кто так и не смог
рассказать о своей одиссее,
я жду тебя — справа и слева от всех чересчур одиноких.
Из книги«ПОЭТ НА УЛИЦЕ» (1931–1935)
«Дети Эстремадуры»Перевод М. Квятковской
Их терзают то зной, то холод.
Кто одел их в лохмотья эти?
Поливают их ливни,
и на голой земле они спят.
Кто разрушил дома ребят?
Они не знают
имен далеких светил.
Кто школы для них закрыл?
Дети Эстремадуры,
печальные дети…
Кто похитил их детство?
РОМАНС О КРЕСТЬЯНАХ ИЗ СОРИТЫ{175}Перевод И. Смирнова
Бредут батраки по дороге,
голод шагает за ними.
Если тощие свиньи
желуди в роще не тронут,
крестьяне их соберут.
Но в роще рыщет недаром
Гомес, а с ним жандармы,
и выстрелы воздух рвут.
Крестьянам обещано поле.
Будет обет исполнен:
в поле их трупы найдут.
Все окна настежь раскрыты —
по улицам скорбной Сориты
мертвое тело несут.
Сорита, ты протестуешь,
но истину вспомни простую:
работающий да не ест!
Не жди от богатых мира.
Видишь: темнеют мундиры.
Видишь: штыков не счесть.
Слышишь, как, воплям вторя,
тупо стучат затворы.
В кого ты стреляешь, жандарм?
Матери стонут и дети.
Хлещет свинцовый ветер
и раздувает пожар.
Им обещают землю.
Их зарывают в землю.
Кровь по полям течет.
За все расплата настанет.
Близится час восстанья.
Готовьтесь к нему, крестьяне.
Объединившись — вперед!
ДИАЛОГ МЕЖДУ РЕВОЛЮЦИЕЙ И ПОЭТОМПеревод И. Смирнова
Следуй примеру.
«Тебя тяготят сомненья.
Усталость и страх — две тени —
прячутся впереди.
Следуй примеру! В мой облик вглядись:
страх мне неведом, неведомы мне сомненья,
усталости нет в груди».
«Верный примеру, я огляделся вокруг:
зловеще плещет кровавый
поток и слева и справа…
Тяжко мне, алая слава,
но я за тобой иду.
Верен тебе и не сломлен мой дух.
Я повторяю: если тебя потеряю,
алая слава, то где я себя найду?»
ЕСЛИ БЫ ЛОПЕ ВОСКРЕС…Перевод И. Смирнова
…Совсем еще новый серп.
Могила качнулась — и разом,
в тяжелой запутавшись рясе,
от страха монах затрясся
(белее горного снега) —
то ожил Лопе де Вега!
Мы серп тебе в руки вложим,
разить без пощады он может,
чтоб жатва была такой же,
какая у нас теперь.
Серп мы вручаем тебе.
Бери его, режь, режь —
совсем еще новый серп.
Красные косы сверкают,
гудят под ногами камни,
и головы, что веками
для нас были солнца выше,
на землю слетают нынче.
Режь, режь, режь —
совсем еще новый серп.
Да будет удар твой точен,
да будет твой труд закончен,
пусть бубен до ночи рокочет,
пока еще кровью долина
жажду не утолила.
Режь, режь, режь —
совсем еще новый серп.
Крестьяне идут за тобою,
одной они связаны болью,
любовью одной и судьбою.
Ими твой серп отточен —
шумит Овечий источник{177}.
Режь, режь, режь —
совсем еще новый серп.
Прекрасна жатва такая.
За ней молотьба наступает,
усыпано поле снопами,
и каждый кровью окрашен.
Испания будет нашей!
Режь, режь, режь —
совсем еще новый серп.
ПРИЗЫВ ГОРНЯКА{178}Перевод Ф. Кельина
Эй, эй, эй!
Больше шахты я не рою,
я — забойщик, я — горняк…
Эй, товарищ, эй, земляк,
подходи — и в путь со мною…
Видишь, медленно идет
важный тополь по оврагу;
крикни — пусть прибавит шагу,
пусть лачугу стережет,
обойдет хлеба дозором.
Что? Как видно, за грехи
все похищено сеньором?
Эй, в дорогу, пастухи!
А стада? Ну пусть ягнята
сосны щиплют, например…
К нам, крестьяне, к нам, солдаты!
Вот он, барский инженер…
Кто там едет? Возчик старый?
Мул твой, дядя, постоит…
Пепел княжеской сигары
отряхнет наш динамит…
Эй, рыбак, пусть рыбы лодку
стерегут из глубины,
грузчик, брось свою лебедку,
станем тем, чем быть должны:
мы для воли рождены…
Приготовим всё для боя,
все за мною, все за мною!
Вместе нам не страшны беды,
смелых девушек зовем,
уж дрожат зубцы Овьедо{179},
нашим вспугнуты ружьем.
Все за нас теперь на свете —
здесь и там и здесь и там…
Даже ветер, красный ветер,
что несется по полям…
Ты, земляк, готов ли к бою?
«Да, земляк. Я за тобою!»
ЛИБЕРТАРИЯ ЛАФУЭНТЕ{180}Перевод И. Смирнова
Я хочу, чтоб она поднялась из могилы.
Посмотри, как поникла трава,
опаленная праведной кровью.
Кто глумился над этим надгробьем,
сапогами его поправ?
Я хочу, чтоб она поднялась из могилы.
Прочь мотыгу свою откинь —
я руками разрою могилу.
Лафуэнте в поле погибла,
где росли не цветы, а штыки.
Я хочу, чтоб она поднялась из могилы.
Пусть убийцы теперь молчат —
за такое не платят словами.
Это тело растерзано вами,
и возмездье грозит палачам.
Я хочу, чтоб она поднялась из могилы.
К пулемету припав, одна
против сотен сражалась она,
против мрачной, разнузданной своры.
Кто посмеет это оспорить?
Я хочу, чтоб она поднялась из могилы.
Кровь, что пролита за тебя,
пусть, шахтер, в твои вены стучится,
пусть бегут по сте́нам зарницы
астурийского Октября!
Я хочу, чтоб она поднялась из могилы.
ЧЕРНОЕ МОРЕПеревод И. Смирнова
Ты воистину черное, Черное море.
В гулком грохоте волн слышу гром мятежа,
вижу я, как победа и смерть за кормою
красной пеной над черной водою кружат.
Чьей-то властной рукой здесь начертаны даты
эти вещие числа никто не сотрет:
воскресает трагический девятьсот пятый
и семнадцатый незабываемый год.
И когда-нибудь с южных морей, на рассвете,
на пути своем волны о берег дробя,
прилетит к тебе, море, бунтующий ветер
и, как символ восстанья, поднимет тебя.
Ты училось у Ленина, Черное море.
Прочертив над тобою светящийся след,
южный ветер подхватит и снова повторит
опыт бурь твоих, опыт пылающих лет.
Я прошу тебя: пусть в этом буйном потоке,
свою гавань покинув, плывет по морям
ради будущих дней броненосец «Потемкин»,
алым вымпелом грозно на солнце горя.